Помня уроки Лепле, Эдит придумала Тео новое имя, более благозвучное для французского уха, – Тео Сарапо. Сарапо на греческом значит «я тебя люблю».
С 17 по 30 ноября 1962 года она выступала перед публикой Брюсселя. Имя Сарапо открывало афишу утренних выступлений, имя Пиаф – вечерних. Эдит защищала свое «детище», своего любимого мужа от любых нападок. В одном интервью она насмешливо заметила: «Некоторые говорят, что у него нет голоса, другие заявляют, что он кричит слишком громко. Кстати, единственные добрые слова, которые я прочла на этот счет, – это „вопящий Тео“. Забавно!» Эдит искренне верила в талант Тео.
В другой раз она возмутилась: «Разве зал не полон каждый вечер? Вот видите! Я могла бы вам сказать то, что думаю о критиках, но это было бы невежливо».
Последний раз Эдит было суждено спеть спустя полгода после свадьбы, в марте 1963 года. Это было в Оперном театре города Лилля. Она не знала, что это ее последний концерт.
Вскоре ее вновь положили в больницу с диагнозом «отек легкого». Болезнь отягощалась двухнедельным приступом безумия, во время которого она не узнавала Тео. А он не отходил от жены круглые сутки. Когда Эдит наконец пришла в себя, она сказала: «Тео, ты не заслужил такого».
Из больницы муж увез Эдит в инвалидном кресле. Они поселились в загородном доме, где Тео взвалил на свои плечи весь труд по уходу за женой.
В день годовщины свадьбы Эдит позвонила Симоне и попросила ее приехать. Симона ответила, что приедет в понедельник. «В понедельник будет поздно», – сказала Эдит недрогнувшим голосом, будто предвидела, что именно в понедельник, 11-го, она покинет этот мир. Симона, оставив все дела, примчалась к сестре и ужаснулась, увидав Эдит. Пиаф выглядела так, словно ей сто лет, и весила 33 килограмма…
Несмотря на то, что врачи скрывали от Эдит правду, она догадывалась о близкой смерти и сказала Симоне: «Мне не страшно умирать, ведь я прожила две жизни».
Вечером Симона уехала обратно в Париж, а Эдит, приняв снотворное, уснула.
На следующее утро Эдит впала в беспамятство и уже никого не узнавала. А через день Симона из газет узнала, что Эдит больше нет.
Говорят, что перед смертью Эдит попросила Тео дать клятву не летать самолетом. Трагедия, произошедшая с Марселем Серданом, не давала ей покоя.
Тео сдержал обещание. Но его жизнь все равно оборвалась трагически. Он пережил любимую жену на семь лет и погиб в автомобильной катастрофе. Его похоронили рядом с Эдит.
На могиле жены он почти не бывал. Ему приходилось много петь за границей – он зарабатывал деньги, чтобы расплатиться с долгами великой Эдит Пиаф. Долгов оказалось на 45 миллионов франков, и все семь лет оставшейся ему жизни деньги вычитали из его заработков и, конечно же, из посмертных авторских отчислений за песни самой Эдит.
Хоронили Эдит в солнечный осенний день. Франция прощалась с частью своей души…
Ватикан запретил отпевать «женщину, столь мало уважавшую законы церкви», но епископ Парижский преклонил колени у ее могилы как частное лицо. На кладбище собралось более 40 тысяч человек, люди горько плакали, прощаясь со своей любимой певицей, цветов было столько, что приходилось идти прямо по ним.
В день похорон газеты писали об Эдит Пиаф: «Она пела как никто, она жила как никто, она была необыкновенно талантлива и чрезвычайно ранима…»
Когда Жану Кокто сообщили о смерти Пиаф, он сказал: «Это известие не дает мне дышать». А спустя несколько часов, готовясь произнести по радио речь, посвященную памяти Эдит Пиаф, великий поэт Франции умер.
Вот отрывок из его речи: «Эдит Пиаф, подобно невидимому соловью, теперь сама станет невидимой. Нам останется от нее только взгляд, ее бледные руки, этот высокий лоб, собирающий лучи рампы, и голос. Голос, который заполняет все вокруг и летит все выше и выше, постепенно оттесняя певицу, увеличиваясь подобно тому, как росла ее тень на стене, и, наконец, величаво воцарясь на месте, где стояла маленькая робкая женщина. Душа улицы проникает во все поры города. Это уже поет не мадам Пиаф, а моросит дождь, жалуется ветер, и лунный свет стелется по мостовой…»
Ее хоронила вся Франция, а оплакивал – весь мир.
