Казалось бы, ничего особенного не произошло в тот день, когда Академия в лице ведущих мастеров посетила новый художественный институт, где учатся сотни студентов. Учатся по академической методике, выработанной в Санкт-Петербурге. Но это посещение стало событием общественной жизни, приковавшим внимание всех телеканалов и прессы. Потому что ставилась точка в истории многолетнего противостояния Академии и Ильи Глазунова. Как оказалось, их больше сближало, чем разъединяло. Обе академии, на Пречистенке и на Мясницкой, не сбрасывали классику с корабля современности, не переходили поголовно с картин на инсталляции, не заменяли кисти и краски фотоаппаратами. Обе стояли на фундаменте классической школы и реализма.

— Не кажется ли вам, что реалисты сближаются не от хорошей жизни, спросил, поднося микрофон к лицу, ведущий телекомпании, исповедующей исключительно "современное искусство".

Нет, не кажется, приходи ко мне в мастерскую, в дом. Мы живем хорошо, я и Илья, всем желаем так жить, — ответил Церетели, сопровождая слова широкой улыбкой, которая два часа не сходила с его лица.

И поспешил с Мясницкой на Пречистенку, где готовилась еще одна объединительная встреча. На этот раз с руководством Союза художников России. Чтобы и с этим большим отрядом художников академикам идти вместе. Вместе устраивать выставки, бороться за свои права, формировать рынок, использовать имущество Союза и Академии. По этому поводу шутили, что создавалась некая ось "Маросейка — Пречистенка".

В конце года новый президент пригласил всю академию и друзей на "товарищеский ужин" в «Метрополь». Ужин вылился в большой светский прием на пятьсот человек. Вот тогда все увидели "широкий жест" Церетели. Под своды главного зала внесли огромный торт с зажженными 240 свечами. По числу прожитых Академией лет. Их задули с большим усердием члены обновленного на треть президиума Академии.

(Такой же уникальный торт в виде музея изобразительных искусств спустя несколько лет академики в мантиях внесли под музыку в зал, где чествовали Ирину Антонову по случаю 80-летия.)

Репортеры светской хроники обратили внимание на пестрый состав гостей, чего не случалось прежде: "В «Метрополе» все смешалоось: Махмуд Эсамбаев целовался с Борисом Мессерером. Зураб Церетели с Ильей Глазуновым. Юрий Башмет с Иосифом Кобзоном. Людмила Гурченко с Юрием Лужковым".

На вопрос, почему именно Церетели удостоился такой чести, Юрий Лужков отреагировал так: "Он творец, он добр, он неистов, он заботится о людях. Если вы будете обладать всеми этими четырьмя качествами, — тоже станете президентом". Его ответ поразил прессу. Она за день до этого "товарищеского ужина" видела, как резко мэр Москвы отверг смету на роспись Храма, составленную в Академии, и в сердцах сказал, что за такую цену сам распишет собор.

— Это великий человек. Я вам искренне говорю. Он превратил академию из "дома престарелых" в то, чем она была при Екатерине II, — сказал в тот вечер Александр Шилов, новоявленный академик.

— Избрание Церетели увенчает творческий тупик, в котором давно находится академия, — вынес иной вердикт постоянный оппонент всем "большим проектам Лужкова" и монументам Церетели директор института искусствознания Алексей Комеч.

…Спустя год после банкета в «Метрополе» стало очевидным, пророчество искусствоведа, идейно вдохновлявшего кампании против всего, что делал художник, — не сбылось. Это вывод не мой. Известный московский скульптор Александр Бурганов, открывший первый частный музей, обрисовал тупик, в какой попали мастера пластического искусства. В отличие от русского балета, музыки и театра, признанных миром, "наглядная часть идеологии", к какой относились картины и скульптуры, была, по его словам, в буквальном смысле истерзана и подмята руководством партии, отвечавшим за эту сферу жизни общества. Возникла ситуация, не оставлявшая надежд на будущее.

