– Ну, а если… – Кувшинов сделал паузу, медленно обвел собрание холодным взглядом и закончил. – Посчитаемся, как надо!

После второй короткой паузы деловым тоном добавил:

– Адреса известны, ордера на арест выписаны, транспорт заготовлен. По местам!

Не хватало только, чтобы он сказал «с Богом!».

ПРАКТИЧЕСКИЕ ЗАНЯТИЯ

Перед тем, как покинуть клуб, мы были разгруппированы по своим оперуполномоченным. Высыпали во двор, где нас ждали машины.

Под командой нашего оперуполномоченного мы подъехали к дому на улице Свердлова. Это – центр города. Здесь, в этом доме, парадные двери которого растворены настежь, живет нужный нам человек – инженер, специалист по авиамоторам, орденоносец Лаврин. В дверях парадного входа стоит комендант дома, и я решаю с первого взгляда: «Сексот НКВД!» Иначе – чего бы он дожидался на пороге дома, порученного его ведению?

Комендант ведет нас на второй этаж и указывает дверь. Оперуполномоченный звонит – ответа нет. Звонок, должно быть, испорчен, приходится стучать. Ответа нет.

– Смотрите, курсант, – говорит мне оперуполномоченный, – я буду стучать сильней, а вы, в случае чего, стреляйте сразу.

– А чем? – спрашиваю я.

– Да вот же! – тычет он мне в пустую кобуру на поясе.

Оперуполномоченный бранится:

– Посылают на операцию! Извольте видеть – даже пистолета нет!

Обозлившийся мастер своего дела стал бить ногой в дверь.

– Кто там?

– Оперуполномоченный НКВД, – напрямик заявил мой новый командир.

Дверь раскрылась, и на пороге застыл удивленный старик, лет семидесяти, с хорошими светлыми глазами, в пенсне и с седой бородой.

– Руки вверх! – и вот старика, окончательно ошеломленного, уже поставили лицом к стене. Оставив меня для наблюдения за ним, оперуполномоченный двинулся внутрь квартиры. Через пять минут он вывел жену и двоих детей (сын – лет четырнадцати и дочь – семнадцати) инженера, приткнул их к той же стенке, тоже лицом в нее. Все трое в нижнем белье.

– Если кто повернется, оглянется или сделает шаг в сторону, будет тотчас пристрелен! – объявил оперуполномоченный.

Жертвы застыли с поднятыми вверх руками и уткнувшись лицом в стенку. Входит комендант дома.

– Ага, хорошо… Вы комендант? – обращается к нему оперуполномоченный, будто видит его в первый раз.

– Да.

– Будете понятым. Я произведу обыск у гражданина Лаврина. Ордер предъявлю вам. Идемте.

Погром начался с кухни. Если бы Лаврины не стояли лицом к стене, они видели бы, как выбрасывалась из шкафов посуда, продукты, как сыпались битые тарелки и стекла дверок шкафа, как вытаскивались даже перегородки шкафа и полки. Поломаны были табуретки и стол. Искалеченные, они отодвигались ногой в угол после тщательного осмотра. Перед уходом я мельком видел, что и в других комнатах было все поставлено вверх дном: это была та картина, какую я видел в нашей квартире в тот день, когда жизнь моя оборвалась, чтобы начаться заново. Да… заново.

Поработав со всем усердием, оперуполномоченный вернулся и скомандовал:

– Кру-гом!

Лаврины повернулись, конечно, без достаточного искусства, почти падая от усталости, за что и были обруганы:

– Контра чертова! Повернуться не умеете… Ну, научим скоро!

Оперуполномоченный сообщил Лавриным, что изъял бумаги всех видов, часть книг, чертежи. Не составив описи изъятого, он велел Лаврину подписать бумажку, на которой значилось, что при обыске ничего не было украдено.

– Опустить руки, вытянуть перед собой! – скомандовал он остальным членам семьи инженера. Посмеявшись над старухой по поводу обручального кольца («В церкви изволили венчаться, или иностранная разведка подарила?»), он снял кольцо и положил в карман.

Возвращая подписанную бумажку, инженер спросил:

– Кто уплатит мне за убытки?

– Товарищ Ежов, – со смехом ответил оперуполномоченный и бросил старику. – Собирайтесь. Вот ордер на обыск, а вот – на арест.

Я не берусь описывать прощания – это неописуемо, да и сам я был вне себя и старался оставаться равнодушным хоть с виду. Через пять-десять минут мы ехали по новому адресу, на новый разбой. По дороге завернули в управление и сдали инженера Лаврина в кучу других несчастных, нагнанных туда в большом количестве.

