– Эта война и сейчас идет! – негромко и убедительно сказал свое слово старик с задумчивым лицом.

– Как же это, дед Андриас? Тысячи царей, князей войну заведут – какое же дело до них простому народу?

– Такое дело, что сколько бы ни сражались цари да князья, а простой народ всегда в их войне участвует. Это он весь мир перед собой гонит! И под конец – опять-таки свою собственную войну ведет, пока не наступит врем ч построить другой мир…

Аракэл, до этого не проронивший ни слова, не вытерпел:

– Куда это забрались, гляди-ка. Другой мир построить, война простого народа… Война простого народа – это война за то, чтоб ему принадлежали и право, и справедливость, и земля. А сейчас все это принадлежит князьям. Кто даст вам замлю, право? Справедливости вы ждете? Придет она, еще много раз придет, но опять ложной правдой окажется, – и так до тех пор, пока не придет правда всех правд и не останется только один мир да еще с ним вместе – один простой народ! А до тех пор много еще нам воевать, пока она придет. Война простого народа!

– Простому народу не много и надо! – оживленно вмешался крестьянин с огрубевшим лицом, до того молча внимавший беседе. – Лишь бы его кто-нибудь на свете хотя бы краем ногтя поддержал!..

– Не понимаю я, что вы тут наговорили! – отозвался другой крестьянин, с интересом слушавший беседу, и обратился к сероглазому старику:- Андриас, растолкуй-ка хоть ты мне: кому же в конце концов мир этот принадлежит?

– Мир простому народу принадлежит! – ответил спокойно и уверенно Андриас.

– Простой народ – всему корень! – подхватил дед Абраам.

– Конечно, корень! – подтвердил Андриас. Все опустили головы в каксм-то благоговейном молчаний. Лишь костер потрескивал весело и громко в наступившей тишине. Ночь подкрадывалась ко дворцу марзпана. Мрак постепенно скрывал очертания ограды и здания. Неосвещенные окна говорили об одиночестве обитателя дворца.

И впрямь одинок был Васак. Он находился во власти мрачных мыслей. События последних дней обрушились на него с яростной стремительностью, смешали все его планы Восстание, кото: рое он стремился подавить столь суровыми мерами, опрокинуло все и, подобно внезапно сорвавшемуся урагану, прокатилось пи всей стране. Разгромленные персидские отряды, бежавшие из Ар мении, несут уже весть о случившемся и с безобразными преувеличениями распространяют ее по всей стране.

«Что подумают там?» – мелькало у Васака в мыслях каждый раз, когда он вспоминал о недавних событиях.

Взятие под стражу Деншапуха, Дареха и могпэтов; то, что они видели его, марзпана, в обществе Спарапета и во время военного смотра, – все это сильно отягчало положекне Васака. Мысль об этом, точно раскаленным железом, жгла ему мозг.

Лампадка в виде юлубя тускло освещала покои. Лишь трепетание светильника, иногда резко вспыхивавшего, придавало видимость оживления застывшему суровому лицу Васака, сидевшего с неподвижностью статуи.

Вошедший вместе с Дворецким служитель принес более яркий светильник. Васак даже «не заметил этого. Его мысли летели через пустыни Персии к далекой стране Апар, где находились его сыновья, азарапет Персии, царь царей Азкерт. О том, что происходило там сейчас, можно было лишь со страхом догадываться…

В одном из уголков души Васака притаился, казалось, некий скорбный лик, глядевший или, вернее, не глядевший на него: это сам Васак с болью всматривался в него. Этот лик был неподвижен, как Васак, задумчив и сосредоточен, как Васак. Но самым тревожным в этом лице была его гордая печаль – печаль возвышенной души, которая, поборов материнское горе, обрекла вместе с ним на подвижничество и себя. Ее не сломишь ни яростью, ни приказаниями, ни даже угрозой смерти! Так же, как и сегодняшнего крестьянина!.. Васак мысленным взором всматривался в этот женский лик, со страхом ожидая, что вот пиесрнется к нему и скорбно взглянет застывшими от горя глазами она, Парандзем.

Вновь вошел дворецкий. Васак вздрогнул.

– Что такое, в чем дело? – резко спросил он.

– Нахарар Хорхоруни… – замялся дворецкий. Васак встрепенулся:

– Проси!

