«Пастернаки note 4с первого взгляда очаровали меня и произвели впечатление на редкость ладной и дружной пары. <> Я недоумевала, когда узнала, что они разошлись, но недоумение мое полностью рассеялось, как только я увидела Бориса Леонидовича (в 1932 году) с его новой женой Зинаидой Николаевной. Мы встретились в гостяху Сергея Буданцева. Тогда мы со Всеволодом только что вернулись из первой нашей совместной заграничной поездки. Всех присутствующих очень интересовали наши рассказы. Но Борис Леонидович, всегда так живо на все откликавшийся, был неузнаваем. Он ничего не видел и никого не слышал, кроме Зинаиды Николаевны. Он глаз с нее не спускал, буквально ловил на лету каждое ее движение, каждое слово. Она была очень хороша собой, но покоряла даже не столько ее яркая внешность жгучей брюнетки, сколько неподдельная простота и естественность… »

ИВАНОВА Т. Воспоминания // Воспоминания о Борисе Пастернаке.

Сост. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. Стр. 238—239.

«Осенью я понял, что люблю ее, понял с той восхитительной ясностью, немного страшной, как это понимают в начале жизни. Я написал обоим по балладе. <…> Потом мы переехали в Москву. В каком-то надломе самовнушенья я продолжал обращаться к обоим, не разделяя их, и не любил попадать туда в отсутствие Г<енриха> Г<уста-вовича>. Но когда мы собирались втроем, нам ясно становилось, что это уже действует ее власть, ее судьба и история, что моя жизнь их разделила и выдвинула ее вперед.

1 января он уехал в труднейшее по теперешним <… > условиям концертное турне по Сибири. Я не хотел этого, я страшно боялся его отъезда.

Я знал, что раньше или позже наши судьбы скрестятся <…>. Но в его отсутствие во все это могло замешаться что-то нечестное. Однако он должен был уехать. Он возвращается через две недели. Я жду его с нетерпеньем, без всякого чувства вины. Я вновь и вновь забываю, что все случившееся касается его непосредственно, а вовсе не через меня и мою неизменившуюся привязанность к нему…»

Марина Цветаева. Борис Пастернак. Души начинают видеть.

Письма 1922—1936 гг. Стр. 531—533 (Пастернак – Марине Цветаевой).

«Когда десять раз на дню я поражаюсь тому, как хороша З.Н., как близка мне работящим складом своего духа, работящего в музыке в страсти в гордости в расходовании времени, в мытье полов, в приеме друзей из Тифлиса, – как, при большой красоте и удаче, проста и непритязательна и пр. и пр.».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 515.

«Чем ты будешь богаче, независимее, чем счастливее настроеньем – лично биографически, – тем ты мне роднее и ближе… »

Существованья ткань сквозная. Борис Пастернак.

Переписка… Стр. 227.

Это он пишет Жене в 1926 году, она этому поверила – раз придумала биографически обогащающего человека. А Зинаида Николаевна была со всем своим богатством вся на виду: с афишами, поклонниками, с сыновьями, генералом-отцом и любовником – ни дать ни взять Вронским: в отдельных кабинетах и под вуалью.

Пастернак любил биографические сложности. Хотел, чтобы Женя была богаче – чтобы он у нее был не первым.

Или хотя бы не единственным. Это действительно мало кому нравится, надо быть по крайней мере Толстым. Вот тонкий ценитель женских «тайн» – тайнам научивший и падкую на декадентские осложнения свою сожительницу Анну Андреевну Ахматову – Николай Пунин пишет об этом обстоятельно, с примерами (для примера выбрана другая его любовница – Лиля Брик): «Когда так любит девочка, еще не забывшая географию, или когда так любит женщина, беспомощная и прижавшаяся к жизни – тяжело и страшно, но когда Лиля Брик], которая много знает о любви, крепкая и вымеренная, балованная, гордая и выдержанная – хорошо».

ПУНИН Н.Н. Мир светел любовью. Дневники, письма. Стр. 132.

