Мармеладка. Что это? Будто молитва.

Сильвин. Моя клятва тебе.

Мармеладка. Мне?

Сильвин. А кому еще?

Мармеладка. Милый, как здорово!

Сильвин. Я буду читать ее перед сном и еще десять раз на дню.

Мармеладка. Жаль. Сильвин. Чего?

Мармеладка. Что у меня нет такой клятвы. Я бы тоже читала ее на ночь.

Сильвин. Да? Честно? Я сейчас…

Через минуту я положил перед ней другой листок: Я Твоя Любовница, а Ты мой Любовник…

Запись 3

Итак, я начал заполнять буквами и знаками препинания новую тетрадь. Занимаясь этим, я чувствую себя сторонним рассказчиком, потому что в моей голове давно произошло раздвоение личности, будто я — одно, а Сильвин из Сильфона совсем другое, и связывает нас сущий пустяк — всего лишь общее искалеченное тело. Чем дальше я заплываю в воды своего изложения (а я уже давно заплыл за буйки), тем большее расстояние отделяет меня от Сильвина, тем меньше мы узнаем друг в друге себя, тем очевиднее становимся чужими людьми. Потому что я, увы! — все тот же микроскопический человечек, взявшийся вести этот дневник, бесформенное, бессмысленное существо, которому стоит посещать, когда где-то заболит, не человеческого врача, а энтомолога, а Сильвин — совсем другое дело. Сильвин — это одноглазое чудовище, монстр, поедающий души людей. Меня на самом деле нет, я застрелился несколько месяцев назад, перевоплотившись в него, так что, дамы и господа: Король умер, да здравствует Король!

Конечно, может создаться впечатление, что и без того сумасшедший Сильвин сошел с ума в квадрате, но настаивать на этом субъективном утверждении не стоит. Сумасшествие отдельных личностей — дело весьма редкое, а вот помешательство групп, партий, наций и эпох — правило.

Используя возможности Сильвина, Герман на первых порах только защищался, не позволяя конкурентам расправиться с ним, и уж точно не посягал на жизнь человека. Но потом стал нападать. В этом Сильвин убедился, когда Герман однажды занес ему в комнату купленный в книжном магазине томик Ницше, о котором Сильвин давно мечтал. Герман, по обыкновению, был в черных очках, поскольку по каким-то своим соображениям уже давно скрывал от Сильвина содержимое своих мозгов, но когда Сильвин ткнул пальцем в интересное место в книге, Герман, забывшись, задвинул очки на лоб, обнажив глаза.

Через мгновение он опомнился, но было поздно. Сильвин, мгновенно продравшись сквозь оболочку эмоций и поверхностной памяти, вошел в глубины его разума и сразу обнаружил в нем необратимые изменения — некую злокачественную опухоль, которая испускала сильнейшее зловоние. Скальпированный мозг Германа, и без того напоминавший фарш из всех элементов таблицы Менделеева, теперь представлял собой специфический деликатес для исследователя-гурмана. Это были животрепещущие воспоминания о событии, происшедшем несколько дней назад.

Герман надолго замер в какой-то липкой непредсказуемой темноте. Шумит вода — под душем кто-то плещется, скорее всего, это номер в гостинице. В его руке пистолет, тот самый, при помощи которого Сильвин едва не застрелился. Он в тонких перчатках, а на ногах бахилы, точно такие, какие навязывают посетителям в больницах. Человек военный, строевой, с боевым опытом, он все же не предполагал, что долгая неподвижность равносильна изощренной пытке. Какого черта! — думает он и начинает осторожно переминаться с ноги на ногу, потом, осмелев, приседает несколько раз, слышно, как хрустят его изношенные колени. Страх чешет за ухом, похмелье стучит в виски, катастрофически хочется курить. Во рту всемирная засуха, солоноватый язык уже подвялился, можно подавать к пиву, а слюны нет и не предвидится. Герман безотчетно злится, его бесит любая пустяковина, пришедшая в голову, он уже жалеет, что решился на это сам, что не поручил профессионалу или вообще не отказался от этой затеи.

