…Ребенок, тянувший руки к солнцу, служил эмблемой Игр. Зураб вдохновился этим символом и превратил его в монумент обобщенной формы.

— Знаешь, как я придумал? Какое движение делает маленький ребенок, когда учиться ходить? Он приподнимает руки, держит ими равновесие, чтобы не упасть. У человека три периода жизни. К молодости широко раскрывают руки и говорят друг другу: "Ой, привет!" В зрелости руки тянутся вверх, это стремление к свободе, в старости они опущены к земле….

Человек представал таким, каким его рисуют дети, впервые взявшие в руки карандаш. Кружок на длинной палочке, от которой расходятся короткие палочки. Диск нанизывался на вертикаль с тремя парами расходящихся по сторонам плоскостей. Каждая — соответствовала одному из помянутых движений рук — в детстве, молодости и старости. При взгляде на фигуру воображался и человек, раскинувший руки, и подсолнух с ветками, и шестикрылый серафим, готовый улететь в небо.

Рельефы на плоскостях монумента изображали людей. Они летали, словно в райских кущах, играли в мяч среди звезд, планет, колес и прочих излюбленных символов Зураба. Фигуры мужчин напоминали олимпийцев древнего мира, выступавших на состязаниях обнаженными. Движения поражали динамикой, экспрессией, пластикой. Композиция удивляла сплавом реализма и абстракции. Ничего подобного в Америке не видывали…

"Подсолнухов", водивших хоровод на зеленой лужайке Брокпорта, насчитывалось пять — по числу континентов. У их подножья улегся монументальный шар, усыпанный звездами и птицами.

Все образы выполнялись чеканкой по меди. Эта техника веками культивировалась в древней Грузии. Она применялась, как правило, для малых форм, в ювелирном искусстве, изредка мастера создавали чеканные иконы. В современной Грузии мастера чеканили большие рельефы, украшали ими интерьеры общественных зданий. В эту, казалось бы, не подвластную обновлению технику, Зураб внес высокий рельеф. В том была не прихоть, а художественная необходимость. Каждый «подсолнух» вырос над землей на высоту пятиэтажного дома. Чтобы отчеканенные фигуры виделись хорошо с земли — Зураб вырезал их по контуру и приваривал к основанию медных листов. Никто прежде так не делал.

Этот ансамбль монументов получил название, соответствующее духу Специальных Игр — "Счастье детям всего мира". Начиная с этой работы, Зураб отказался от классических пьедесталов, которыми заполнены улицы и площади городов мира.

Впервые на стройплощадке не подставляли плечо ни Посохин, ни Полянский. Рядом с ним день и ночь работали два верных друга, два дипломированных инженера Омари и Сосо. Они занимались сваркой бронзы. Черный металл варили американцы.

Коротко скажу о двух помощниках, отправившихся в США по решению Политбюро. Омари Супаташвили, до того как взял в руки сварочный аппарат, окончил факультет Политехнического института и физико-математического университета, защитил диссертацию кандидата технических наук, работал над диссертацией доктора наук. И, резко сменив курс, пошел по другой дороге, поверив в Зураба.

Сын художника Гиглы Нижарадзе, двоюродный брат Зураба по имени Сосо, стал еще одним помощником. Оба — беспартийные, оба, когда начали оформлять документы на поездку в США, состояли в разводе. Чтобы отправить на полгода в Америку двух таких рабочих, пришлось преодолеть шлагбаум госбезопасности. Без решения Политбюро этого сделать было бы невозможно.

Бронзу морем везли из Грузии. Наш корабль взял на борт кроме деталей монументов танки для Кубы. Американцы его задержали на две недели. Пришлось наверстывать упущенное, спать по три часа, работать, не покладая рук, вызывая восхищение американцев.

В Брокпорте под рукой у Зураба в качестве переводчика находился еще один сотрудник, американка по имени Микки, профессор. Она защитила в Москве диссертацию по Шекспиру, знала русский язык. Жила в Нью-Йорке. Сейчас — в Канаде.

— Мышление у нее было нормальное. Она понимала меня…

— Влюбилась?

— А?

Пауза после восклицания длилась долго, но после нее последовал ответ:

— Меня не только она, многие любили, что могу сделать. Но это ничего не значит… У меня есть ответственность, сохранение семьи. Первое впечатление на меня сильно действовало…

Я любил свою жену. Поэтому безошибочно сижу рядом с тобой.

Эта Микки, когда я вернулся домой, прилетела в Тбилиси. И сделала предложение на ней жениться.

