XII

Неподалеку от милиции находился двухэтажный дом редакции районной газеты. На первом этаже размещалась типография, на втором — сотрудники редакции. Ручьев бывал здесь много раз, когда шли материалы о комсомольской работе, и знал всех сотрудников, кроме двух новых — Мухина и Комаровского. Именно к ним он и попал, потому, что двое других были в колхозах, редактор Колокольцев — на бюро райкома, секретарь — в типографии.

— Прекрасно! — воскликнул Комаровский, увидев его в дверях общей комнаты. — А мы уж хотели обидеться, думали, молодой директор не любит представителей печати. Муха, сюда!

Из боковой комнаты выскочил с блокнотом и самопиской в одной руке и с дымящей сигаретой в другой Мухин, тоже обрадованный, готовый к работе.

— Превосходно! — ликовал и он. — Не зря говорили, что вы славный человек. Садитесь, пожалуйста. — Показал на жесткий диван, сам сел за стол, сигарету положил на край пепельницы. — Я всегда говорил, что настоящий автор сам идет в газету, тащить не надо. А, Комар?

— Ну! — Тот сел у торца стола и тоже приготовил блокнот, взял сигарету Мухина, сунул себе в рот.

Вспотевший Ручьев с пиджаком на коленях глядел на них как на своих заступников, добрых избавителей от страшно запутанной ведомственной кутерьмы, в какую он по нечаянности попал. Надо только рассказать все как есть, и они поймут, дадут объективную оценку этой нелепой истории. И если они выручат его сегодня, то завтра все войдет в норму.

— Мы можем наладить ритмическую работу производства без излишних перегрузок, стрессовых ситуаций и курьезных случаев, какой произошел на комбинате сегодня.

— Интересно, — насторожился Мухин.

— Я весь внимание, — сказал Комаровский.

— Дело несложное: утеряна печать нашего комбината.

— Знаем, — сказал Мухин. — Мы же были у вас. Вон какую толпу вы собрали. Так что, считать ее недействительной? Давайте документы.

— Какие документы?

— Об утере. И текст объявления.

Ручьев достал из кармана брюк платок, вытер мокрое от пота лицо и шею.

— Понимаете, какое дело… — Он поглядел на них просительно и недоверчиво, поколебался и махнул рукой: — В общем, съел я ее. Нечаянно.

— Съел? — воскликнул Комаровский.

— Печать?! — прошептал пораженный Мухин.

— Да, печать. Резиночка одна была, отклеилась от ручки, вот и случилось… С колбасой… Закрутился с делами и…

Мухин строчил в блокноте, а Комаровский глядел на Ручьева с таким восхищением, будто тот был любимым человеком и совершил что-то особенное: осуществил управляемую реакцию термоядерного синтеза или нашел средство от раковых заболеваний.

— И вы ее съели?… Милый, да это же необыкновенно! Это блеск! Вы не просто талант, вы — гений всех времен и народов!.. Ну-у, Муха, теперь мы им фитиль вставим, теперь покажем… А то — областная газета, фыркают, считают школярами: «Поваритесь в районном котле, хватите окопной правды, вот тогда будете газетчиками». А мы давно газетчики, мы родились ими, да, Муха? Вот дадим гвоздевой материал в районке, и пусть центральная перепечатает — покусают они локти, а! Звать станут в областную — не пойдем… Так, говорите, съели? Чудесно! Вы просто молодчина, Ручьев, вы умница! Пожалуйста, поподробней, я запищу.

Ручьев не разделял такого воодушевления, но, возможно, у них, газетчиков, это профессиональное, радуются свежему материалу, необычной ситуации, предвидят праведный гнев читателей. И он объяснил:

— Да закрутили меня звонками, бумагами, производство встало, рабочие без денег… Вы уж дайте в нынешний номер.

— Дадим, дадим, — откликнулся Мухин, не переставая строчить. — Так все, говорите, встало?… Прекрасно, великолепно!

Ручьев удивленно поднял плечи, а Комаровский рассердился на Мухина:

— Ты не строчи, а бери фотокамеру и сделай парочку снимков. Дадим с его портретом. Мой текст, твой снимок.

— Ну нет! Материал не ты нашел, пишем вместе.

— Привет! А кто тебя позвал из комнаты, не я?

