Теперь, в безопасности, он вынул фляжку, нежно на нее посмотрел и сделал пробный глоток. Кабана он еще напоминал, но не загнанного, а прибывшего на источники вод. Он облизнул губы.

Благосклонность переполняла его. Он был рад, что предоставил концессию Фредди, истинному брату (не змию). Почему, в сущности, нельзя подарить сестре какую-то безделушку?

Но избавление от нелепой враждебности, равно как и чувство, что ты обручен с единственной девушкой в мире, еще не подвигли бы его на кражу фляжки. Была и третья причина: он знал, что долина сени смертной — позади. Сам Э. Дж. Мергатройд с чистой совестью сказал бы: «Здоров».

Вы смотрите: да, он хлебнул для смелости и увидел свинью. Но какую? Настоящую. ЕЕ видели все. Будь там Э. Дж. М., и он бы увидел, а к тому же — с удивлением узнал бы, что нет никаких лиц. Впервые за время испытания Типтон выпил — а лица нет.

Что это значит? Поворот. Чистый воздух сделал свое дело. Он здоров и может пить сколько душе угодно.

Собираясь продолжить, он заметил краем глаза что-то странное и посмотрел получше. Лицо он недооценил. Что его раньше задержало, трудно сказать, наверное — дела; но, решив, что оно отстанет, Типтон ошибся.

Оно прижалось к стеклу и пристально на него глядело, словно хотело что-то сказать.

Глядело оно потому, что Типтон в окне был для него тем, чем был парус для Робинзона. Сказать же оно хотело, что не прочь войти.

Когда ты лезешь по плющу к трубе, может случиться, что, увидев трубу вблизи, ты в ней разочаруешься. Генри усомнился в ней, подобно тому, как прежде сомневался в плюще.

Поэтому, увидев Типтона, он изменил весь свой план. В приятном обитателе замка он сразу признал длинного и пугливого обитателя рододендронов, но понадеялся, что в особых обстоятельствах он переборет свой страх. По-видимому, он застенчив, чурается незнакомых, но если речь идет о жизни и смерти — великодушен и прост.

Тем самым он может впустить его и дать скромное прибежище — скажем, под кроватью, — пока пыл погони не угаснет в сердцах загадочного Чарльза, таинственного Томаса, неопознанного типа с револьвером, а главное — леди Гермионы. Ни мешать, ни навязывать знакомство он, Листер, не станет. Если хочет, пусть не здоровается и впредь.

Все это нелегко сообщить через закрытое окно, а потому, для начала, Генри приложил к стеклу губы и сказал: «Эй!»

Именно это междометие ввергло Типтона во тьму и мрак, напомнив ему о недавней встрече. Ладно, пускай эти лица молчат, если иначе нельзя, но издавать звуки — нет, это слишком! Он взглянул на Генри именно тем взором, каким глядел на мучителей святой Себастьян.

Листер же чувствовал то, что чувствует осажденный гарнизон, когда морская пехота США прибудет — и уйдет, повернувшись на пятках. Неохотно ухватившись за трубу, он стал спускаться, размышляя о том, что никогда больше не понадеется на длинных, тощих типов. «Чем толще, тем лучше», — думал он, осторожно спускаясь по трубе.

Труба не подкачала. Казалось бы, что ей стоит подшутить, отделившись от стены, и отфутболить его, словно летучую звезду? Но нет, она не колыхнулась. Генри понемногу ободрился и даже возвысился духом. Да, Пруденс он не застал, зато его не застали невидимый Томас, неведомый Чарльз, тип с револьвером, а главное — леди Гермиона. Наверное, они очень глупо себя чувствуют.

Дух вознесся выше всего, когда он тронул ногой твердую землю. Но ненадолго. Острый запах свинарника хлынул на него, и кто-то сказал высоким голосом:

— Уо уы ууу уеуеуе?

Голос принадлежал немолодому и невысокому человеку в вельветовых штанах. Ему было лет сто, а может — восемьдесят, но беды и заботы рано его состарили. Для Генри он был незнакомцем, а вот леди Гермиона сразу бы узнала в нем свинаря. Да, это у него не было нёба. Не всем же их иметь, в конце концов.

Однако, если вы слезаете по трубе, лучше, чтобы у стоящих внизу оно было. Легче понять друг друга. Генри Листер не понял Эдвина Потта.

