Судебное заседание прошло в этом году много раньше обычного, господа прибыли из города в высоких тёплых сапогах и меховых шубах. Заседание протекало на добрый старый лад, председательствовал на нём сам помощник судьи, а в качестве главного наблюдателя был сам амтман. Народ снова мог обращаться к председательствующему со своими вопросами о всяких сложностях закона и обходиться без помощи адвоката; вдобавок, бумаг и дел на столе у адвоката Арентсена лежало нынче куда меньше, чем в прошлом году. Ну что тут скажешь, люди нашли, что заводить процесс — слишком дорогое удовольствие. Никто ничего на этом не выиграл, у всех были одни только неприятности да потери. Про себя люди думали, что Арентсен и вообще принёс им больше вреда, чем пользы.
Да, Николай Арентсен не был более ни олицетворением закона, ни знаком железа. В недели, последовавшие после возвращения рыбаков с Лофотенов, он на собственной шкуре испытал, каково это — потерять расположение людей. В прошлом году он начал с того, что брал за каждый маленький совет талер, в этом он делал то же самое за полталера, а когда люди начинали с ним пререкаться даже из-за такой цены, он говорил: «Я не могу брать меньше, должен же я на что-то жить!». Но адвокату Арентсену суждено было спуститься и ещё ниже: он справлялся по своду законов касательно важных вопросов и брал за это две монеты по восемнадцать эре, а потом не без труда записывал ответ на бумагу ещё за двенадцать шиллингов. И тем не менее клиентура его не росла, наоборот даже.
А истина заключалась в том, что народ утратил доверие к адвокату Арентсену, представителю закона. Даже если человек приходил к нему со своим делом и получал ответ, он после этого нередко заглядывал к ленсману, чтобы убедиться, что ответ получен правильный. Ни для кого не оставалось тайной, что Арентсен раз за разом проигрывал все свои дела, более того — что верховный суд в Тронхейме выносил ему порицание.
И какой теперь имело смысл для Николая сохранять свою практику и отсиживать определённые часы у себя в кабинете? Люди его покинули. А жене, начав прогуливать свои же приёмные часы, он объяснял: «Я целую неделю просидел на стуле, дожидался, и никто не пришёл. Я восседал как писаная красавица и чуть не свихнулся от собственной привлекательности — но никто не пришёл».
Люди забрасывали свои тяжбы. Встречаясь в Сирилунне за стойкой у Мака, враги старались сами уладить дело. «Вот что я скажу, — начинал один, — мы с тобой прожили рядом сорок лет». — «Да, — отвечал другой, — а до нас наши родители, да будет им земля пухом!». А сделав такой почин, они испытывали умиление, и глаза у них начинали блестеть, и они подносили друг другу и старались превзойти один другого в добрососедстве. Между тем адвокат Николай Арентсен мог находиться у той же стойки, заказывал одну за другой несколько вполне невинных осьмушек и невольно выслушивал эти идиотские примирения, которые лишали его хлеба насущного.
Теперь адвокат Арентсен вальяжно и независимо восседает в зале за своим столом и делает вид, будто страх как занят. Если он позволяет себе небольшой отдых и отрывает глаза от бумаг и протоколов, его неизбежно встречает недоверчивый взгляд Левиона из-за барьера. Когда окружной суд вынес окончательное решение по его делу, Арентсен сказал: «Остаётся ещё верховный суд, но потребуются расходы на адвокатуру».
Тут Левион ушёл восвояси и принялся размышлять. Начались судебные заседания, а он с первого дня заседаний стоял в зале и всё думал, думал, так что для адвоката Арентсена это была мука мученическая — встречать взгляд его безумных глаз. Арентсен даже сделал вид, будто вдруг что-то вспомнил, достал из кармана записную книжку и начал поспешно листать. Когда судья объявил перерыв, Левион сразу направился к нему с приговором второй инстанции в руках и спросил, стоит ли ему судиться дальше.
Судья же, судя по всему, не страдал более ни бессонницей, ни сомнениями религиозного характера, страдал он, оказывается, только в прошлом году, когда подлежало зачтению небезызвестное долговое обязательство, а ему с почтовым пароходом прислали полкадушечки морошки. Теперь судья раздобрел, наслаждался отменным здоровьем и, по своему обыкновению, охотно калякал с народом.
