II

На другой день мы с капитаном решили сойти на берег на разведку. Я спросил Смита, что мы могли бы подарить туземцам.

— Вы что же, подарками хотите их привлечь на свою сторону? — спросил он меня. — Хорошо, я не буду вам мешать. Подожду, пока вы сами убедитесь, что ружье лучшее средство, чем побрякушки.

Он принес из склада яхты десяток ожерелий, столько же маленьких зеркалец, а я взял из кухни несколько пустых консервных банок. На первое время этого было достаточно. Но капитан был другого мнения. Когда я пошел к выходу, он остановил меня и спросил:

— А ружья не возьмете?

— Эти пустые консервные банки стоят больше, чем десять ружей мистера Смита, — возразил я и рассказал ему, как консервные банки обрадовали моих друзей из племени бома.

Но капитан остался при своем мнении. Он взял ружье, положил в резиновый мешочек штук двадцать патронов и хорошенько его завязал, чтоб туда не проникла вода.

— На всякий случай, — улыбнулся он и вспомнил английскую поговорку, которая похожа на нашу: «Береженого и бог бережет».

Я попросил у Смита сигарет и зажигалку, чтобы угостить туземцев.

— Разве дикари курят табак? — удивился он. — Откуда они его взяли? Кто занес его, раз на острове нет европейцев? Родиной табака является американский континент. Он был впервые перенесен в Европу Христофором Колумбом, а после распространился в Азии и на других континентах. Если эти дикари жили до сих пор изолированно от остального мира, откуда они взяли табак и кто их научил его выращивать? Может быть, моряки Магеллана?

— Нет, сэр. Их табак не настоящий. Они курят сухие листья какого-то растения, которое встречается на острове в диком состоянии. Что это за растение, я не знаю. Но хотя их «табак» и не настоящий, туземцы страстные курильщики. Курят даже женщины.

— Раз так, — сказал Смит, — я вам дам мой портсигар и эту зажигалку. Они закрываются герметически и не пропускают воды. Сделаны по специальному заказу.

— Но они вам нужны, сэр...

— О, будьте спокойны, у меня их несколько.

Я искренне поблагодарил его.

— Угостите дикарей, — усмехнулся Смит, — но смотрите, чтобы и они вас не угостили копьем или отравленной стрелой...

— Будьте спокойны, сэр, — откликнулся капитан. — До тех пор пока это ружье в моих руках, мы не дадимся дикарям.

Мы доплыли до берега и пошли к маленькой бухте, туда, где впервые выбрались на остров несколько месяцев тому назад. Мы надеялись найти кого-нибудь у пирог и не ошиблись: трое туземцев поднимали «парус» из рогожи на «мачту» одной пироги. Эта мачта была не чем иным, как длинной бамбуковой жердью. Туземцы были так поглощены работой, что не заметили нас. Стерн остановился на приличном расстоянии от них, а я тихо подошел к пирогам. Первый туземец, который меня увидел, до того испугался, что уронил рогожу и упал на песок. Остальные двое присели в пироге и смотрели на меня дрожа всем телом, как будто перед ними был дикий зверь, готовый их разорвать.

— Тауо-дола, — поздоровался я.

Этот привет — тауо-дола — означает «бог на помощь», но употребляется племенем бома во всех случаях и может означать и «пи пуха ни пера», и «приятного аппетита». Я хотел узнать, говорит ли племя занго на том же языке, что и племя бома. Туземцу, который упал ничком на песок и не смел ни встать, ни взглянуть на меня, я сказал:

— Илан! — Встань!

Он сейчас же встал, продолжая дрожать. И остальные встали в пироге.

— Каа ну! — Иди сюда! — обратился я к туземцу, вставшему с песка.

Он шагнул ко мне и остановился. Я подошел к нему и протянул пустую консервную банку. Он не знал, что с ней делать. Взял ее дрожащими руками, не спуская с меня глаз. Я дал по банке и остальным двум. Повесил им на шеи по ожерелью. Только теперь, кажется, они начали приходить в себя. Упавший на землю ощупывал руками ожерелье и недоверчиво посматривал на меня. Может быть, ему не верилось, что такое «драгоценное» украшение теперь уже принадлежит ему.

— Тацири? — Красиво? — спросил я. Он едва пробормотал под нос:

Тацири...

