Естественно, что и те образы, которые возникают в человеческом мозгу, находящемся в этом состоянии, отражают начальное, примитивное составляющее его внутреннего мира. Стремясь его реконструировать, современные авторы обращаются к различным фольклорным формам, и прежде всего к древнейшим мифам. Оно позволяло показать такие особенности внутренней жизни человека, которые связаны прежде всего с подсознанием, когда происходит поиск первоначальных ощущений. Ведь начало осмысления человеком окружающего мира было заложено много веков назад и дошло до нас в виде мифов.

Отсюда и столь широкое использование этого приема многими художниками и особенно писателями и композиторами, которые, перенеся его в новую художественную реальность, и смогли усовершенствовать отдельные поэтические приемы. В воспоминаниях создается мифологическая ситуация, встречающаяся также в философском романе и фантастической прозе (например, в "фэнтези").

Но в мемуарах в роли мифа, «подсвечивающего» сюжет, выступает не мифология в ее обычном понимании, а прошлое самого мемуариста. историко-культурная реальность, бытовые подробности. Как пишет Руднев, мемуарный текст начинает "уподобляться мифу по своей структуре". Основными чертами этой структуры являются циклическое время, игра на стыке между иллюзией и реальностью. _

Но именно воспоминания относятся к тем жанрам, в которых генетическая память человечества оказывается наиболее устойчивой. В воспоминаниях часто реконструируется первоначальный момент познания и отношение к событиям, а собственно описание происходящего отводится на второй план, главным становится исследование природы человеческого «я».

Интересно с этой точки зрения суждение М.Шагинян. Анализируя строчки Пушкина: "… Невидимо склоняясь и хладея, //Мы близимся к началу своему…", изучив целый ряд мнений, она приходит к выводу, что "нельзя в конце жизни писать воспоминания, не близясь, по Пушкину, "к началу своему", не пытаясь по-новому войти в стихию своего детства". Шагинян, с.6.

Поэтому писатель часто выходит на уровень "древней памяти", "коллективного бессознательного", как бы расщепляя свое сознание, исследуя глубину подсознания, его корни и истоки: "Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями". Набоков, с. 19.

Расщепление сознания происходит в процессе создания цепочки символов и рождения образных рядов типа дом — домовина. В.Набоков вспоминает одного чувствительного юношу, страдавшего хронофобией в отношении к безграничному прошлому, с томлением вглядывавшийся в домашний фильм, снятый до его рождения: "Особенно навязчив и страшен был вид только что купленной детской коляски, стоявшей на крыльце с самодовольной косностью гроба; коляска была пуста, как будто "при обращении времени в мнимую величину минувшего", как удачно выразился мой молодой читатель…" Набоков, 19.

Заметим, что отмеченный нами ряд мифологем с центральной семой «дом» «двор», «город», «дорога», «путь», «домовина» можно считать завершенным. Поиск первоначальных ощущений происходит путем создания игровой ситуации. "Я все это отлично помню. Помню свои чувства и свои мысли (да, да, свои мысли!) в эти драматические минуты. Причем помню гораздо лучше, острей, чем то, что случилось со мной, приближающимся к старости, лет пять тому назад. А может, это все мое воображение. Ведь уверял же Андрей Белый, лично меня горячо уверял, что он помнит себя в животе матери", — иронически замечает Мариенгоф. Мариенгоф, с. 73.

Постоянное упоминание имени Белого и обращение к его прозе не случайно. Чтобы раскрыть внутренний мир личности, Белый создал одну из первых мифопоэтических моделей детства. В повести "Котик Летаев" Белый предпринял попытку описать путешествие в «Я», начиная с первого проблеска сознания в явившемся на свет младенце и, в неоформленных еще его ощущениях во чреве матери. Поэтому в центре его книги не столько события внешнего мира, сколько душевная жизнь автора, а мифологический или сказочный сюжет определяют развитие повествования.

