— Пойти поговорить с Гоблом, — предложил Уолли. — Что-то надо решить, и быстро. Когда я уходил, публика уже проявляла нетерпение, и я думал даже, что они бросятся на нас. Очень уж они неприятные! Итак, пошли!

Мистер Гобл, остановленный в минуту, когда он намеревался пуститься в новую пробежку, окинул мрачным взором делегацию и задал тот же вопрос, каким помреж встретил мистера Зальцбурга:

— Ну что?

Уолли бойко приступил к изложению дела:

— Придется уступить девушкам. Или выйти и произнести речь перед публикой, которая, пожалуй, потребует назад свои деньги. Эти Жанны д'Арк крепко держат тебя.

— Не уступлю ни за что!

— Тогда выходи в зал. Возвращай публике деньги, если тебе больше нравится. Давай, ступай, скажи, что им возместят по четыре с половиной доллара каждому.

— Я уже пятнадцать лет в шоу-бизнесе… — Гобл свирепо жевал сигару

— Знаю! И никогда прежде с тобой ничего подобного не бывало! Всегда что-то случается первый раз. Человек всю жизнь набирается опыта.

Мистер Гобл яростно перебросил сигару в другой угол рта, сверля Уолли взглядом. Что-то подсказывало ему, что сценарист не на его стороне.

— Они не смеют так поступать со мной! — прорычал он.

— Да ведь поступают, а? — откликнулся Уолли. — И если не с тобой, то с кем же?

— Так бы и уволил их всех!

— А что, хорошая мысль! Без пятна и порока. Вот разве что премьера задержится недель на пять, и ты потеряешь все контракты плюс арендную плату за театр. Да еще придется шить костюмы заново, а исполнители главных ролей сбегут в другие театры. Такие вот пустячки, а в остальном идея блестящая!

— Много болтаешь, — неприязненно глянул на него мистер Гобл. — Давай, ты скажи что-нибудь разумное.

— Ситуация очень серьезная… — начал помреж.

— О, ты хоть там заткнись! — рявкнул мистер Гобл. Помреж унырнул в воротничок.

— Я не могу еще раз играть увертюру! — запротестовал мистер Зальцбург, — Просто не могу!

В этот момент появился мистер Миллер и очень обрадовался, увидев мистера Гобла. Он искал его, ему не терпелось поделиться новостями.

— А девушки забастовали! — возвестил мистер Миллер. — Ни за что не желают выходить на сцену!

Безнадежно махнув рукой, как человек, осознавший все бессилие слова, мистер Гобл ринулся в свою любимую пробежку вдоль задника сцены. Уолли извлек часы.

— Шесть секунд с небольшим, — одобрительно известил он, когда менеджер вернулся. — Очень и очень недурной результат. Хотелось бы еще подсчитать твое время в спортивном костюме.

За шесть секунд с небольшим мистер Гобл успел, видимо, принять решение.

— Передай хористкам, — повернулся он к помрежу, — пусть эта дура д'Арси сегодня играет. Давно пора поднимать занавес!

— Слушаюсь, мистер Гобл. И помреж галопом умчался.

— Возвращайтесь на свое место, — повернулся менеджер к мистеру Зальцбургу, — сыграйте увертюру еще раз.

— Опять!

— Ну, кто знает, может, первые два раза публика ее не расслышала, — ввернул Уолли.

Мистер Гобл, проследив взглядом за уходящим Зальцбургом, повернулся к Уолли.

— А все эта чертова Маринер! Она все затеяла! Сама мне призналась. Ну, с ней я посчитаюсь. Завтра же уволю!

— Минуточку! — остановил его Уолли. — Минуточку! Идея, опять же, не спорю, блестящая, но она не пройдет!

— А ты-то тут при чем?

— При том, что, если ты уволишь мисс Маринер, я возьму этот замечательный сценарий и разорву на тысячу клочков. Или на девятьсот. В общем, порву на мелкие кусочки. Или мисс Маринер будет играть премьеру в Нью-Йорке, или я ухожу.

Зеленые глазки мистера Гобла заблестели.

— А, втюрился в нее? — ухмыльнулся он. — Тогда понятно…

— Послушай, дорогой. — Уолли железной хваткой вцепился в рукав менеджера. — Кажется, ты готов перейти на личности в нашей маленькой беседе. Обуздай свой порыв! Позволь уж своему позвоночнику остаться на месте, а то его натянут на твою же шляпу! Не уклоняйся от главной темы. Будет мисс Маринер играть премьеру в Нью-Йорке или нет?