Лучше того, что написал сам скульптор, испытавший на себе хватку душителей свободы творчества, мне не сказать. Приведу поэтому пространную цитату из его публикации, появившейся год спустя после избрания нового президента Российской академии наук, когда стали видны последствия сделанного выбора в Санкт-Петербурге.

"Отвергнутые Западом, исковерканные своими руководителями, спрятанные по мастерским и запасникам, мы погружались в мир второго сорта, становились глухой провинцией мировой культуры.

Не разрешалось критиковать начальство. Оставалось только ненавидеть друг друга. Каждый считал, что виноват кто-то другой. И вся наша художественная элита разделилась на группы, подгруппы, компании, каждая со своим «авторитетом» — точное подобие блатного мира. Мы были пауками в банке, озлобленными и заискивающими.

Когда Зураб возглавил Академию, только и было разговоров в бульварной прессе о том, как низко пали российские художники. Церетели решил проблему психологического тупика и амбиций простым способом".

Каким способом — нам известно.

Спустя четыре года после юбилейной сессии в Санкт-Петербурге пришел, черед согласно, Уставу новых выборов президента. На этот раз Общее собрание прошло в зале Соборов Храма Христа. Сиял свет, играла музыка, вручались награды. Всем было ясно, на этот раз никакой предвыборной борьбы за лидерство не состоится. Церетели всем доказал, что он не только "крепкий хозяйственник", отремонтировавший Академию, но и "художественный политик" с четко выраженной программой. Впервые за долгое время эта политика не укладывалась в испытанную советской властью формулу — "разделяй и властвуй!". Новый президент исповедовал принцип известного героя детских сказок — "Ребята, давайте жить дружно". Чтобы быть принятым в такое содружество, надо было обладать одним качеством — безупречным профессионализмом, умением блестяще рисовать. При этом не имело значение недавнее прошлое, принадлежность к официальному искусству, представленному в Третьяковской галерее, или к содружеству гонимых художников, кому давали дышать разве что в полуподвале на Малой Грузинской улице. Для Церетели оказались все равны. Он всем радушно улыбался. Всем крепко жал руки. При встречах искренне радовался всем: «западникам» и «патриотам», "реалистам" и «формалистам». Важно было только одно, чтобы художник умел рисовать и писать картины, достойные висеть в музее.

Если на минувших выборах объединение художников, стоявших по разным сторонам баррикад, вызвало в обществе сенсацию, то спустя несколько лет стало ясно — всем хватило места под одной крышей, все довольны, выставляясь на одних выставках, аукционах, встречаясь на одних праздниках. "Все сошлись на том, что они профессиональные художники, а остальное менее значимо". Как иронизировал по этому поводу один из постоянных оппонентов Церетели на пороге ХХI века, художники вполне могли признаться друг другу:

— Скажу тебе как профессионал профессионалу — рисуешь ты серьезно, а что ты заединщик — это твои личные убеждения/

— И я тебе скажу, хоть есть в тебе что-то жидо-массонское, но композиция у тебя профессиональная.

На выборах в Храме Христа Глазунов и Шилов стали полноправными академиками. Членом-корреспондентом избрали профессора Московского университета Александра Морозова, в советские годы непримиримого критика Академии художеств СССР. Больше ему бороться стало не с кем. Перед выборами он публично заявил, что роль Академии стала иной, она собрала под свои знамена всех ведущих художников бывшего СССР, и противостоит ныне лишь "практике инсталляции, перформанса, боди-, лэнд- и медиа-"артов".

Надо ли говорить о том, что уединившиеся за закрытыми дверями Патриарших покоев действительные члены вышли вскоре с известием: президент единогласно переизбран на очередной срок.

Такой свободы творчества не допускали прежде в Академии. Поражает широта взглядов последнего президента РАХ. Вот монолог, записанный мной в Тбилиси, когда водитель по ухабам в начале июля 2002 года вел машину к высящемуся на горе бронзовому «Акрополю», бронзовым великим предкам Грузии: