– Может быть, по-русски? – спросил я наудачу.

– По-русски так по-русски, – хмуро согласился он. По-русски он говорил тоже с акцентом. Такой тип на всех языках должен говорить с акцентом, от него, видать, отказались все нации. – Бар скоро откроется… Столик заказывали?

Я сразу дал ему десять франков, у меня были еще доллары, но в Париже, как всегда, предпочитали местную валюту. Однако амбал на входе просек «зелень» в моем бумажнике. И это подействовало, совсем как в России.

– Проходите. Что принести пока?

Я сел за крайний стол. В заведении было еще пусто.

– Для начала давай водки с икрой. Потом посмотрим.

– По какому случаю гуляем? Выиграл на скачках? Или в лотерею?

– В рулетку.

– Икра красная? Черная?

– Паюсная. И горячий калач. Водка холодная. И сливочное масло. Лед. Пока все.

– Пойдем, посажу тебя поближе к эстраде. Девочки начинают в одиннадцать.

– Я не спешу.

Я пересел за столик на возвышении, отделенном от зала с танцполом баллюстрадой.

Все-таки мне знакомо было это место! Я на верном пути. Неужели уже пять лет тому, как меня здесь выставили сначала на двадцать штук, потом – с позором на улицу? Или больше? Потом. Потом вспомню. Мне давно нравится не контролировать время. Сиди, вспоминай, ублажай себя нежной плотью прожитой жизни, телячьим рулетом, с подмешанным в него стрихнином.

Вечером к нему в номер в «Балчуге» приходили девки. Он не помнил, чем кончилось. Надрался и отрубился. Помнил только, что девчонок было две или три, что выставляли они его нещадно, как в Париже когда-то, заставили покупать именно французское шампанское. Кажется, девушка Тамара, «топ-менеджер по ночному сервису», звонила проверить. Быть может, и заглядывала. Кто-то, он плохо помнит, исполнял стриптиз, весьма убого. Смотреть опять было не на что, как и в Париже тогда.

Неожиданно ярко вспомнился тот вечер в Париже, который чуть не переломал ему жизнь в 89-м. То есть даже переломал. Ведь «переломать» жизнь не означает сделать ее невыносимей. Чаще – сделать на удивление иной. Иногда – не своей жизнью.

Впрочем, не тот, так другой какой-нибудь вечер переломал бы. «Любовь ты превратил в эфир мира, разделенный поровну, драма мира, вероятно, распредена так же! „Каждому свое" гарантировано. Права надпись, которую теперь знают все».

Он вспомнил подробности командировки, как приехал весной 89-го в Париж по заданию Министерства культуры. Друг помог, устроил эту поездку. Не друг – старый знакомый, Володя Иванченко. Захотел продемонстрировать свою всесильность на своей новой должности. Они прилетели, их встретили деятели из «Интеркниги», кажется. Книжники-международники с культурным уклоном в надзор за прибывшими. Суетливые клерки, вцепившиеся в свою синекуру. Еще бы: Париж, машина, казенная квартира, жены, вероятно, устроены училками или няньками к посольским, свой офис, французская школа, две зарплаты – в валюте и рублях, – всякий бы держался.

Самый противный, весь серый, был и самый старший. На своем 403-м «Пежо» провез от аэропорта Де Голля до улицы Пуанкаре, где «серый» сам нашел им дешевый отель. Елисейские поля были рядом, Триумфальную арку можно было увидеть с верхнего этажа старого узкого дома, втиснутого между двух побольше, как тощая книжонка между двумя томами энциклопедии.

«Вам повезло – нашлись номера просто под боком Елисейских полей! Почти центр! Безуха просто! Все рядом! Все номера отдельные!»

Они до отеля заезжали в офис «Серого» – настоящее имя все время вылетало из головы. Вручили ему подарки: бородинский хлеб и соленую семгу. Он сам солил эту рыбину, следил, чтоб не завоняла, старался для этой гниды. Их предупредили, что надо «смазать» чуть-чуть «шефов», чтоб гладили, а не гадили.

«Ваша неделя расписана. Встреча в издательстве. Встреча в консульстве. Встреча в газете коммунистического толка. Ужин с прогрессивными издателями и отъезд. Разумеется, день – на знакомство с Парижем. Просьба не опаздывать, мероприятия для всех общие и обязательные. Встречаемся каждое утро здесь, внизу! – сказал уже в отеле „Серый“. – Завтра утром вы оплатите номера, остаток – ваши карманные деньги. Сегодня спрячьте их подальше, тут народ всякий, даром, что Париж – столица мира!»