Шум воды стих, кровь ударила в лицо, Герман снял пистолет с предохранителя и сконцентрировался. Темнота чуть расступилась, сейсмограф застрочил колебания, и он сразу увидел его- своего бывшего товарища, с махровым полотенцем на бедрах, с вспученным от пресыщенности животом, в капитанской фуражке на голове. Герман восхищенно подумал: Даже в душе не снимает!

Он планировал пристрелить его в постели, спящим, он почему-то считал, что умереть во сне удобно и не больно — все же старый друг, хотя и предатель (но я не злопамятен), но здесь в кармане Германа вздрогнул и выплюнул первые позывные не отключенный мобильник. Капитан застыл на полушаге с наклоном — распаренное лицо, вопросительная морщина над переносицей. Герман — ворошиловский стрелок в третьем поколении, немедля вскинул руку, тут же придавил привычно тугой спусковой крючок, и сквозь пороховой выдох грохота осталось разглядеть аккуратную семимиллиметровую дырочку во лбу замедленно падающего Капитана и взлетевшую фуражку, также рапидом опускающуюся на пол. Капитан убит. Предсказание сбылось!

Неожиданно из ванной комнаты выглянуло молодое удивленно-простоватое лицо с худым, но крепким плечом. Герман сразу узнал этого парнишку, эти умные стекляшки глаз навыкате и жесткий ершик черных волос — наемный рабочий из автосервиса, которым последнее время руководил Капитан. Гастарбайтер, нелегально приехавший из одной очень бедной, но очень гордой республики; он жил, где работал, ел, что придется, довольствовался тем, что ему платили, и больше всего на свете боялся миграционных служб. Значит, мой соседушка тогда был прав насчет истинных, пристрастий Капитана! — мелькнула мысль. Герман, не задумываясь, переместил ствол пистолета в сторону парня, но тот успел сориентироваться: захлопнул дверь в ванную комнату и хрустнул изнутри щеколдой.

Герман уже ничего не боялся, он уже глотнул огня и его запах и вкус ему понравился. Теперь в его голове били барабаны, в груди жгло, тело подобралось в сжатый кулак с острыми костяшками, он сам превратился в пламя, искрометное, ядовитое, и испытывал единственную потребность — вспыхивать и сжигать, вспыхивать и сжигать.

Он подскочил к двери, за которой укрылся партнер Капитана, и выстрелил в нее три раза, под разным углом. Потом он выбил дверь ногой — она хлипко отлетела в сторону — и увидел голое тело на гостиничном кафеле. Кровь — ранен. Парень еще был жив, его выпученные стекляшки еще смотрели, глупо умоляя.

Герман хладнокровно прикрылся розовой шторой душевой кабины, подмигнул парню, мол, все будет тип-топ! — и выстрелил ему в висок.

Сильвин вынырнул из глаз Германа и без сил рухнул на свой диванчик.

Герман. Что с тобой? А, понятно, ты уже все знаешь. Ну и что? Да, я это сделал, но разве у меня был выбор? Капитан меня обманывал и обкрадывал, он сдал меня столичным, он желал моей смерти. В конце концов, благодаря его интригам была украдена твоя тетрадь. А та история, когда меня в туалете ресторана поджидали убийцы? Что мне оставалось, тля? Встать в позу кенгуру и дожидаться, пока меня отдрючат? Как бы ты поступил на моем месте? Подставил бы другую щеку? Отвечай же, болван!

Но Сильвин молчал. Герман, было, собрался сгрести его в охапку и как следует проучить за непочтительность, но вовремя заметил, что лицо Сильвина приобрело цвет ливера, глаз скорчился, губы искривились косинусом, и он все время сглатывал, видимо из последних сил удерживая в горле рвотные массы.

Герман отодвинулся на безопасное расстояние, в нерешительности болезненно размял плечо, поврежденное на утренней тренировке (теперь он посещал лучший в городе фитнес-клуб). В это время в комнату просочилась Мармеладка; крадучись, по стенке, приблизилась, и встала за спиной Германа.