Я ей говорю, Микки, ты серьезно говоришь? Что с тобой?! И она немедленно улетела в Америку. Я не из тех.

Тебя что интересует, любил Микки или не любил? Я не из тех, кто пишет, с кем его жена лежала.

В Нью-Йорке Зураб присутствовал на том спектакле, где в труппе Большого театра последний раз выступал Александр Годунов.

— В тот вечер, когда Годунов танцевал, я чувствовал, в это время он в другом месте. Бросают цветы, а радости у него не было. Потом после спектакля я, Баланчин, Вирсаладзе и Григорович пошли в ресторан. Ждем Годунова. А он не пришел. Я чувствовал, не вернется. Исчез. На второй день в гостинице включаю телевизор, вижу — выступает Шевченко, выступает Светлана Сталина, выступают все, кто там остался, ругают Советский Союз. И я понял, и он остался.

Многие оставались тогда. Были попытки меня уговорить. Но у меня здоровая психология. Я никогда политические картины не рисовал. Работал искусство для искусства.

— Как уговаривали? Кто уговаривал?

— Когда меня выбрали профессором, предложили большие деньги. Кроме Микки у меня и другой переводчик, более знающий, был. Он, украинец Мирко, профессор, заводил разговоры тонко:

— Как нам нравится ваша живопись!

— Давайте спектакль сделаем вместе.

— Вот вам класс!

— Вот вам дом!

— Куда ты торопишься? Заключим с тобой контракт на два-три года. Два-три года, елки-палки!

Потом на шоу огромное пригласили. Мулатки, белые, все голые. Если ты слабак, обалдеешь. Там не знаешь, на кого смотреть. Не знаешь, где находишься. Ау!

В Америке встречался с Неизвестным. Пригласил его за свой стол. И другие, кто не вернулся, там сидели. И они уговаривали:

— Зачем ты уезжаешь, что у тебя Советский Союз сзади? Что ты себе думаешь, оставайся в Америке.

В США Зурабу впервые представилась возможность выступить в роли скульптора. Тогда он соприкоснулся с новой для себя темой спорта, которая спустя год захватит целиком в Москве.

На открытие Специальных Олимпийских игр собрались тысячи людей. В Америке, где инвалиды пользуются всеобщей заботой, придавалось большое значение этим соревнованиям. Счастливый автор стоял рядом с сенатором Эдвардом Кеннеди, братом убитого президента Джона Кеннеди, рядом с великим боксером Мухаммедом Али и другими персонами, известными всему миру.

— Какой величественный и замечательный подарок! — сказал тогда сенатор Кеннеди. — Церетели отобразил красоту и мощь спорта. Советский Союз совершил прекрасную акцию, посвятив эти работы детям всего мира…

— На открытии собрались десять тысяч детей. Руководил всем Мухаммед Али. Я никогда не видел ничего подобного. Дети приехали со всего мира, только от нас никого. Мне тогда говорили, что в Советском Союзе нет инвалидов. Я, наивный, верил этим словам и даже повторил их в Нью-Йорке. Позор!

Вид этих детей без рук, без ног так меня потряс, что тогда на открытии я громко сказал — миллион двести тысяч долларов, причитающиеся мне за памятник, жертвую детям всего мира. Этот поступок не оценили только в нашем посольстве. Тогда всю заработанную валюту сдавали. Получается, что я пронес мимо кассы миллион долларов. Меня после той Олимпиады на Нобелевскую премию мира выдвигали. За границей подписывали документы. Вернулся в Москву, мне дали звание народного художника СССР и сказали: "Откажитесь от премии, Зураб Константинович, отзовите бумаги из Нобелевского комитета, пока Леонид Ильич лауреатом не станет, лучше и вам не быть".

Когда вернулся в Москву, поинтересовался, действительно ли у нас нет таких несчастных детей. И узнал, что только в Краснопресненском районе Москвы ежегодно рождалось пять-шесть тысяч детей с недостатком. Это было еще одно потрясение для меня. Тогда я взял шефство над детским домом для инвалидов, там 300 детей, помогал им. Один мальчик стихи писал. Он даже лицом похож на Пастернака. Я привез ему из Франции инвалидную коляску. Купил телевизор, еще какие-то нужные вещи. Мы с Андреем Вознесенским хотели издать сборник стихов мальчика. Все его стихи о маме. Она отказалась от сына в родильном доме, а он по-прежнему ее ждет и любит. Хотели, чтобы эта женщина и другие, как она, прочитали его стихи, может быть, что-нибудь тогда поймут.