Подобные "внутриутробные воспоминания" (если пользоваться определением С.Дали) мы, действительно, позже найдем у целого ряда авторов. В воспоминаниях Э.Казакевича, например: "Все, что я расскажу в этих автобиографических заметках, — прежде всего правда, хотя и не вся правда, но и ничего, кроме правды. Еще точнее будет сказать, что здесь правда в том виде, как воспринимал ее я — то есть определенный человек, имеющий данные ему границы опыта, разума и интуиции. Это относится к любой автобиографии, но я хочу это оговорить, что почти вся жизнь моя ка залась мне грезой, вся она проходила в некоем тумане, похожем на очень, правда, прозрачную родильную плевру, которой я, казалось бы, был окутан. Или, может быть, напротив — весь мир казал ся мне окутанным таким образом, а я находился как бы за прозрачной его гранью. Затрудняюсь сказать, свойственно ли такое ощущение мне одному или оно — общий удел всех людей, или по меньшей мере людей, занимающихся художественным творчеством, или, наконец, людей, живших в тех условиях, в которых жил я". _

Казакевич показывает, как реальное переходит в план ирреальный. При этом он считает, что подобное состояние свойственно не только ему одному, поэтому и фиксирует его так подробно.

Возможно, внутренний план для мемуариста оказывается даже более интересным, о чем Г.Медынский, в частности, замечает: "… Жизнь моя была несложная, может быть даже неинтересная, без особых про исшествий, злоключений и подвигов. Внешняя жизнь… А внутренняя… Вот к внутренней жизни своей я и решил приглядеться — через нее прошла такая величественная и такая сложнейшая эпоха". Медынский, с.11.

Обратимся к анализу формы сна, которую, как мифологему или архетип, также можно считать универсалией, присутствующей в нескольких повествовательных планах и поэтому используемой как на стилевом, так и внестилевом уровне, от конкретного образа до мотива.

Обычно сон используется в составе мотива, как образ или как конкретный прием, участвующий в создании сравнительной или оценочной характеристики. Сон рассматривается художниками не только как конкретное состояние, но и как вторая реальность, в которой только и возможны подлинные чувства, взаимоотношения. Она возникает, когда человек испытывает глубокие душевные потрясения, нах одится в пограничном состоянии между жизнью и смертью. Как известно, во время сна человек оказывается в загадочном воображаемом или ином мире, переживает глубокие потрясения, которые затем персонифицируются в виде образов-символов.

Общее мировосприятие свойственно не только художникам, тяготеющим к модернистской поэтики реконструкции мира, но и реалистам. Е.Воропаева отмечает, что «своим» у Зайцева было чувство мистического слияния и взаимопроникновения человеческого и природного миров, при котором человек осознает себя частью великого безым янного начала, некоего созидающего духа, разлитого во Вселенной. Смерть и сон осмысливаются писателем прежде всего как растворение в этом начале. _

Прежде всего можно рассмотреть сон как конкретный предмет изображения. По мнению многих современников, с самыми подробными описаниями снов мы встречаемся у Ремизова. _

Ремизов не только подробно записывал и описывал свои сны или сновидения. давая им одновременно характеристику ("сон был прерывен и тревожен), но и составляя из них специальные разделы. Так в главе "В деревне" возникают как бы пришедшие из снов портреты писателей Белого, Замятина, Розанова, доктора Нюренберга, священника Святослава-Полоцкого, художника Добужинского. С каждым из них связана своя история, подробно прописываемая в повествовании.

И.Ильин так характеризует повествовательную манеру писателя: "Ремизов обладал постоянной привычкой записывать свои личные сновидения — яркие, фантастические, иногда глубокомысленные, но иногда совершенно нелепые и вплетать их в повествование. "Сновидения эти невыдуманные; он их в самом деле видит. И смешивает, таким образом, — д н е в н у ю я в ь, н о ч н ы е с н ы и ф а н т а с т и ч е с к и е в и д е н и я". _