Ожерелья действительно им правились, это было видно по их загоревшимся от восторга глазам. И как они могли им не нравиться? До сих пор они носили только ожерелья из раковин или зубов животных и никогда в жизни не видели стеклянных бус таких ярких цветов — синие, зеленые, желтые, красные... Но я приберегал самый большой сюрприз к концу, когда туземцы нарадуются пустым банкам и ожерельям.

Капитан стоял шагах в десяти и взял «на всякий случай» ружье на изготовку.

— Дело, кажется, идет? — промолвил он.

— Отлично, — ответил я. — Можете к нам подойти... Как бы только... я боюсь, чтобы они не испугались ружья и не убежали.

— Ружье вряд ли выстрелит, — сказал капитан.

— Почему?

— Патроны мокрые.

Я не знаю, подошел ли бы я так смело к туземцам, если бы знал, что патроны мокрые. Ведь Лахо и Габон мне наговорили столько плохого об этих людях... Да мы к тому же уже раз пострадали от них... Но сейчас у нас не было основания опасаться. Трое дикарей с молчаливым восторгом рассматривали ожерелья и совсем не походили на опасных людоедов.

— Как тебя зовут? — спросил я туземца, упавшего на песок.

Это был пожилой человек, с морщинистым лицом, с седыми слежавшимися волосами, с косичками, свисавшими на уши. На правой руке, выше локтя, у него была довольно глубокая рана от копья или какого-нибудь другого острого предмета.

— Гахар, — ответил он.

— А тебя? — обратился я ко второму туземцу.

Это был молодой человек с пышными черными курчавыми волосами, лоснившимися на солнце, как намазанные дегтем. Огромный бамбуковый гребень, воткнутый в его волосы над лбом, походил на козырек.

— Таной, — ответил юноша.

Третьего — низкого роста, худого, с сухим лицом звали Индалом.

Гахар значит птица, Таной — дерево, а Индал — попугай. Я уже заметил и в племени бома, что имена как женщин, так и мужчин обыкновенно означают названия животных или растений.

Я вытащил серебряный портсигар плантатора, вынул сигарету, щелкнул зажигалкой и закурил.

Трое дикарей смотрели на меня, вытаращив глаза. Они впервые видели зажигалку и никогда не допускали, что можно так легко высечь огонь. Для них это было настоящим чудом, громом среди ясного неба.

Я потушил зажигалку и протянул портсигар Гахару, но он отступил назад и не рискнул коснуться его. Тогда я сам дал ему сигарету, и он взял. Но не успел я щелкнуть зажигалкой, как он опять отскочил назад.

У пироги дымилось несколько головешек. Гахар прикурил от них. Индал и Таной также взяли по сигарете и прикурили от головней.

Я опустился на песок и велел туземцам сесть против меня. Они боязливо подчинились. Более пожилые — Гахар и Индал — сели, скрестив ноги, а юноша стал на колени в стороне от них.

— Каа ну, — сказал я, и он сейчас же присоединился к двум другим.

Их язык был почти таким же, как язык племени бома. Правда, в самом начале я заметил известное различие в отдельных словах, но это не помешало нам понимать друг друга.

Оставался последний сюрприз. Я протянул Гахару зеркальце. Увидев в нем свое лицо, он отшатнулся, скорее от удивления, чем от испуга. Он, наверно, рассматривал себя в стоячей воде, но никогда не видал там ясно своего отражения. Зеркальца произвели на туземцев большее впечатление, чем пустые банки, ожерелья, сигареты и зажигалка, а все сюрпризы и «чудеса» взятые вместе, гак их ошеломили, что они просто не знали, что сказать.

Я попросил их дать мне пирогу. Гахар предложил выбрать, какая мне нравится.

Я осмотрел пироги. Как я заметил еще при первом нашем появлении на острове, они были выдолблены из толстых колод. У некоторых были «мачты» — жердь, прикрепленная в середине пироги, а на ней рогожа вместо паруса. Нос и корма пироги были заострены и загнуты, как полозья саней. К бортам больших пирог лианами были прикреплены расколотые пополам длинные стволы деревьев, которые не позволяли пироге перевернуться на волнах. Мой выбор остановился на одной более продолговатой пироге. Гахар, Индал и Таной сейчас же потащили ее по песку и спустили в воду. Она не была так удобна и быстроходна, как наши лодки, но старый морской волк моментально освоился с ней. Как только мы отчалили, туземцы поспешили в селение, наверно горя от нетерпения рассказать своим о встрече с «белыми людьми с луны» и похвастаться «драгоценными» подарками.