Эта же мысль развивалась в другом ответе после выставки:

— А вообще, это даже смешно: я не понимаю, что плохого, если какой-нибудь король любит Тициана или Рафаэля и общается с ним. У короля просто вкус хороший!

На вернисаж прилетел самолет, доставивший из Грузии бывших одноклассников, друзей детства и юности. И среди них ровесника, кого помянул, отвечая на вопрос: "Кого вы можете назвать вашим самым большим другом?"

— Его имя вам ничего не скажет. Он не политик и не какая-нибудь знаменитость, не поэт и не художник. Он мой друг и живет в Тбилиси.

Прошло сорок лет после окончания Тбилисской академии художеств. Но только спустя столь долгий срок бывший отличник показал свои работы на персональной выставке в Москве. В родном городе единственная выставка картин была тридцать лет назад. В США выставлял сто картин, в других странах, где работал, в центре Помпиду вместе с другими академиками. Не раз участвовал во всесоюзных и республиканских выставках, где получал медали разного достоинства.

Но "художника Церетели", как себя представляет Зураб Константинович незнакомым, Москва не представляла. Искусствоведы картин не видели, не знали, за исключением Юрия Нехорошева и Олега Швидковского, писавших тексты к альбомам "Зураб Церетели". Оба они ушли из жизни.

Почему так долго не показывал то, чем с таким постоянством и такой страстью занимается? Один ответ я услышал в день нашего знакомства, читатели о нем знают. Другой ответ сводился к словам: "Времени не хватало". Оно появилось, когда с плеч упал груз Поклонной горы и Петра. После похорон Иннесы, жившей и страдавшей в Америке, где доктора продлевали, чем могли, ее угасавшую жизнь. Портрет улыбающейся Иннесы в ярком платье дописывался ночью перед вернисажем. От всех других портретов этот отличался тем, что черты лица и фигуры не были утрированы. Такой Иннесу знали все, кто слышал ее громкий смех и хохот, раздававшийся даже в годы, омраченные диагнозом рак. Картина с невысохшей краской заняла самое видное место зала.

В торце Нового Манежа стену заполнила большая эмаль "Вхождение Христа в Иерусалим". Из мастерской на Пресне привезли 300 натюрмортов и портретов, рисунков, а также эмали, модели статуй. Они представили одного автора во многих лицах: живописца, графика, ваятеля. В каком стиле?

Никогда не слышал ответа Церетели на этот вопрос. "Спроси у искусствоведов", — говорил он мне. Но тогда на вернисаже я услышал несколько слов, проливающих свет на эту тему:

— Для этой выставки я выбрал момент, когда относительно стихли ругательства в мой адрес. Никакой особой концепции не сочинял. Хотел показать, что я делаю вне стен Академии, в том числе и поп-арт, и модерн, и проекты, короче, кухню свою…

На этой кухне варится множество разных блюд, в разной технике исполнения, разном стиле, начиная от реализма и кончая поп-артом.

Напротив моделей Колумба американского и Колумба испанского встал миниатюрный Петр. Каждый мог убедиться, все, что писали и говорили про Петра и Колумба — выдумки, злая ложь. Что, впрочем, не помешало после вернисажа одному из рецензентов вновь реанимировать миф: у "Колумба голова совсем другой личности".

Бронза занимала сравнительно немного места, потому что концепция выставки, "посвященной Иннесе", состояла в том, чтобы показать всем: автор, заслуживший медали лауреата всех мыслимых высших премий и золотую звезду Героя — "прежде всего художник и график". Сотни картин и рисунков заполнили залы Нового Манежа, который перестали называть Малым Манежем из-за неточности первоначального определения.

На той выставке многие задавали себе вопрос, когда же успел все это натворить один человек, которого каждый день видели на Поклонной горе и Манежной площади, под крышей Академии и сводами храма Христа. Как раз в те же самые дни он заходил в мастерскую. Как писал много раз видевший его искусствовед, там происходило вот такое действо:

"Он берет в руки перо или кисть. Решительной рукой наносятся широкие темные линии контура, сразу и точно передающие характер натуры, сочно ложатся плотные почти лепные мазки".

