Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 314—315. Случилось похудение и с Зинаидой Николаевной. «Ирина Сергеевна note 24часто приходила ко мне на огород и говорила, что я так худа, что, наверное, скоро умру… »

Борис Пастернак. Второе рождение. Письма к З.Н. Пастернак.

З.Н. Пастернак. Воспоминания. Стр. 331.

Пастернак и раньше жаловался, что Зинаида Николаевна «худа, как щепка».

Субъективной этой ламентации документов в подтверждение во всей иконографии Зинаиды Николаевны не найдено, а вот «худобу, что краше в гроб кладут», можно увидеть на дачной фотографии Зинаиды Николаевны 1946 года. Она в белом платке на плече, с двенадцатилитровым оцинкованным ведром, пустым, позировать для достоверности с полным она бы не стала – с пустым ей кажется достаточно натуральным и уместным. Она еще более отрешена от мира на этой фотографии, чем обычно, можно было бы сказать – подчеркнуто, если бы она подчеркивала, но ей никто бы не нашелся ничем возразить: горя большего, чем у этой женщины в 1946 году, не бывает. Для горя она была и готовлена жизнью, она получает свое. Но это портрет упитанной женщины, грудь лежит на подпоясанном животе, икры равны по длине окружности хорошей талии, точеными бочонками поднимаются над изящными щиколотками и стройными босыми ступнями.

Самый чуждый Толстому тип женщины – толстовки. «Маленькие босые ноги ее были пыльны и тоже темны и сухи от загара, как это, подумал я, ходит она босиком по навозу и всяким колким травам! От того, что она была из нашего круга, где не показывают босых ног, мне всегда было и неловко и очень тянуло смотреть на ее ноги».

Бунин. Жизнь Арсеньева. Бунинской толстовке толстовство в тягость, но, оказывается, и женщины с изящными ступнями могут быть самозабвенными огородными работницами; это исключение

только подтверждает общее правило. Сколько найдешь женщин, равных Зинаиде Николаевне Пастернак, столько и найдешь органично забывших себя в земле толстовок. Но Пастернак подстраховался – от его толстовства не отмахнешься, когда надоест, он создал у себя в доме реальную нужду для Зины. «…мы похоронили старшего Зининого сына Адриана, 20 лет, умершего от костного туберкулеза, которым он проболел всю войну в больнице. Жизнь такова, что не чаявшая в нем души мать, зная, что это последние дни и считанные минуты <> ездила к нам <вскапывать> картофельные гряды накануне его агонии, чтобы не упустить горячей огородной поры».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 759– 760. За страдания женщин не любят. А тут еще и худоба. Бог послал Ольгу Ивинскую. «В Консерватории <> он был вместе с какой-то толстой, румяной, с волосами, крашенными перекисью, особой лет, как мне тогда показалось, 35-ти».

БЕРКОВСКАЯ Е. Мальчики и девочки 40-х годов// ПАСТЕРНАК БЛ. Полн. собр. соч. Т. 11. Стр. 543.

«Все же в том, что касается личной жизни Пушкина, Блока или Ахматовой, сохраняется оттенок тайны, так оно и должно быть».

ВЕНЦЛОВА Т. Бродский в воспоминаниях // Полухина В. Иосиф Бродский глазами современников.

Книга вторая. Стр. 149. Самое обычное дело – сравнивать Пушкина и Ахматову: тайны их личной жизни. Пушкин строго и не напоказ оберегал свою личную жизнь – странно даже подумать, чтобы он что-то мог вынести на всеобщее обозрение, чтобы он хотел сформировать общественное – публичное, площадное мнение о своей личной жизни или хоть о какой-то ее детали. Нельзя поверить, будто он сознательно – то есть не для себя, для пиара – хотел создать пару первый поэт – первая красавица. Просто Пушкин без красавицы себя не мыслил. Как ему не на красавице было жениться, с чего бы это? То, что они складывались потом в рифмованную по смыслу пару, так это так случилось.