Нимало не смущаясь присутствием адвоката Арентсена и большого количества слушателей, судья громко ответил:
— Надо ли тебе судиться дальше? Нет, Левион, не надо. Напротив, тебе надо рука об руку с твоим адвокатом утопить твоё судебное дело в твоём же собственном ручье. Таково мнение второй инстанции, таково и моё мнение...
В последний день заседания была зачитана и засвидетельствована купчая Бенони на горы. Мало кто слушал, как её зачитывают, но губы тех, кто слушал, тронула невольная усмешка, когда они узнали об очередном документе Бенони. В прошлом году он купил гранитную гору, а теперь выкинул деньги на очередное засвидетельствование. Бедняга, не миновать ему вконец разориться...
Но ни для кого, решительно ни для кого дело не обстояло так скверно, как для адвоката Арентсена. Выполняя своё обещание, Мак поговорил с ним с глазу на глаз, но разговор этот не возымел никакого действия. Тогда Мак запретил своим приказчикам отпускать Арентсену распивочно крепкие напитки. Это тоже не помогло. Молодой Арентсен тотчас нашёл посредников. В день последнего заседания он слонялся среди людей, приехавших из шхер, с намерением продать новое золотое кольцо, в чём и преуспел. А было это то самое кольцо, которое Бенони подарил Розе.
XXIV
Наконец-то Свен-Сторож и горничная Эллен поженились и въехали в ту самую каморку, где лежал и не собирался умирать Фредрик Менза. А Эллен и впрямь ото всей души любила своего парня, она при каждом удобном случае громко выражала пожелание, чтобы как можно скорей подошла к концу её работа в Сирилунне. Но сперва следовало обучить новую служанку. Всякий раз, когда Эллен надо было по делу сходить в господский дом, она перед тем с великой нежностью прижималась к своему мужу.
Подошла летняя пора, когда люди по заведённому обычаю начали валить деревья и хозяйничать в общинном лесу. Тут Бенони покинул свой дом и пошёл туда, где располагались лесорубы, он хотел приглядеть, чтоб не переступали границы его новых владений и не вырубали подлесок на склонах его гор. Ему было очень даже по сердцу показать себя законным владельцем этих просторов.
Но люди беспечно валили большие деревья и отлично знали, что не станут тратить время на принадлежащие Бенони кустики. И тем самым они не дали ему случая встать перед ними в позе владельца и сказать: здесь проходит граница, лес по эту сторону весь мой. Люди поднимали глаза, видели, что это всего-навсего Бенони и снова возвращались к своей работе. Ах, как он чувствовал, что они презирают его за покупку гор.
И тогда он притих, молча бродил от одной группки лесорубов к другой и только говорил: «Бог благослови ваши труды!» — «Спасибо на добром слове. Только благословлять тут нечего, на общинных угодьях скоро совсем леса не останется!».
Поговорив малость о том о сём, Бенони заявил, что ему нужны рабочие руки, чтобы привести в божеский вид его сушильные площадки. Время как раз подошло.
Но на его призыв никто не откликнулся. Боялись, верно, что разорившийся человек не сможет им заплатить за работу.
«На кой тебе сушильная площадка?» — спрашивали они.
«Да вот хочу прикупить рыбы ближе к зиме», — отвечал он.
Но никто этим словам не верил. Потому что у Бенони ведь не было судов.
«А я куплю небольшую шхуну», — отвечал он.
Люди пересмеивались между собой, что вот, мол, Бенони надумал покупать шхуну.
И Хартвигсеном его уже больше никто не называл.
Покуда они разговаривали, общественным лесом прошли два человека в клетчатой одежде, один из них был снова сэр Хью Тревильян, а с ним незнакомый господин и ещё кто-то из местных — чтоб нести багаж.
Бенони поздоровался, и все, кто ни был вокруг, поздоровались тоже, но два британца не ответили. Они шли дальше, время от времени перебрасываясь словом-другим и отбивая от скал осколки камня; глаза у сэра Хью совсем остекленели с перепою. Вскоре группа скрылась из глаз.