— Ну и что? Ручьев-то сам пришел, не ты же его привел.

— Перестаньте! — страдальчески попросил Ручьев. — Не в этом же дело. Вы дайте объявление, и все.

Газетчики переглянулись и отрицательно замотали нестрижеными, косматыми головами.

— Объявление давать нельзя, — сказал Комаровский.

— Ни в коем случае! — поддержал Мухин.

— Такая благодатная тема, такой сюжет! Мы напишем фельетон, это прозвучит обобщающе, сильно, мы ударим по бюрократизму… Нет, объявление никак нельзя.

— Правильно, Комар. В десять строк выложить такую тему. Ни в коем случае! Нет и нет! Это же гвоздевой материал, это… — Он щелкнул пальцами, причмокнул.

Ручьев рассердился:

— Материал? Там же все встало, нам работать надо, жить.

— Ничего, пару дней подождете, — сказал Комаровский.

— Нет, давайте сейчас. Я требую!

— Требуете? На каком основании? Мы же не знаем, съели вы ее или нет — документ нужен.

— Какой документ, когда я сам ее съел, сам! — Ручьев показал синий еще язык.

— О, вот это деталь! — Газетчики опять схватились за блокноты.

— Мы напишем фельетон, — пообещал Мухин, — мы развенчаем прежде всего Башмакова и башмаковщину.

— Пишите хоть десять, но дайте сейчас объявление! — взмолился Ручьев, вставая. — Нам же нельзя без печати, все встало, свадьба у Чайкина с Ниной может не состояться…

Газетчики опять застрочили.

— Даже свадьба! Отличный штрих, спасибо, Ручьев. Такой фельетончик испечем, пальчики оближете!

— Да, да. А объявление не дадим. Не можем. Не имеем права без документа.

— Где же я его возьму?

— Не знаем, это не наше дело.

В редакционную комнату вплыла распаренная, мокрая Смолькова, но едва увидела Ручьева, воспрянула:

— Во-от вы где! Ну нет, от меня не скроетесь… Уфф! — Она плюхнулась на диван, достала из сумочки платок и принялась вытирать лицо и грудь в широком вырезе платья.

Газетчики переключились на нее.

— Директор восьмилетней школы, если не ошибаюсь? — спросил Мухин. — Очень интересно.

— Уфф, вам бы такой интерес… Сил нет, с утра бегаю…

— Не слушайте ее, по своей глупости бегает, — решил отбиться Ручьев.

— Я — по глупости?! — Смолькова с неожиданной резвостью вскочила. — Это вы натворили черт знает что, а я со своими школьниками честно выполняла план…

— Товарищи, дадите объявление или нет?

— Какой план?

— По металлолому. И мы не виноваты, что их ржавые мясорубки лежали среди негодных железок.

— И вы сдали мясорубки в металлолом?! — возликовали газетчики.

— Сдали. С электромоторами.

— Ну, Муха, бесподобно! Итак, намечаем канву: колбаса жесткая, директор молодой, печать съедена, производство встало, люди растерянны, свадьба расстраивается, оборудование везут в металлолом, жизнь замирает, история прекратила течение свое.

— Какие же вы бесстыжие! — Ручьев перебросил пиджак на другую руку и кинулся вон.

— Куда же вы, товарищ Ручьев? — спохватилась Смолькова. — Не могу же я за вами бегать. — Она обернулась к газетчикам, заглядывая искательно в глаза то одному, то другому: — Помогите же, товарищи! У меня же школьники, я не могу… Товарищ Мухин! Товарищ Комаровский!..

Газетчики обсуждали будущий фельетон и уже ничего не слышали.

— Есть блестящий поворот, Комар.

— Какой?

— И неожиданная концовка. Пишем вместе?

— Да. Мой текст, твой снимок. Ты почему не снимал?

— Да не нужен тут снимок, не придуряйся.

— Ладно, обойдусь.

— Не обойдусь, а обойдемся! Иначе я позвоню ребятам в областную.

— Ладно, черт с тобой, говори концовку.

Смолькова растерянно глядела на них, слушала, не очень понимая, потом махнула рукой и, подхватив с дивана сумочку, заторопилась догонять Ручьева. Куда он теперь побежал, этот несчастный мучитель?…