По широкому пыльному проселку, вытекая из лесу и направляясь в лощину между скатами холма, двигался большой конный отряд.

Броской рысью бежали кони, всадники держались плотно, звякали шашки, ударяясь о стремена.

Пестрое зрелище представлял отряд. Хмурые, молчаливые всадники были одеты кто во что горазд: в шинели, бекеши, матросские бушлаты, в галифе различных оттенков, в штатские пиджаки и военные френчи; на головах фуражки, папахи, бескозырки, гайдамацкие шапки со свисающим красным верхом. Один из всадников был, совсем не по сезону, в зипуне, другой в ослепительно сиявшей на солнце поддевке, сшитой из поповской филони.

Это была банда братьев Смагиных. А вот и они сами, чуть впереди других: старый знакомый Алексея — Григорий, в бурке и студенческой фуражке, рядом его братец в полной офицерской форме, но без погон, и третий— Марков… Алексей узнал его, еще даже не различив лица, по коренастой фигуре с опущенными прямыми плечами, по какой-то особой, одному Маркову присущей звероватой стати, но больше всего по тому, как при виде этого человека у него на миг замерло сердце и вдруг застучало торопливо и сильно.

Воронько никогда не видел Маркова, но и он догадался, кто этот третий, едущий впереди отряда.

Повернув голову, спросил беззвучно:

— Он?

Алексей кивнул.

Вблизи холма от строя отделился один в бушлате и кавказской мохнатой папахе и, шпоря коня, первым влетел в хутор, крича и размахивая плетью.

Хутор ожил, женщины во дворах забегали быстрее, откуда-то появилась толпа ребятишек и с радостным визгом помчалась навстречу всадникам.

Бандиты проехали так близко от чекистов, что от поднятой ими пыли запершило в горле и в нос ударил смешанный запах дегтя, конского пота и махры.

Прогудела под копытами земля, прокатились тачанки, на одной из них среди вороха мануфактуры блеснул медным боком самовар, и вся ватага въехала в хутор. Сразу стало понятно, для кого старались степинские хозяйки. Плетни в несколько минут превратились в коновязи, на лошадиных мордах повисли торбы с овсом, часть коней свели на берег к разложенному грядками сену, а бандиты набились во дворы, ближе к кухням. Ветер пропитался дразнящим запахом варева, зажужжал голосами…

Эх, одну бы роту сюда, только одну роту! Поставить пулеметы на холме, раскинуть цепь за огородами, перерезать лесную дорогу — и конец Смагиным, ни один бандит не ушел бы от красноармейской пули!

Но сейчас об этом можно было только мечтать и, лежа на вершине холма, цепенея от досады и бессилия, смотреть, как, уверенные в своей полной безопасности, бандиты жрут, чистят обмундирование, смазывают колеса тачанок. Где-то даже запиликала гармошка, но сразу оборвала: бандитам было не до веселья.

Марков и Смагины ушли в крайнюю, ближнюю к лесу, хату и не показывались. Алексей и раньше предполагал, что для встречи с Диной Марков может приехать с охраной, но что сопровождать его будет вся банда в полном составе — ему и в голову не приходило. Что же дальше? Сиди здесь хоть сутки, хоть двое — все равно ничего не высидишь!

Было, впрочем, непохоже, что бандиты собираются долго прохлаждаться на месте. Коней они не расседлывали, тачанок не разгружали. Человек пятнадцать опустились на берег и что-то делали возле шаланд.

Спустя примерно полчаса из хаты, в которой скрылись главари, вышел увитый пулеметными лентами мужик с черной повязкой на глазу и что-то зычно гаркнул, взмахнув треххвостой нагайкой. Бандиты тотчас же высыпали из дворов, стали отвязывать лошадей и сводить их по скату к реке. Вплотную к берегу уже был подтянут паром, на котором босой хуторянин укреплял длинные, как оглобли, смоленые весла. На паром вкатили тачанки, по одной завели лошадей. Когда паром наполнился, его оттолкнули шестами. Бандиты на шаландах заехали вперед и взяли его на буксир.

