Единственное, чего Сильвин так и не смог понять, так это почему военный самолет, который послали уничтожить Башню Странника и приближение которого он чувствовал, так и не выполнил боевую задачу. Он не знал, что произошло, и часто задумывался на эту тему. А дело было так…

Десять лет назад, в тот самый день, ближе к вечеру полковник авиации, командир элитной части стоя выслушивал раскаленную телефонную трубку. Черная пластмасса трубки лоснилась от влажных пальцев смятенного мужчины. Было очевидно, что на другом конце засекреченной связи — весьма высокий армейский чин, а также и весьма взбешенный, так что все нюансы происходящего разноса отражались на бывалом лице полковника: раскрасневшиеся скулы, крупинки пота на жилистой шее, вздрагивающая бровь…

Через десять минут после этого разговора перед командиром части предстал капитан лет двадцати семи в облегченной форме — летчик, только что пилотировавший СУ-37. Его сопровождали два вооруженных младших офицера роты охраны, и было непонятно, то ли капитан уже арестован, то ли еще не арестован.

— Рассказывай! — надвинулся хмурой массой вышедший из-за рабочего стола полковник.

— Я уже объяснил комиссии… — нехотя ответил летчик. — Я сделал все необходимое. Я произвел запуск. Дважды. Ракеты не отделились…

Хозяин кабинета впился холодным и ядовитым взглядом в светлое лицо капитана. Что-то всегда не нравилось ему в этом молодом офицере, еще с тех пор, как тот прибыл сюда, на базу из рядовой эскадрильи. Красавчик, примерный семьянин, отличник боевой подготовки, на сегодняшний день асс, каких в полку по пальцам пересчитать, но некоторые, едва уловимые его особенности неизменно смущали, прежде всего вот эти противоречивые глаза. Вот и сейчас, он кажется таким честным, безропотным, открытым… но что у него с глазами? В их глубинах прячется слишком много скрытого смысла, самостоятельности, двойственности…

— Техники утверждают, что все исправно. Мы, конечно, проведем дополнительную экспертизу пусковых механизмов, но у меня нет оснований не доверять нашим специалистам. Что скажешь, родной?

— Не могу знать!

Сей солдафонский ответ разочаровал полковника. Задание не выполнено, Странник бежал, завтра полетят головы всех, кто это допустил, а мальчишка имеет наглость прикидываться невинной овечкой и еще смотрит как-то непонятно — какой-то окрошкой из сарказма, страха и ненависти. Странно!

— Постой! Какой твой позывной?

— Пилигрим…

— Пилигрим… — Полковник задумался. — Пилигрим… Что это значит?

Один из сопровождавших летчика офицеров поспешил подсказать:

— Паломник, путник.

— Хм, то есть странник… — Командир части побагровел. — А ну-ка, ребята, держите его крепче!

Пилот уперся, но тренированные офицеры быстро заломили ему руки, а полковник поспешил собственной рукой расстегнуть ему куртку и приподнять футболку. И в этот самый момент присутствующие оцепенели от увиденного: на груди летчика были выгравированы синими чернилами пирамидки и звездочки — знак странников.

— Арестовать! — прошипел полковник и после короткой паузы добавил: — Это тюрьма, капитан!

Тот странно улыбнулся.

— Странник жив и это главное! — неожиданно произнес он, сверкнув заносчивым взглядом. — Теперь вам его не достать. Придет время и он вернется! Рано или поздно! И тогда вы за всё поплатитесь!

— Пусть так, родной. Но пока ты посидишь! — осклабился полковник. — На нарах, с уголовниками. Увести!