Руки не подал, всем чуть снисходительно улыбнулся. Их, камандированных, было двое. Они не вызывали у здешнего стукача-книжника уважения. Он сразу определил им цену – второстепенные сотрудники несолидного министерства. Но после выпитой подаренной водки, после закуски (бородинский и рыбу он убрал, закусывали консервированными оливками с брынзой и перцем), подобрел, только скривился при виде бирки ВИП на сумке у него: «Тоже ВИП выискался!»

Старший в группе был Благолепов, мягкий, трусоватый, он все повторял: «Париж стоит мессы!» И похохатывал. Они простились «до утра».

И вот в тот же вечер он влип в историю. Историю, имевшую продолжение, позволявшее назвать ее «историей с географией».

Он не остался в номере спать – Париж за окнами! Как же тут спать?! Он посмотрел телевизор, висящий на консоли, задрав голову, пел Ив Монтан. Постаревший, элегантный, разочарованный в русском коммунизме и советском женском исподнем. В шестидесятых он его слушал в Зале Чайковского. «Долго Мари ходила в шубе норковой!» Тогда-то, говорили сплетники, он и купил женское советское белье: голубые трусы «с начесом» и сатиновый лифчик. И продемонстрировал их в Париже: «Вот что носят русские женщины!» «Дешевка!» А он его боготворил. После «Платы за страх». И после «Дзеты», где он играл левака, презирающего советских ревизионистов. Они тогда молились на Западе на три «М»: Маркс, Мао, Маркузе. Четвертым будешь, Монтан? Вот он опять поет.

Он еще не знал в ту минуту, что попадет в Париж после его похорон! И в этом же отеле, который найдет с большим трудом, будет в таком же номере смотреть по телевизору эти похороны, снятые на пленку. И слушать про то, что его вырыли по настоянию незаконной дочери, возжелавшей папиных денег. Где у кого какой идеал?

Папа Маркс думал, что революции будут делать те, кому нечего терять. Чушь! Революции давно делают те, кто готов умереть и ни гроша не отдать!

В мире идет эпидемия революций. Их вожаки – олигархи. «Олигархи всех стран, соединяйтесь! Вам есть что терять – вами обираемый мир!» Дочь вырыла труп отца, залезла в карманы – там пусто! То есть она оказалась самозванкой. Какчетыре пятых населения планеты – самозванцы. Прочь от корыта! «Золотому миллиарду» мало самому!

Мир усложнился, поди, составь программу, чтобы при таком количестве голодных и такой жадности сытых сохранялся «статус кво»! Запас золота на планете строго ограничен. Его добывают ровно триста тонн в год. Или три тысячи тонн? Забыл. Но строго ограниченно – тайна Золота! Как раз на растущие потребности «золотых миллиардеров».

«А ну, от винта! Кому сказано? Не понимаешь? Уроем!» И подпись: Первые Триста имен в Списке Фуллера-Щорбса.

Сейчас, когда вспомнилось, стало не по себе: когда-то он смотрел, сидя в уютном амфитеатре на Маяковке, в Зале Чайковского, что элегантный подтянутый крокодилолицый певец уже смотрит на него из трухлявого гроба, пока у него берут кусочек кожи… Или того, что от нее осталось. Где начало? Где конец? Куда течет время!? Его жизнь?

Висящий недостроенный мост в никуда над автобаном. Там – все ответы.

Когда он вернется в Москву, в номере «Балчуга» он вспомнит про бумаги, которые он вытащил из трусов соседки в самолете. И решит, что не будет сознательно заглядывать в бумаги, – это не он их достал из трусов спутницы, а некто подложил их туда для него специально! И он, этот кто-то говорил ему: «Подожди! Там – конец истории!»

Париж. 89-й год. Восторженный дурачок впервые в Париже. Разве он заснет? Он выключил телевизор, пошел вниз, заправски положил ключ на стойку портье. Крошечная конторка, студенческого вида портье, (подрабатывает после Сорбонны?), зеркала, фальшивый мрамор, подъездик, и вот – Шан Желизе!