Что абсолютно точно. Несколькими линиями за доли минуты он нарисовал мой портрет, хотя и утрированный, но про который я не мог сказать, что это кто-то другой. По поводу «лепных» мазков другим знатоком сказано было в дни выставки и нечто злобное: "жирная пастозная живопись, с неряшливым мазком композиция, как фото на документ, тупо в фас, неважно, портрет это или натюрморт".

Проходя по залам выставки, можно было убедиться не только в мастерстве живописца. Представала наглядно причина, которая сдерживала много лет автора в стремлении показать публике персональную выставку в Москве. Даже при наличии высших наград и званий, о которых мечтали многие, было бы непросто в Советском Союзе открыть аполитичную выставку, представив на ней одни цветы и портреты людей, мало кому известных. Не было среди них героев, лидеров партии, "знатных людей", не было "героики будней". Церетели, если не считать отмеченную медалью картину "На страже мира", прожил жизнь без "тематических картин", названных словами, гревшими душу экспертов выставочных комитетов. Как мы знаем, всем студентам в его годы настойчиво внушали, что именно такие "тематические картины" — вершина искусства социалистического реализма. Удовлетворить требования официального искусства в живописи — Церетели не мог. Ни одну из высоких тем, ни одного сюжета, завещанного художникам на лекциях в академии — не реализовал.

О персональной выставке в Москве Церетели мечтал всегда. Но время ее пришло только в конце 1998 года. Тогда она и открылась. Даже обвальное падение курса рубля в августе, связанная с этим утрата больших сумм в «ГКО», обесцененных государственных казначейских облигациях, не помешали давно задуманному. Сменилось правительство, премьером России стал Евгений Примаков, всем известный академик и бывший шеф внешней разведки, член Политбюро и житель города Тбилиси. Там хорошо знали и помнили детского врача, его мать. На вернисаже премьер не появился.

Пришел мэр Москвы Юрий Лужков со своей командой, не пожалевший эпитетов в приветственном слове. Он назвал друга "народным художником" и другими более возвышенными словами. Нашел в его творчестве некий политический аспект.

— Мы ставим на творцов красоты, а не варварства, — сказал мэр. Он очень удивился, увидев микроминиатюры, размером в спичечную коробочку. И, как политик, подчеркнул, что самое главное, что во всех картинах, во всех жанрах художник "укрепляет культурное взаимодействие в нашем евроазиатском мире на пространстве бывшего СССР".

В тот день радостный виновник торжества пообещал, что в скором времени его выставка заполнит стены Манежа. И случится это весной 1999 года. Вниманием не обделило его в тот день правительство России, которое представляли вице-премьер и министр культуры, сказавшие, как полагается в таких случаях, теплые слова.

Залы наполнились так плотно, что вспомнились яблоки, которым негде упасть, и сельди в бочках. "Презентация походила на посещение мавзолея паломниками с продолжительной остановкой внутри помещения", — как писал один из обозревателей. — Перемещаться по залам из-за скопления народа было невозможно".

Что скажут братья-художники? Я надеялся в тот день услышать то, чего не знал. Что Церетели — человек хороший и интересный, вулканизирующий энергией, они охотно говорили всем. Хороший ли он живописец? Нравятся зрителям его картины и рисунки?

— Мы с женой хотели бы, чтобы серия картин Церетели висела у нас дома, — признался модный композитор песен, звучащих с утра до ночи по каналам радио и телевидения, Игорь Крутой. Стало быть, картины ему по душе, раз он готов их купить сразу целую серию, правда, не зная, что, во-первых, эти картины не продаются, и, во-вторых, что стоят они очень дорого…

— Есть художники очень знаменитые, но холодные. Холодно и все! А тут стоишь перед картиной — и цвет, и объем, и расположение фигур — все тебя буквально затягивает туда, и ты, ничего не понимая в живописи, любуешься картиной и тебе удивительно тепло. Это признание Валентины Леонтьевой, ведущей некогда популярных телепередач и давней знакомой со времен Тбилиси.