— Анатолий Семенович, дорогой, что же вы наделали! — всхлипнула Нина. — У нас же свадьба теперь сорвется… Чуяло мое сердце! Ах, господи…

— Перестань, Нинуся, успеешь нареветься, не до этого сейчас. Ах черт, аванс бы хоть выдать, съедят они нас.

Вбежал потный, радостный Куржак, стащил с головы беретку, вытер ею лицо, хлопнул о ладонь:

— Задержал баржу, Семеныч! Давай бумажку, и вызволим.

— Какую бумажку? — Ручьев не понимал его.

— Форменную, с печатью. О том, что мясорубки наши. Они в ломе на барже лежат, я видел. С электромоторами.

Тут вошел Чернов, увидел нового директора и приступил без предисловий, даже не погладив, по обыкновению, рыжие усы.

— Как хотите, товарищи начальники, а я больше ждать не буду, не могу. Жарко, мухи летают, испортится мясо. Давайте форменную бумагу, что оно вам не нужно, и я уеду.

— Подожди, Кириллыч, беда у нас тут, — заслонил Чайкин Ручьева. — Еще полчасика подожди, мы что-нибудь придумаем.

— Оно, конечно, беда это беда, подождать надо. Полчасика — не полдня, а только непорядок. Я подожду, чего не подождать, а только отсюда я не уйду.

Топая сапогами, ввалился Башмаков с неразлучной красной папкой, отодвинул Чернова в одну сторону, Чайкина в другую и схватил подозрительным взглядом своего преемника:

— Трубы у вас, понимаешь, не исправны, дымоходы не чищены, а игра с огнем, извини-подвинься, не доводит до добра, поскольку летний период и температура. — Он раскрыл папку, показал два написанных листка: — Вот форменный акт, а печки мы, понимаешь, опечатаем.

Сбитый с толку происходящим, Ручьев не совсем понял его:

— Нет печати, идите в исполком.

— Мясо вам везли, а не исполкому, — напал с другой стороны Чернов. — Мы тоже порядок знаем. Исполком! У меня оно, это мясо, вот где висит. — И похлопал себя по короткой плотной шее.

— Уйдет ведь баржа, Семеныч! — напомнил Куржак.

Но тут вбежала Смолькова. Удивительно легко вбежала, проворно, несмотря на свою дородность.

— Товарищ Ручьев, давайте письменное распоряжение, или я не уйду. Я не виновата, я сразу просила бумагу…

Разгневанный Куржак шагнул к ней:

— Бумажкой хочешь прикрыться? А еще школьников воспитывает, нашу смену!

— Воспитываю! И таких, как вы, воспитаю, будьте уверены!

— Замолчите! — крикнул Чайкин, но они не замолчали, наоборот, перепалка стала ожесточеннее и, возможно, утихла бы не скоро, если бы в приемную не ворвалась Серебрянская.

— Вы что же, разлюбезный товарищ начальник, — кинулась она к Ручьеву, — печать не поставили? Это же насмешка, обман!

— Нет печати, нету, — выдохнул обложенный со всех сторон Ручьев. — И не будет сегодня. Потерял.

Все шумной толпой подступили к нему, но тут вошел с листом бумаги долгоносый Илиади, у которого они все лечились, и с вежливой требовательностью растолкал их:

— Позвольте, товарищи, позвольте, мне к директору, — Сунул ему листок и потребовал: — Подпишите акт обследования, если не могли ничего сделать. Я осматривал в присутствии начальников цехов, они расписались.

— Извини-подвинься, я пришел раньше, понимаешь, и не буду вас ждать.

— А я чем хуже! — выкрикнула Серебрянская и тоже сунула свою бумагу. — Заверьте же! Вы что, остолбенели, товарищ Ручьев!

Веселые, праздничные, вошли газетчики Мухин и Комаровский, профессиональным взглядом оценили обстановку, и Комаровский взял командование на себя:

— Отлично! Как раз все в сборе. Муха, снимай, пойдет на первую полосу: новый директор пищекомбината советуется с рабочими и специалистами, живое коллективное руководство!

Мухин, пятясь с фотоаппаратом, отошел за порог и из коридора, чтобы взять в объектив толпу с Ручьевым в центре, сделал несколько снимков.

Комаровский ринулся к Ручьеву с раскрытым блокнотом и модной четырехствольной ручкой:

— Коротенькое интервью, товарищ Ручьев. С чего начали? Есть ли первые успехи? Кто помогает? Как насчет полугодового плана? Ваши ближайшие перспективы?