Тем самым он не ответил, а свинарь, приняв на себя всю тяжесть диалога, сказал: «Уауа уа, уа?», имея в виду: «Поймал вас, а?». Генри, не ответив снова, попытался его обойти, словно корабль, обходящий буек.

Однако Эдвин Потт, сказавши: «Поймал вас, а?», поступил соответственно, то есть схватил беглеца за пиджак. Тот попытался вырваться — и не смог.

Когда-то мы сказали, что Генри храбр и силен. Это правда. Повстречайся он с бешеным быком, он бы знал, что делать. Но перед ним, одной ногой в могиле, стояло жалкое существо, с которым возможны только рыцарство и милость. Порекомендовать ему хорошую микстуру — да, пожалуйста. Дать ему в зубы — вот это нет.

Рыцарственно, милостиво, но тщетно Генри потянул пиджак. Ситуация, как говорится, была тупиковой. Листер хотел вырваться, и не мог. Потт хотел позвать на помощь, но издавал тонкий звук, похожий на посвист газа. (Голосовые связки он сорвал, пытаясь воззвать к толпе в «Гербе Эмсвортов», защищая консерваторов.)

Именно в этот натюрморт вписался полковник Уэдж со своим револьвером.

Предполагая, что он его провел, Генри прискорбно ошибся. Капитана — да, майора — не исключено, но не полковника. Мысль о трубе посетила Эгберта Уэджа, когда Чарльз начал со вкусом взламывать дверь (какой лакей не рад поломать что-нибудь хозяйское?).

— Руки вверх! — крикнул полковник. Он хотел прибавить: «негодяй», но забыл это слово.

— Уауо уа! — заметил Эдвин Потт, и полковник, неплохой лингвист, понял, что слова эти означают: «Это я!»

— Молодец! — сказал он. — Так держать. Сейчас загоню его в дом.

Генри это предвидел, но все же закричал.

— Молчать! — пролаял полковник. — На-ле-во кругом! Шагом марш! Револьвер заряжен.

Шествие обогнуло замок, направляясь к террасе. Галахад, находившийся там, ощутил специфический запах и очнулся от забытья. Увидев Генри, полковника и Потта, он удивился.

— Господи, это Генри! — воскликнул он, укрепляя в глазу монокль. — В чем дело?

Удивился и полковник. Он не знал, что взломщики вращаются в таких кругах.

— Генри? — спросил он. — Ты что, знаком с ним?

— Знаком? Да я его носил на руках!

— Не может быть, — сказал полковник, окинув взломщика взглядом. — Он куда сильнее.

— Он был еще маленький, — обменил Галли.

— Маленький? Ты что, знал его в детстве?

— И очень близко.

— Какой он был?

— Просто прелесть.

— Значит, изменился, — печально признал полковник.

— Уо уо уа, — заметил Потт.

— Потт его поймал, — перевел полковник. — Он слезал по трубе.

Генри счел нужным вмешаться.

— Я лазил к Пру. Она стояла на балконе, и я притащил лестницу.

— Правильно, — одобрил Галли. — Хорошо поговорили?

— Ее не было. Она мне оставила письмо. Все в порядке, она меня любит.

— Господи! — воскликнул теперь полковник. — Это про него говорила Гермиона?

— Да, — отвечал Галли. — Это демонический друг нашей племянницы.

— А, черт! А я думал, взломщик. Простите.

— Не за что, не за что.

— Вы, наверное, перепугались.

— Ничего, ничего.

Полковник Уэдж питал склонность к романтике. Кому приятно, думал он, когда у тебя утащат из-под носа невесту и запрут в замке? Любил он и храбрость. Доверие к лестницам и трубам ему понравилось.

С другой стороны, он был хорошим мужем, а жена этого субъекта не любила, это он точно знал.

— Вот что, Галли, — сказал он, — лучше я пойду. Ты меня понял?

Галахад его понял и даже одобрил.

— Да, Эгберт, не вмешивайся. Беги и забери своего спутника. Мне надо кое-что сказать Генри.

Полковник ушел, уводя Потта, и Галли стал серьезен.

— Генри, — начал он, — случилась неприятная вещь. А, черт! Это он прибавил, потому что на террасе появился Типтон

Плимсол. Генри оглянулся и тоже увидел тощего типа, нарушившего простейшие законы гостеприимства. Лицо его омрачилось. Как правило, он был добродушен и терпим, но есть же пределы!