«Мужчины – это роскошь». Шер и Сонни Боно
Она вполне могла бы написать мемуары с «оригинальным» названием «Сорок лет на эстраде». Но она не хочет этого делать, она вообще не любит говорить о личной жизни, а если все же вынуждают настойчивые журналисты, то старается отшутиться.
Красивую, обольстительную, вечно юную, талантливую Шер знают во всем мире. Во всяком случае, в том, который интересуется западной музыкой. Ее уникальный голос – мягкое контральто – легко узнаваем, а о внешности и говорить не приходится. И все же каждый раз при взгляде на эту потрясающую женщину, захватывает дух. В свои шестьдесят она прекраснее, чем была в шестнадцать.
Говорят, что талантливый человек талантлив во всем, однако так бывает далеко не всегда. Но в случае с Шер эта пословица абсолютна верна. За свою долгую, сорокалетнюю карьеру она сделала записи в самых разных стилях музыки и сама писала тексты для многих своих песен; ее киноработы не просто нравились зрителям, но и принесли Шер официальное признание профессионалов; она единственная певица на планете, чьи хиты входят в десятку лучших вот уже четыре десятилетия подряд. Помимо творчества, Шер занимается благотворительной деятельностью: она – председатель Ассоциации детской лицевой хирургии; активно занимается сбором средств для Фонда борьбы со СПИДом, а также для Фонда защиты прав геев.
Шерилин Саркисян родилась 20 мая 1946 года в Эль Сентро, штат Калифорния, в бедной семье. Ее мать, Джорджия Холт, имела среди предков и англосаксов, и французов, были и индейские, и даже цыганские корни. Отец Шерилин, водитель-дальнобойщик Джон Саркисян, не мог похвастаться таким набором кровей – он был чистокровный армянин, выходец из турецкой Армении.
Джорджия, мать Шерилин, была неудачливой актрисой, посещавшей все прослушивания, но так и остававшейся на подпевках. Единственное, что ей удавалось, это выходить замуж. Она проделала это восемь раз. Правда, три раза она выходила замуж за отца Шерилин, и трижды разводилась с ним. В третий и последний раз они разошлись через год после рождения дочери.
Шерилин познакомилась с отцом только в одиннадцать лет. А когда в середине 80-х годов он умер, она сказала: «Наверно, мне жаль, но трудно тосковать о том, кого не знаешь».
Семья бедствовала, мать выходила замуж и опять разводилась, а Шерилин росла и мучилась из-за своей внешности. Он страшно страдала от постоянных насмешек одноклассников, которым не нравилось ее восточное лицо – крупный нос, доставшийся от отца-армянина, выдающиеся скулы и прямые черные волосы (сказалась материнская индейская кровь). Вспоминая о тех годах, Шер как-то сказала: «Я знала, что из зеркала на меня никогда не взглянет голубоглазая блондинка, которой мне всегда хотелось быть».
Не меньше собственной нелюбимой внешности, Шер удручала бедность, в которой им приходилось жить.
Но однажды матери наконец повезло – она встретила вполне приличного и состоятельного джентльмена, вице-президента небольшого банка, который смог наладить для своей новой семьи по-настоящему достойную жизнь. Шерилин хорошо относилась к своему отчиму, но особо близких отношений у них не сложилось. Не складывалось у нее и в школе – она училась плохо и предпочитала смотреть фильмы и слушать современную музыку. В конце концов, в шестнадцать лет она бросила школу и сбежала в Лос-Анджелес «учиться на актрису».
Шерилин отправилась в Лос-Анджелес за славой. Но сначала к ней пришла любовь.
«Когда я его увидела первый раз – это было в кафе, – у меня все поплыло перед глазами», – рассказывала Шер. В шестнадцать лет такое случается повсеместно, но ей казалось, что у нее все не как у других. Шерилин влюбилась в Сальваторе Бонно, он был начинающим продюсером, композитором и певцом. Разница в двенадцать лет, Сонни было тогда двадцать восемь, его не остановила – в век хиппи вся молодежь жила под девизом «Занимайтесь любовью, а не войной».