Машина вынесла нас на окраину.

– Кто же другой? – осмелился я спросить чекиста.

– Другой? Да такой же контра. Живет загадочно, не по-пролетарски. Семья у него огромная – шестеро, а работает один он и дом себе выстроил. Я наводил справки, не ворует ли на производстве. Нет, говорят, с этой стороны чист. Откуда же средства? Осведомитель донес, что бывают подозрительные лица, на дом, то есть, к этому типу ходят. Ладно! Нынче выясним. И про средства, и про друзей его. Подъезжаем, кажется.

Машина замедлила ход и ткнулась в переулок, еще минута, и мы остановились у дома, более похожего на халупу: глинобитные стены продырявлены, и это, по-видимому, считается окнами, крыша недостроена – часть под кровельным железом, а часть под соломой; солома же торчала из-под оконных рам. Крыльца или какого-нибудь подобия его не было, и поэтому дом казался оголенным.

Но все же этот дом был убежищем для шестерых и, может быть, прикрывал их наготу, их незащищенность от случайностей советского бытия. Имя владельца было начертано на покоробившейся и уже облезлой дощечке: «№… Ворошиловский переулок. Владелец Сизов».

Мертвая тишина, слабый лунный свет. Мы выходим из машины. Следуя за чекистом, я горестно думаю: «Можно ли упрекнуть этих людей в том, что они имеют столь жалкое собственное жилище? У нас был все-таки хутор. Чему позавидовала власть?»

Оперуполномоченный высвободил наган из кобуры и постучал в дверь. За дверью кто-то ответил: «Кого нелегкая несет в такой час!» – и дверь тотчас распахнулась со всею доверчивостью, без вопроса: «Кто там?» или «Что надо?».

– Руки вверх! – скомандовал оперуполномоченный и направил в дверь наган и электрофонарик.

Команду пришлось повторить, так как открывший нам мужчина от неожиданности остолбенел.

– Кругом!

Человек повернулся спиной к нам, держа над головой дрожавшие руки.

– Обыщите, – приказал мне чекист, но я ничего не нашел в карманах этого злосчастного «капиталиста». – Опустите руки!

Вошли в дом, состоявший из двух маленьких комнат (одна не закончена) и кухоньки. На столе первой комнаты горела керосиновая лампа. На утрамбованном земляном полу спали, под рухлядью, четверо детей. Жена Сизова, обернувшись одеялом, как ковровой шалью, молча смотрела на нас, слегка и не часто вздрагивая. Чекист велел ей поднять ребятишек, после чего всю семью поставили лицом к стене, но на этот раз поднимать руки приказания не последовало, что несколько облегчило мне душу – жаль было заспанных детей, из которых старшему было лет тринадцать-четырнадцать, а младшему, должно быть, около шести. Эту «милость» я объяснил себе удручающим впечатлением от всей обстановки, в которой жил инженер Сизов, – мой чекист, и тот слегка сдал тон.

Бить и ломать тут было нечего – мебель соответствовала дому и «загадочным» средствам Сизовых: стол с врытыми в пол ножками, самодельные табуретки, два столетних стула, деревянный сундук, двухспальная кровать, тоже «своей работы». В недостроенной комнате валялись дрова. Обыск закончился быстро, и оперуполномоченный сам разрешил Сизовой укладывать детей. Инженера, однако, мы повезли в УНКВД, что на Совнаркомовской 7.

Хочется описать этот дом – после сизовского «особняка» он вызвал во мне несколько мыслей о советских контрастах.

Квадратное семиэтажное здание занимает 200 т. кв. м. С Совнаркомовской – два главных подъезда: входы в УНКВД и УРКМ (управление рабоче-крестьянской милиции). Посредине железные ворота – въезд во двор. На противоположной, западной, стороне дома – улица Иванова. Нижний этаж приспособлен для гаража, седьмой – склады закрытого распределителя для работников НКВД. С южной стороны (ул. Дзержинского) – подъезды для входа в следственные отделы УГБ (управление государственной безопасности). С северной – центральное бюро пропусков, магазин закрытого распределителя и школа милиции. Во дворе этого гиганта – внутренняя тюрьма, в три этажа, огражденная цементированной стеной 6-7 метров высоты. Окна главного здания, обращенные во двор, всегда завешаны шторами, и подходить к ним не разрешается даже работникам НКВД, причем в закрытом распределителе, в бюро пропусков, в УРКМ и школе окна забелены и забиты наглухо.