Повисла напряженная пауза. Мистер Гобл быстро проанализировал ситуацию. Чего б он только не сотворил с Уолли! Для начала вышвырнул бы из театра… Но осмотрительность взяла верх. Уолли был ему нужен, нужен для бизнеса. А в мире театра бизнес всегда одерживает победу над личными чувствами.

— Ну ладно, — нехотя пробурчал он.

— Так, слово сказано, — одобрил Уолли. — А я уж позабочусь, чтоб ты его сдержал.

Он оглянулся через плечо. Сцена запестрела яркими платьями. Мятежницы вернулись к своим обязанностям.

— Ладно, я побежал. Жалко, что мы договорились не переходить на личности. Мне хотелось сказать, что на конкурсе вонючек ты бы непременно выиграл. Однако, согласно нашему соглашению, губы мои запечатаны, и я не могу даже намекнуть на это. До свидания, я полагаю?

Мистера Гобла, очень правдоподобно изображавшего живую статую, оторвало от мрачных мыслей похлопывание по плечу. Крайне заинтригованному мистеру Миллеру, чей злосчастный недуг мешал находиться в курсе беседы, очень хотелось узнать, как идут дела.

— Что он сказал? Я как-то не расслышал. Что он сказал, а? Просвещать его мистер Гобл не стал.

Глава XVII ЦЕНА ССОРЫ

Отис Пилкингтон уехал из Атлантик Сити через два часа после совещания, состоявшегося, в свою очередь, после генеральной репетиции, с твердым намерением никогда и близко не подходить к «Розе Америки». Он был оскорблен в лучших чувствах. Мистер Гобл предоставил ему выбор — или пьесу перепишут, или спектакль отменят, и он даже склонялся к героическому курсу поведения. Но тогда нужно в открытую бросить вызов менеджеру и отнять пьесу, что невозможно по простой причине — к дню генеральной репетиции расходы на постановку возросли до чудовищной суммы, 32 859 долларов 68 центов, и все из кармана Пилкингтона. Цифры, представленные ему в виде аккуратно написанных колонок, растянувшихся на два больших листка бумаги, ошеломили Отиса. Он и представить себе не мог, что музыкальные комедии так дорого обходятся. Одни костюмы встали в 20 663 доллара и 50 центов. Почему-то эти приплетенные 50 центов расстроили беднягу чуть ли не больше всех остальных цифр в списке. Черное подозрение, что Гобл, занимавшийся исполнительской стороной постановки, вступил в тайный сговор с костюмером и получил от того, скрытно, долю прибыли, усугубляло его мрачность. Да Бог ты мой, на 10 663 доллара и 50 центов можно одеть все женское население Нью-Йорка да еще и на Коннектикут бы осталось! Так раздумывал Пилкингтон, читая плохие новости в поезде. Только-только перестал он хмуриться над завышенной стоимостью костюмов, как в следующей строчке его ударила по глазам цифра 498 долларов — «Одежда». А костюмы-то, что же, не одежда?! Почему он должен дважды платить за одно и то же? Пилкингтон еще негодовал по этому поводу, когда кое-что ниже в колонке цифр зацепило его глаз. То были слова:

«Одежда — 187 долларов 45 центов».

Прочитав это, Пилкингтон испустил придушенный вскрик, такой истошный и полный боли, что пожилая дама на соседнем месте, угощавшаяся молоком из стакана, выронила его, тот разбился, и ей пришлось возмещать железнодорожной компании 35 центов убытка. И потому до самого конца путешествия она опасливо косилась на Пилкингтона, в трепете ожидая, что тот выкинет еще.

Происшествие это если не умиротворило Отиса, то хоть угомонило. Краснея, он снова внимательно прочитал цифры расходов. Почти каждая строчка, содержавшая очередной пункт, приводила его в ярость и недоумение. «Туфли — 213. 50», ладно, это еще понятно, но что за неведомое «Акад. Рел. — 105. 50»? Что такое «Подгонка — 15 долларов»? И что, во имя всего святого, означает пункт — «Каркасы»? На эту неведомую роскошь он щедро отпустил 94 доллара 50 центов. «Реквизит» встречался в списке не менее 17 раз. Какое бы ему ни уготовано будущее, в каком бы доме для бедняков ему ни суждено провести свои преклонные годы, реквизитом его обеспечили до конца дней.