У занавеса хмуро остановился Гадишо. Васак медленным жестом пригласил его сесть. Гадишо понял состояние Васака. Усевшись, он внимательно посмотрел ему в лице и со своей обычной безжалостной прямотой заявил:

– Эти мятежники когда-нибудь погубят тебя!

– Растопчу я этот мятеж! Имени, следа его не оставлю! – вспылив, громко ответил Васак – Этот мятеж попирает законы, топчет князей ногами, приведет к гибели нахарарства! Защиту родины простонародье использует как предлог для того, чтоб безнаказанно заводить смуту, нарушать порядок и законность! Стереть с лица земли нужно это подвижничество!.. И я сотру!

Гадишо бесстрастно выслушал его и перешел к другой занимавшей его мысли:

– Михрнерсэ, наверно, взбесился там у себя…

Васак промолчал.

– Казнит он теперь несчастных заложников… Не пощадит! – не считаясь с чувствами Васака, безжалостно продолжал Гадишо, занятый своими мыслями.

У Васака перехватило дыхание. Гадишо не сказал ничего нового, Васак и сам часто с ужасом думал об этом. Но в чужих устах эта мысль потрясла Васака, как нечто неожиданное. Из-под густых бровей он бросил полный ненависти взгляд на Гадишо. – Казнит!.. Непременно казнит!.. – повторил Гадишо, продолжая высказывать вслух свои мысли об участи, ожидающей Бабика и Нерсика.

Гадишо не имел ни малейшего желания причинить боль Васаку. Мысленным взором он окидывал события, обдумывал их, а затем точно и добросовестно сообщал собеседнику свои заключения. Гадишо стремился определить реально существующие отношения, ему важны были действительные события, факты: имел ли место данный факт, произошло ли в действительности такое-то событие. Если да, то нужно заявить об этом, обсудить это. А что тогда почувствуют другие и как поступят, к какому результату приведут его высказывания и как развернутся события в дальнейшем – это совершенно не занимало Гадишо.

Он даже и не взглянул на Васака, чтоб увидеть, как тот изменился в лице, слыша подобные слова об участи, ожидающей его сыновей.

– Теперь вести уже дошли, конечно, до Азкерта, – продолжал Гадишо. – Чего только не раззвонили, наверно.. Вот когда он, вероятно, встал на дыбы, этот бешеный бык!.. Тебя-то он будет обвинять больше всех и обвинять во всем. О том же, что могпэт Михр допустил необдуманный шаг и стал причиной всех событий в Ангхе, что Дарех жаждал кровопролития, что этот наш полоумный разжег огонь мятежа, – об этом никто и говорить не будет! За все чужие грехи спросят только с тебя. Попробуй объяснять, указать на истинных виновников, – кто тебя станет слушать? Сейчас разгорается война, разворачиваются события: у кого найдете! время и желание выслушать тебя?.. Таковы государственные дела, Такова и сама жизнь!..

Васак молча пил из этой горькой чаши и, вздыхая про себя, все глубже прятал свою боль и ярость в глубине души. Он знал о грубом безразличии Гадишо к чужим переживаниям и не делал никаких попыток остановить его.

– Но жаль Бабика и Нерсика, – с невеселой улыбкой, покачивая головой, сказал Гадишо. – Славные были юноши!.. Я говорил с ними в день отъезда, да и в дороге мы часто беседовали. Чудесные юноши!.. Этот зверь предаст их ужасным пыткам. Да, жаль…

Было очевидно, что Гадишо еще не утолил своей страсти делать выводы и заключения и оповещать о них собеседника. Наоборот, он все больше и больше распространялся. Новые основания, новые факты, подтверждающие его мысль, не давали ему покоя. Он неотступно следовал за нитью своих мыслей, перейдя на этот раз к схваченным в Ангхе Деншапуху, Дареху и могпэтам Михру и Ормизду.

– Ну, конечно, растерзают их, бросят в пасть народу, на клочки разорвут. И чтоб Азкерт это проглотил? Да ты понимаешь, какое это бесчестие для него? После этого какие уж там Бабик и Нерсик! Ты и сам находишься под угрозой в эту минуту! Если даже Азкерт захватит Вардана, он не так будет требовать ответа с него, как с тебя. И ответа самого сурового, так и знай! Он скажет тебе: «Вардан – Спарапет своего народа, он мог бы изменить мне. Но ты – ты же марзпан, мой сановник!..»