Женя любила как не забывшая географию – но и романов начитавшаяся.

История Зинаиды Николаевны, вне всякого сомнения, зацементировала его страсть в неотплавляемую от него амальгаму «ее особой красоты <…>, ее крови, ее тайны, ее истории…».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 528.

Ольга Всеволодовна Ивинская тоже была дамочкой не без прошлого.

Мужчина, ждущий от женщины не чистого листа, желающий получить плотный клубок, распутывать его от нитей других сюжетов, перебирать пальцами узелки других мужчин – это такой тип, который не считает женщину человеком, равным себе. Для него женщина – не цельная и ровная половинка, с которой можно строить жизнь, а загадочный узор, забава с секретом, головоломка для решения на досуге; не ведро картошки, а устрицы во льду, да еще приправленные чем-то особенно тонким и неуловимым (очень важным для улавливания), баловство.

Пастернаку все давалось легко: хотел запутанных страстей, биографических богатств – пожалуйста, в начале тридцатых ему выбросили сюжет на двух «Докторов Живаго».

«Он note 5 человек очень противоречивый, хотя все улеглось именно к истекшей осени, у него все же бывают состоянья, когда он говорит Зине, что когда-нибудь в приступе такой тоски убьет ее и меня. И все же с нами встречается почти что через день, не только потому, что не может забыть ее, но не может расстаться и со мною. Последнее доходит до трогательных курьезов».

БОРИС ПАСТЕРНАК. Письма к родителям и сестрам. Стр. 557.

Пусть зина вернется на свое место

Весной Женю все-таки собрали, уговорили сфотографироваться. Евгения Владимировна почти всегда тонка и изысканна в письмах, ускользающе-миловидна на фотографиях, никаких округляющихся улыбкой подбородков, никакой крутолобости, никакой улыбки взахлеб, холод и сексапил, Грета Гарбо. Свояк Пастернака ненавидел ее, такую милую, и видел ее самые безоговорочные и разоружающие очарования – видел и отмечал ее улыбку. Называл – широкой, ничего не выражающей. Как он мог тогда ее разглядеть? Отказывающий женщине в прелести, как правило, находит взамен одному ему видимые недостатки. Этот увидел то, что видели и чем восхищались все, – и ненавидел это в ней, видел пустоту, в которую не хотел, чтобы проваливался Пастернак.

Пастернак с Зинаидой Николаевной и ее детьми заняли комнату на Волхонке, и вслед Жене полетели письма.

Страшно представить, что творилось в душе Евгении Владимировны, когда ее губы выговаривали: «Зина». По своей тихости ядоизливания самое сильное, что она могла придумать, было – «свое место». Ей хотелось бы указать Зине ее место. Поставить каждого, а тем более Зину – на свое место – желание любого обиженного. К сожалению, свое место было у Зины не очень-то захудалым. Как место оно было и не хуже положения Евгении Владимировны – жена Генриха Нейгауза на своем месте смотрелась неплохо. Можно возразить, что акцент Евгении Владимировны был на «вернется» – пусть вернется назад, уйдет отсюда, но фраза была такой, какой была: «пусть Зина вернется на свое место». Может, и правда жалобный беспомощный крик – но все равно с максимально возможным оскорбительным смыслом: а вдруг Зина окажется еще слабее и ранится?

«Зачем ты меня любишь так ультимативно-цельно, как борец свою идею, зачем предъявляешь жизни свое горе, как положенье или требованье, вроде того, что ли, вот, дескать, мое слово, теперь пусть говорит жизнь, и я умру, если она скажет по-другому. Зачем ты не участвуешь в жизни, не доверяешься ей, зачем не знаешь, что она не противник в споре, а полна нежности к тебе и рвется тебе это доказать, лишь только от отщепенства предварительных с ней переговоров <> ты перейдешь в прямую близость к ней, к сотрудничеству с нею, к очередным запросам дня, к смиренному, вначале горькому, затем все более радостному их исполненью».