Ручьев поглядел на него непонимающе, спросил с надеждой:

— Не могли бы вы дать новое название комбинату? Область требует, скоро будут звонить.

Комаровский пожал спортивными плечами:

— Так сразу не скажешь, надо прикинуть. Но мы не за этим. Мы за интервью, понимаете? Беседа для печати.

— Печати? — Ручьев испуганно очнулся. — Опять печати? Нет ее, нет! Все помешались на печати, всем печать, на всех печать… Бежим, Сережка! — и, схватив за рукав Чайкина, рванулся в коридор, чуть не сбив встревоженную Дусю, которая спешила навстречу.

Чайкин на ходу высвободил рукав и направил с Ручьевым Нину, а сам остановил толпу и объяснил, стараясь быть спокойным:

— В банк нам надо, выплатной же день, не успеем, а вы окружили, задерживаете…

— А зачем директору в банк, туда один кассир ездит.

— Правильно, кассир. Но сегодня мы втроем должны, иначе не дадут: печать он потерял. Несчастный случай, понимаете?

Сердитые, негодующие, злые, гневные, разочарованные, недоверчивые голоса полетели ему вслед, как камни:

— Знаем мы эти случаи, бюрократы!

— Он директорским замом стал и хозяина прикрывает.

— Известно: какой Сам, такой и Зам.

— Я, понимаешь, тридцать лет на руководящих должностях, и, извини-подвинься…

— Ну нет, я новые мясорубки не отдам!

— Целый концерт для него дали, а он печать не ставит!

— Я не виновата, я с утра просила бумагу на металлолом…

— Вот вы пренебрегаете моей мыслью о том, что человек состоит из трех частей, а между тем если хоть одна часть, например голова…

X

В отделении Госбанка они рассредоточили свои силы. Нина побежала в кассу, чтобы малость задержать кассира — время выдачи уже истекло, — а Ручьев с Чайкиным отправились к самому управляющему.

Рогов-Запыряев занимался производственной гимнастикой, стоял спиной к двери и не сразу заметил их.

— Раз-два, раз-два, раз-два, — размахивал он руками в черных нарукавниках. — А теперь присядем — раз. А теперь встанем — два. Ра-аз. Два-а-а. Ра-аз. Два-а-а. Этот Илиади умный, бестия: человек состоит из трех частей. Молодец, правильно. Все части надо развивать, все должны работать дружно, как в машине. Раз, два. Раз…

–. Извините, — прервал его Чайкин, — мы не знали, что вы тут занимаетесь. Гимнаст, можно сказать, спортсмен…

— Вам и не положено знать. — Рогов-Запыряев сердито обернулся. — Зачем пришли? Приемные часы окончились, порядка не знаете? — Розовая лысина вспотела, он вытер се нарукавником и сел за стол. — Ну?

— Денег не дают, — объяснил Чайкин и показал на задерганного Ручьева: — Директор новый, первый день, а конец полугодия, запарка, ошиблись.

— Ты, Чайкин, не темни, знаю я тебя. Прикидываешься робким, на жалость бьешь, а сам… Говори, что случилось?

— Подпись у него малость загуляла, не сошлась с образцом.

— Перепишите. Порядка не знаете?

— Переписали, да вот печать… — Чайкин вопросительно посмотрел на Ручьева — открываться, не открываться? — тот согласно кивнул и развел руками: чего уж, мол, теперь, говори все как есть…

— Что печать?

— Съели. Заверить теперь нечем.

Рогов-Запыряев, по обыкновению, не сразу уловил смысл сумасшедшей новости, подумал, что печать просто куда-то задевали, качнул гладкой головкой.

— Резинка одна была, — пел казанской сиротой Чайкин, — маленькая такая, кругленькая. Ручка у ней сломалась давно, вот Башмаков и передал одну резинку.

Рогов-Запыряев согласно покивал:

— Знаю, знаю. Порядка нет потому что. Порядок — дефицит даже в самой природе. В мае хлестали виелимитные дожди и грозы с пустым расходом электричества, в июне вместо дождей фигурируют росы, солнце жжет колхозные посевы и дикие травы, а зима была на редкость бестолковая. Все мероприятия природы проходят в бесплановой архаичности.

— Верно, верно, — закивал Чайкин и подтолкнул локтем Ручьева: стелись перед ним, нравься, иначе пропадем!