— Боялся, что вы упадете. У вас попросту закрылись глаза, и вы свалились набок.

— А который час? Уолли взглянул на часы.

— Десятый.

— Десятый! — пришла в ужас Джилл. — Так я вам целых три часа не давала шелохнуться!

— Ничего-ничего. По-моему, я и сам вздремнул. Вот только что не прилетали птички и не осыпали нас листьями, а то мы были бы с вами, как дети в лесу.

— Но вы же не завтракали! Вы, наверное, умираете с голоду!

— Да, не отказался бы подцепить вилкой яичницу, проплывай она мимо. Но времени для завтрака у меня еще уйма. А многие врачи даже считают, что завтракать вообще не следует Индийские факиры обходятся без еды несколько дней кряду ради души. Давайте провожу вас домой. Вам надо выспаться как следует, в постели.

— Ну, что вы! Ступайте и поешьте.

— О, с этим можно подождать! Я хочу в целости и сохранности доставить вас домой.

И Джилл с новой силой поняла, как надежен Уолли. Да, он совсем другой, чем остальные мужчины. Она вдруг почувствовала себя виноватой, будто бы обманным путем получала что-то ценное.

— Уолли!

— Да?

— Вам… вам не обязательно быть со мной таким добрым.

— Чепуха! Что особенного? Протянул руку или, вернее, подставил плечо другу в беде.

— Вы понимаете, про что я. Я не могу… ну, то есть… Я не…

— Если вы пытаетесь сказать, — улыбнулся Уолли усталой дружелюбной улыбкой, — то, что я думаю, это ни к чему! Мы все обсудили две недели назад. Я вполне понимаю положение дел, вам нечего терзаться. — Он взял ее под руку, и они вышли с променада. — Мы в правильном направлении идем? Ведите вы. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Мы — старые друзья, и ничего больше. Но, как старый друг, я настаиваю на своем праве поступать как старый друг. А то, если уж старому другу не позволяется поступать как старому другу, как же ему поступать. И не будем об этом говорить. Но, может, вы так устали, что вообще говорить не в состоянии?

— О, нет!

— Тогда я сообщу вам о печальной кончине мистера Пилкингтона.

— Что?!

— Нет-нет, слово «кончина» я употребил в переносном смысле. Человек-жираф еще дышит и, судя по той скорости, с какой он рванул в отель, сейчас питается. Но сердце его разбито. После генеральной репетиции у нас состоялось совещание, и наш друг мистер Гобл выложил ему все напрямик. Даже в шоу-бизнесе я такого не слышал. Говорит, это мура, ерунда, белиберда и так далее, и ее необходимо перелопатить другими руками. И вот они, эти руки. Справа — правая, слева — левая. Да, меня избрали для убийства творческих дерзаний. Первый акт и большую часть второго я уже переделал. Гобл предвидел такой поворот и две недели назад велел мне приниматься за дело. Вот я и тружусь с тех самых пор. Новый вариант мы начнем репетировать завтра, и в следующий понедельник откроемся в Балтиморе, считайте, новой пьесой. Это будет, поверьте, чудо что такое, — скромно заявил наш герой. — Две недели посменно пыхтели композиторы, вымарав почти всю первоначальную музыку, и мелодии вполне приличны. А вот вам, боюсь, придется трудно. Все номера придется ставить заново.

— Ничего, мне нравится работать, — заметила Джилл. — Но мне жалко Пилкингтона.

— С ним все в порядке. Ему принадлежат семьдесят процентов шоу. Возможно, он состояние наживет, ну, а уж кругленькую сумму получит наверняка, если не продаст сгоряча своей доли. Судя по его высказываниям перед концом совещания, он продаст ее первому, кто о том заикнется. Во всяком случае, он заявил, что умывает руки. Сегодня же днем он уезжает в Нью-Йорк и даже не станет ждать гастрольной премьеры. Конечно, мне тоже его жаль. Но он не имел права размазывать такую блестящую сюжетную линию. О, кстати!

— Да?

— Еще одна трагедия. Неизбежная, но очень уж страшная! Беднягу Фредди тоже выкинули.

— О, нет!

— О, да!

— Он же вчера так хорошо играл.

— Играл он отвратительно, но не в том суть. Гобл пожелал, чтобы лорда превратили в шотландца. Ему захотелось пригласить Макэндрю, он сейчас модный актер. Это в музыкальных шоу случается сплошь и рядом. Приходится подгонять роль под хороших актеров, каких можно заполучить в данный момент. Мое сердце обливается кровью, но что же делать? С Фредди еще не так обошлись, как с одним актером в другом моем шоу. Тот во втором акте должен был играть сумасшедшего, и менеджер, в своей страсти к реализму, потребовал, чтобы он побрился наголо. А на другой день прослышал, что освободился один хороший комик, и выкинул беднягу из спектакля. Да, театр — жестокий бизнес.

