Весьма сложные ряды возникают и в воспоминаниях Шаламова "Четвертая Вологда" в связи с событиями, относящимся также к послереволюционным событиям, связанными с деятельностью патриарха Тихона и обновленческого движения.

Писатель строит их на основе своеобразной переклички современных явлений с событиями периода Петра I, Софьи, Николая I.

При уходе автора от конкретного событийного ряда возникает ощущение условности изображаемого. Данный прием можно также считать значимой типологической особенностью мемуаров как жанра, в которых условное изображение часто доминирует над конкретным. _ В ряде случаев мемуарист не может адекватно воспроизвести прошлое. Поэтому некоторые события оказываются на первом месте, о других умалчивается, третьи истолковываются в соответствии с авторскими представлениями. _

Но в целом, создавая художественную реальность, автор основывает ее не на вымысле, как в любом другом художественном произведении, а на конкретных фактах личной биографии. В мемуарном повествовании условная ситуация приобретает особое значение. Один из исследователей отмечает, что писательские мемуары чуждаются "простой летописности", подчиняясь принципу условности: рассказать о том, как было, сохраняя при этом ощущение того, как вспомнилось". Внешним проявлением условности, с его точки зрения, и становится сюжет, когда "мемуарист предпочитает, сохранить процесс памяти, оставив целое в виде этих разрозненных фрагментов воспоминаний". Шайтанов, 2. С.59.

Внутренний план обычно состоит из условного и мифологического планов. Первый основан на условной ситуации, которая возникает прежде всего тогда, когда автор описывает события собственной жизни такими, какими ему хотелось бы их видеть, а не так, как они были прожиты на самом деле. Память всегда проявляет себя избирательно, поэтому оставались лишь некоторые детали, которые по замечанию Самойлова "соединяются в один день". Самойлов, с.48.

Действительно, мемуарист может создать образ мира, полностью отличный от того, в котором он жил, в рамках некоей условно — мифологической ситуации. Об этом прямо говорится, например, в воспоминаниях Берберовой: "Это подсознание возвратило мне сном слышанною много лет тому назад объяснение…" Берберова, с.60.

Вероятно, подобный подход к собственному прошлому обусловлен желанием автора представить свой путь иначе, чем он прожит, стремлением уйти в мир выдуманных связей и отношений или передать не столько собственные впечатления, сколько воспоминание о них. Не случайно Ильина замечает: "Иногда мне кажется, что я помню, как мы ехали, как тряслись и было холодно, но, быть может, мне просто об этом рассказывали…" Ильина, с.21.

Н.Кондаков отмечает, что эмигранты "были во власти творимой ими же утопии, когда дело касалось России и ее исторической судьбы. Поэтому многие мемуары русских эмигрантов, даже такие незаурядные, как И.Бунина, Г.Иванова, В.Ходасевича, Б.Зайцева, И.Одоевцевой, Берберовой и др., страдали "художественными преувеличениями", откровенным субъективизмом и даже произвольным домысливанием действительности, особенно, если она была незнакома мемуаристам ("советская жихзнь"). _

Наконец, можно говорить об условности ситуации, необходимой автору для создания особого плана, где доминирует авторское осмысление событий. К этому приему прибегает, в частности, Ю.Нагибин, чтобы привести воссоздаваемые картины в "согласие с тем временем, которое вспоминается". Нагибин, с.24.

Некоторые писатели создают мемуары с сознателоьной установкой на условность изображаемого. Так Катаев идет по пути мифологизации прошлого. Он создает панораму литературной жизни двадцатых — начала тридцатых годов. Продолжая традицию модернистов, он соединяет тщательную бытовую детализацию с символическими образами исторических лиц.

Маски — прозвища дают возможность для предельно откровенных характеристик, часто приобретающих легкий оттенок шаржированности. При этом отправной точкой для прозвищ могут становиться как особенности внешности (Мулат — Пастернак), занимаемое положение и образ поведения (Командор Маяковский), биографические обстоятельства (конармеец — Бабель), так и ассоциации, возникающие при виде определенного лица или его увлечений (Птицелов — Багрицкий).

Зенкевич сознательно вводит в круг действующих лиц умерших исторических деятелей (Н.Гумилева, Н.Кульбина). Иногда даже неясно, что описывается автором — конкретная ситуация, возникшие в его сознании представления об этом же времени или возникающая в авторском воображении личность.

"Появление Сологуба" описывается следующим образом: "От коротконогой, кувалдой приплюснутой к полу старомодной фигуры, круглого чиновничьего, аккуратно выбритого лица со старческим румянцем и ровного бесстрастного глухого голоса Сологуба веет (или мне так кажется) чем то передоновским: объявление у водосточной трубы, накрытый прибор для покойницы и пыльной метелицей по полкам, по грудам книг завихрившаяся недотыкомка". Зенкевич, с.417.

Конкретные характеристики (короткотконогая, кувалдой приплюснутая к полу старомадная фигура) несут в себе и ироническую авторскую оценку. При этом фиксируются некоторые привычки (старомодность, чиновнический облик) и даже манера говорить (глухой голос). Однако, автор тут же сам начинает сомневаться в том, что он видит, возможно, он отожествляет Сологуба с его персонажем (указывая с помощью реминисценции на свое восприятие — веет "чем — то передоновским").

Формируя подобное внутреннее пространство, писатели конструируютя своеобразное пространство, которое существует в сознании его героя параллельно с реальным миром. Там, как образно заметил В.Набоков, "индивидуальная тайна пребывает и не перестает дразнить мемуариста". Набоков, с.23. При этом происходит дробление традиционного (линейного) повествования, действие обычно происходит в подтексте, моделируемом автором сне или мифологической модели мира.

Создание условного плана часто начинается с реконструкции пограничного состояния между реальным и ирреальным. При этом фиксируется не только то, что происходило или происходит, но и то, что якобы могло быть: страхи, видения, сны, кошмары, фантасмагории, уходящие в глубины подсознания.

Границы окружающего мира размываются, становятся зыбкими, теряется ощущение реальности происходящего. В дневниковых записях Гиппиус встречаемся с следующей репликой автора: "Исчезло ощущение связи событий среди этой трагической нелепости". Гиппиус, с.205.

Иногда условный план представляет собой сцепление различных психологических состояний (возникающих во время сна и болезни), выстраиваемых с помощью ассоциативных и символических образных рядов, реминисценций, аллегорий, подтекста, аллюзий. Своеобразными сигналами появления такой конструкции становятся также вневременные, вечные и даже абстрактные образы, а также повторяющиеся пространственные и временные детали.

Чтобы объяснить появление подобной повествовательной структуры, сделаем небольшое отступление. Своеобразное отношение к явлениям внешнего мира и их соотнесенность с внутренним миром человека формируется не только в мемуарах писателей, но и во всей русской литературе на протяжении почти трех веков ее развития, находя разрешение в развитии приемов психологического анализа.

Принципиально новый взгляд на личность и природу человеческого сознания складывается в литературе на рубеже ХIX–XX веков под влиянием философии и разнообразных научных открытий, прежде всего в области естественных наук. В литературе он приводит к углублению приемов познания человека с учетом и достижений авторов социально-психологического романа (прежде всего Ф.Достоевского и Л.Толстого).

В основе данных приемов лежат две основные предпосылки: во-первых, максимальное раздробление поведения человека на элементарные проявления и описание его ощущений. Во — вторых, поведение героя расматривается в пограничном состоянии между сном и бодрствованием, где происходит как бы возврат в детское, первобытное состояние, и становятся видны скрытые в обычных условиях особенности его характера.