Офицеры, продолжая выкручивать капитану руки, вывели его в приемную, а командир части вернулся к столу и в ворохе бумаг отыскал приказ, поступивший с фельдъегерем накануне происшедших событий. В нем предписывалось немедленно произвести у ста процентов личного состава осмотр поверхности тела на предмет выявления каких-либо подозрительных татуировок. Этот приказ поначалу показался полковнику настолько нелепым, если не оскорбительным, что он поспешил запихнуть его подальше, с глаз долой. И вот теперь он с досады бухнул тяжелым кулаком по столу и густо выругался…

Что ж, как бы то ни было, своей нынешней жизнью Сильвин доволен. Он сыт, у него есть кров, он относительно здоров и к тому же он все время проводит в сладостном одиночестве или в обществе людей простых, непорочных, далеких от городских страстей, если не брать во внимание их безобидные слабости. К тому же, его со всех сторон окружают дети, эти озорные ангелы. Несмотря на то, что он утратил способность ковыряться в чужих мозгах, однажды познав людей, сейчас он многое в них разумеет. Он улавливает связь между внешними человеческими проявлениями — пусть даже эти признаки ничтожны — и духовным состоянием. Сильвин любит общаться с детьми, потому что чувствует наверняка, что, несмотря на маленькие шалости, которые порой кажутся чудовищными, они удивительно чисты. Каждый день он пьет их ангельские души, и этот живительный нектар, как ничто иное, смягчает его душевные и телесные страдания…

Эпилог. Окончание

После скромного ужина брат Клемент вернулся в свою келью, и тотчас к нему осторожно заглянул мальчик арабского происхождения, поманил: Пора!

Сильвин с готовностью закутался в плащ, накрыв при этом голову широким капюшоном, и последовал за мальчишкой, благо тот, хотя и торопился, все время оглядывался и нехотя притормаживал, зная, что старому хромому монаху нипочем за ним не угнаться.

Не нарушая гулкой тишины тяжелых сводов, они скользнули мимо десятка дверей, спустились по узкой каменной лестнице и оказались в неосвещенных подвальных помещениях. Тут провожатый Сильвина откинул несколько корзин, покопался в куче тряпья и вскоре в его руках оказалась древняя керосинка. Он поспешил запалить ее.

Подгоняемые собственными тенями, они двинулись дальше, и, преодолев замысловатым маршрутом шагов сто, уперлись в кирпичную стену. Мальчик осветил кладку, нажал рукой на один из кирпичей, тот поддался, и сразу же стена сдвинулась, обнаружив еще одну лестницу, деревяную, ведущую вниз. Воспользовавшись ею, они очутились в старинных катакомбах, которые, согласно преданиям, не раз выручали в смутное время монахов-основателей при многочисленных осадах. Через пятнадцать минут старик и мальчик выбрались на поверхность.

Они оказались в лесу, в окружении старых дубов с необхватными стволами; арапчонок тщательно замаскировал ветками дупло могучего дуба, из которого они только что выбрались, и, схватив Сильвина за полу широкого рукава, потащил в чащу: «Скорее, мы опаздываем!»

Вечер ускользал, превращаясь в тихую ласковую ноту. Его фиолетовый язык последний раз лизнул травы — те в истоме благодарно зашелестели и все вокруг будто растворилось в сизой густоте. На одной из прогалин мелькнули меж редких стволов молчаливые формы монастырских строений, но чаща сразу же надвинулась, оставив путников в окружении угрюмых великанов.

Впрочем, дерзкий мальчишка спешил и спешил, видимо, не раз проделывал подобное, и вскоре вытолкнул Сильвина на просторную поляну. Чья-то властная рука тут же сунула арапчонку купюру, он поцеловал эту щедрую руку и спрятался за спиной Сильвина.

Яркий свет ударил в его единственный глаз, на мгновение ослепил. Слегка поддерживаемый под локоть всë той же властной рукой, он ступил вперед, в своем жалком балахоне, убогий, согбенный, и оказался в плотном облаке жаркого света, который нагнетали факелы в руках сотен людей.

Тут были мужчины и женщины, самого разного возраста, национальности и социального положения, и с ними дети, все в одной толпе, в схожих белых одеяньях. При виде этого истлевшего заживо старика, их пламенеющие лица выражали одни и те же чувства: одухотворенность, благодать, годами намоленное смирение, готовность к любому приказу и самой смерти.

Блаженной радостью, которая щедро струилась из глаз этих людей, наверное, можно было бы наполнить море святой воды, и источником тому, очевидно, был этот удивительный человек, превращенный неумолимым временем в чудом не разлетевшийся пепел. Диковинное ночное сборище пало ниц перед ним и вопль безумного счастья вихрем поднялся над поляной, срывая с дубов переспевшие желуди.