— Девушки говорят, что одну из хористок уволят.

— Ну, это вряд ли.

— Надеюсь.

— И я тоже. Почему мы остановились?

Джилл встала перед обшарпанным домишком, одним из тех убогих строений, что вырастают за ночь на морских курортах, и начинают рассыпаться, не успеют отойти строители.

— Я тут живу.

— Тут? — Уолли в ужасе взглянул на нее. — Но…

— Мы, трудящиеся девушки, — улыбнулась Джилл, — должны экономить. Кроме того, здесь относительно удобно. Да ведь и всего-то на неделю. — Она зевнула. — По-моему, я опять засыпаю, лучше мне поскорее отправляться в постель. До свидания, Уолли. Спасибо. Непременно сходите позавтракайте.

Когда Джилл пришла на репетицию к четырем часам, удар еще не обрушился. Никто не устранил тринадцатую девушку, чье присутствие терзало суеверную душу мистера Гобла. Но других девушек все еще терзали дурные предчувствия. «Вот погодите!»— стало их мрачными ключевыми словами.

Репетиция прошла без особых событий. Она продлилась до шести часов, а потом Джилл, херувим и еще две-три девушки отправились перекусить на скорую руку перед вечерним спектаклем. Обед прошел безрадостно. Все, даже херувим, которого редко покидала жизнерадостность, сидели подавленные, и мысли о нависшем роке давили их. Теперь им уже казалось, что менеджеру осталось только решить, кого именно выбрать жертвой. Все эти разговоры вызвали у Джилл чувство вины — она ведь последней вступила в труппу и довела число хористок до несчастливой цифры. Она обрадовалась, когда наступило время возвращаться в театр.

Не успела Джилл с подружками войти в гримерную, как стало ясно, что удар грянул. В уголке на стуле притулилась невезучая герцогиня, чью надменность смыли потоки слез. Ее утешала группка девушек, ограничиваясь похлопыванием по спине и предложением чистого носового платка.

— Как это жестоко, дорогуша! — причитала одна из них, когда вошла Джилл.

Другая воскликнула, что это мерзко, мерзко. Третья заявила, что дальше, поистине, некуда. Четвертая с самыми добрыми, но бесполезными намерениями рекомендовала жертве не расстраиваться.

История беды была коротка и незамысловата. Герцогиня, вплыв через служебный вход, приостановилась у почтового ящика посмотреть, не прислал ли ей верный торговец машинами телеграммы с пожеланиями удачи. Телеграмму он прислал, но все его добрые пожелания, к несчастью, свелись на нет тем, что рядом лежало письмо от менеджеров, деловое и немногословное, без обиняков уведомляющее, что ее услуги ни сегодня вечером, ни в дальнейшем театру не потребуются. Коварная низость удара и вызвала бурю негодования, слишком уж подло выбрали момент.

— Бедняжка Мэй! Если б она сыграла сегодня, им пришлось бы выплатить деньги за двухнедельное уведомление, или жалованье. А теперь они ей не заплатят, она ведь только репетировала, но ни разу не сыграла спектакля.

Герцогиня разразилась новым потоком слез.

— Не переживай, дорогуша, — снова посоветовала та, с добрыми намерениями. — Не расстраивайся.

— Нет, какая подлость! — приговаривала девушка, избравшая эту форму утешения.

— Это просто мерзко! — твердила девушка, предпочитавшая такое прилагательное.

Еще одна, будто придумав что-то новенькое, сообщила, что дальше некуда. Герцогиня жалобно всхлипывала. Ангажемент был ей очень нужен. Зарплата хористки не бог весть какая, но скопить немножко денег в Нью-Йорке можно, особенно если ты проработала три года у модистки и умеешь сама шить себе наряды, как и делала герцогиня, несмотря на все уверения, что наряды она покупает только на Пятой авеню. Она-то надеялась, что теперь, после того как эту нелепую комедию отшлифует человек, знающий свое дело, спектакль продержится долго, и она сумеет отложить несколько долларов, таких важных, когда вы начинаете семейную жизнь. Катберту, несмотря на всю его преданность, не вытянуть финансовые трудности одному, а значит, свадьбу опять придется отложить. И герцогиня, забыв все свои манеры, определяемые одними товарками как «фу-ты, ну-ты», другими как «задавака», сидела на стуле и орошала слезами носовые платки с той же быстротой, с какой ей протягивали новые.