Нагло, среди белого дня, банда братьев Смагиных начала переправляться на правый берег Днепра, туда, где находились ее основные «интендантские» базы. Чуть не плача от обиды и злости, Алексей думал о том, что Марков в четвертый раз ускользает от него и теперь ищи-свищи его в кулацком захолустье Большой Александровки. Вот он стоит на берегу рядом с Григорием Смагиным, заложив руки за поясной ремень, что-то втолковывает ему. Весь он на виду, будь винтовка—ничего не стоило бы снять, а из нагана разве достанешь!

Точно угадав, о чем Алексей думает, Воронько прошептал:

— Твой-то не уйдет, помяни мое слово! Гляди, как он Смагину наставления дает! Убей меня, если он не останется Федосову поджидать!

Приходили такие мысли и Алексею, но он суеверно отгонял их, чтобы не сглазить…

Паром трижды возвращался и увозил новые партии коней и бандитов. Наконец, когда он отваливал в последний раз, на него взошел один Смагин. Воронько оказался прав.

С Марковым осталось человек двадцать. Стемнело. Когда паром скрылся из виду, направляясь к мерцавшему по ту сторону реки сигнальному костру, бандиты разошлись по хатам…

Радость Алексея оттого, что Марков не уехал, была очень кратковременной. Ничего в сущности не изменилось. Двадцать вооруженных головорезов охраняли его и, хотя всего каких-нибудь двести метров отделяли чекистов от хаты, где Марков устроился на ночлег, был он по-прежнему недосягаем.

Надо было, не теряя времени, придумывать что-то, а мысли лезли самые нелепые и фантастические. Наконец Алексей предложил такой план: он сам, не скрываясь, пойдет к Маркову и скажет, что Сева погиб и что он прислан Диной, которая с его помощью удрала из города, но почему-либо застряла в деревне близ Алешек: не на чем ехать, устала, заболела или еще что-нибудь в этом роде. О себе можно сказать, что уцелел совершенно случайно, потому что, едва только пристроил мину в штабе, его послали с каким-нибудь поручением…

Воронько этот план забраковал начисто. Если из Алешек посчастливилось удрать хоть одному из марковских приспешников, то Марков уже знает и про облаву на постоялом дворе, и об аресте Федосовой, и о провале всех его явок, и о том, что адская машина, вместо штаба красных, подняла в воздух несметные тучи песку за городом. Кто мог это сделать, кроме Алексея? Никто.

— О Федосовой он еще не знает, — возразил Алексей. — Зачем бы он тогда оставался здесь? Ждет ведь ее.

Воронько подумал.

— Ну, положим, не знает, — проговорил он, почесывая шею под воротником, — положим, он тебе даже поверит. Поедете вы за Федосовой, не найдете ее — и все. Тут уж ты — лучший подарок для бандитов. Они на тебе за все отыграются!

— Пусть! — упрямо твердил Алексей. — Пусть отыгрываются. Я все-таки успею эту сволочь пристрелить, Марков-то хоть не уйдет!

— Ну и дурак, — без всякого уважения к товарищу сказал Воронько. — Ишь, наплановал! Отдать себя бандитам на потеху! Они ведь не сразу убьют, не-е, они побалуются. Звездочек со спины нарежут, пятки поджарят, а то и еще чего похуже… Не то. Леша, не то! Если не брать Крученого живьем, так уж кончить-то мы его кончим… Не додумали мы с тобой гранатами запастись. Сейчас бы насовали в хату и будь здоров!.. А, знаешь, гранаты мы достанем, ей-богу!

— Где?

— А вон у него, гляди!

Белые мазанки, поблескивая освещенными окошками, проступали сквозь тьму смутными лунными пятнами. Тишина заволакивала хутор, и черная мгла набилась по дворам. Чуть светлее было на дороге, а у ближней хаты Алексей различил человека с винтовкой. Это был часовой — за разговором Алексей не заметил, как он тут появился.

— Ша! — предупредил Воронько. — Погодим малость, пусть заснут.

Еще около часу лежали они не шевелясь, пока в хуторе одно за другим не погасли все окна. Часовой сначала ходил, потом сел на землю. Невидимый в темноте, он лишь угадывался на голом пригорочке возле дороги.

— Берись, Михалев, — прошептал Воронько, — будем начинать помаленьку. Ступай на шлях, добирайся ползком. Я отсюда зайду. Как достигнешь, глуши без разговоров, не дай бог нашуметь!

И они расползлись в разные стороны.

Алексей спустился по отвесному срезу холма и осторожно пошел вперед.