Это смрадное слово, если воспользоваться словарем Анны Ахматовой, – тайна – в его одном, узком и пошлом значении, она же, Анна Андреевна, и ввела в литературный обиход. В ее полном собрании сочинений ее биограф, соблюдая крещендо, пишет: «здесь мы подходим к тайне Анны Ахматовой». «Тайна» поэта Анны Ахматовой заключалась в том, что первый в ее жизни половой акт – дефлорация, потеря невинности – произошел у нее ДО свадьбы. Комментатор – ученая дама, кандидат наук и пр. – пишет об этом очень серьезно. Анна Андреевна относится еще серьезнее. Своему летописцу, юному Лукницкому, подведя его к высшей точке заинтересованности, она завесу тайны чуть-чуть приподнимает – а может, чуть-чуть больше туману напускает.

«О том, о первом, кто узнал АА, Николай Степанович помнил, по-видимому, всю жизнь, потому что уже после развода с АА он спросил ее: „Кто был первым и когда это было?“ Я: „Вы сказали ему?“ АА, тихо: „Сказала“…»

ЛУКНИЦКИЙ П.Н. Acumiana. Встречи с Анной Ахматовой.

Том 1. Стр. 145.

Пусть современники и потомки мучатся над разгадкой. Вот Томас Венцлова до сих пор считает, что ТАЙНЫ есть. У Бориса Пастернака, по счастью, тайн нет.

У Пастернака жены были одна хуже другой. Он относился к Зине гораздо хуже, жестче, чем к Жене, – просто потому, что Зина была проще и жестче ее. Женя была с «вызовом и неуступчивостью в характере, отчего все и случилось» (БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 689), – но это была черта ее продуманной личности, а у Зины – грубой простоты. С ней мог справиться Нейгауз, дело которого – музыка – более чем условно и дальше, чем что бы то ни было, отдалено от того, что может быть положительно охарактеризовано словесно. Слов на Зину надо мало: красота, сексуальность, честность, трудолюбие и чадолюбие; для Нейгауза было более чем достаточно, он никогда бы ее не бросил, не оставил, она была бы скорее всего стройнее, оживленнее, могла бы быть кокетливой – может, завела бы и роман как-нибудь почти тайный, чуть-чуть заметный, нисколько не нарушающий покой Генриха Густавовича и условий для его работы (и проказ). Пастернаку не надо было на ней жениться, при такой сильной любви трудно жениться, любовь здесь намного важнее ее предмета. При пожаре все погибает, но самое первое, на что обращают внимание пожарные, как прибудут, – есть или нет сам огонь? «Зина сгорела в романе со мной». В пожаре полопались и потускнели все зеркала, и Пастернаку некуда было глянуться и самому.

Пастернак не был первооткрывателем женщин, он их не создавал, он ни для кого не стал Пигмалионом – и себе не завел Галатею. Евгения Владимировна такой и была с самого начала – тонкой, с культурными интересами и пополнявшимся багажом, не упустившая возможности обеспечить свой престиж респектабельной будто бы специальностью, всегда беленькая и изящная, она стала бы идеальной женой для медленно идущего в гору, но знающего себе цену писателя, типичной – придирчивой, неумелой, недовольной и требовательной – хозяйкой писательского дома; Пастернака ей было многовато, она удовлетворилась выделенной частью на всю жизнь. Зинаиду Николаевну он разглядел, только когда ее уже осветил своим огнем другой, – невероятно, чтобы он обратил на нее внимание, если б она потерялась в Гражданскую войну и осталась без Нейгауза. Ее иную будущность трудно вообразить – Зинаида Николаевна штучный товар и не имеет массового хождения. Он же ее еще и обуглил «в романе с собой». Ну а лепить из чего-то и для чего-то Ольгу Всеволодовну – для этого совершенно не надо было бы утруждаться, такие веселые и добрые маркитантки есть при каждом обозе – «…редкостно хороша – ладная, гармонично сложенная (рост Венеры – чуть выше ста шестидесяти, нога тридцать пятого размера), золотые волосы, улыбка, большие светлые глаза, музыкальный голос… » (БЫКОВ Д.Л. Борис Пастернак. Стр. 681—682).

Разбираться в Зине тяжело, редко можно найти чье-то воспоминание хоть с каким-то добрым словом в ее адрес, хочется махнуть рукой и сказать: была красива, за то и влюбился, больше не было ничего. К словам таким полагается прилагать фотокарточку, но здесь уже придется пометаться в поисках какой-нибудь допастернаковской, ранней.