— Нет, дети, не вернется… Вы плохо его знаете… — грустно сказала Фарида. — Ну и что? Жизнь, что ли, кончилась?

— Если он не вернется, — угрюмо сказал Махмуд, — я тоже здесь жить не стану. Слышишь, мать?

— Ну ладно, хватит болтать глупости! — Фарида потянулась, чтобы обнять сына, но Махмуд решительно отстранился.

— Я не болтаю, а говорю серьезно. Если он и впрямь совсем ушел из дома, то это только из-за тебя! Это ты довела его! — Фарида замахала на него руками: «Что ты, что ты говоришь, сынок!» — И я уйду. Я его не оставлю одного на старости лет. — Махмуд вдруг заплакал и, устыдившись слез, выбежал вон.

Чимназ так и застыла с недожеванным куском.

— Махмуд! — не на шутку встревожилась Фарида. — Куда ты, Махмуд?! — Она бросилась за ним, но догнать не смогла, а выбежав на улицу, увидела, что сын уже садится в такси.

Тогда она вернулась домой и разрыдалась. «Господи, ну за что ты создал меня такой несчастной? — причитала она, воздевая руки к небу. — Что плохого сделала я тебе? За что ты наградил меня такой злой судьбой? За что я терплю все эти муки, о господи?!»

Чимназ утирала слезы с ее щек и плакала вместе с ней.

Махмуд возвратился только в половине первого ночи. Мать и Чимназ не спали — стояли на веранде, ждали. Обе тут же радостно повисли у него на шее, не спрашивая о том, где он был до сих пор, что делал. Мать еще долго не выпускала его из своих объятий, только все шептала, шмыгая носом:

— Свет очей моих, украшение этого дома… Дыхание мое, сынок.

Махмуд отстранился от нее.

— Весь город обошел, на вокзале был, даже последний поезд весь проглядел — нигде его нет.

Сказал — и ушел в свою комнату.

А Фарида еще долго бродила по квартире, не решаясь войти в спальню: не могла она сейчас видеть ни пустой кровати, ни костылей, прислоненных к стене, сердце ее сжимала такая тоска, что спать она решила на веранде. Но все равно всю ночь снился ей Кафар, с которым она непрерывно спорила, доказывала что-то, а сердце и во сне заходилось от тоски.

Кафар распахнул маленькие деревянные ворота и ему показалось, что сейчас он, как когда-то, снова услышит мычание Краснухи или увидит отца, идущего навстречу со скребницей в руках, и отец радостно скажет: «Приехал, сынок…»

Но никого не было во дворе, кроме кур и цыплят, клюющих зерна, отсюда ему была видна распахнутая дверь хлева, но и там было пусто, только запах навоза говорил о том, что когда-то здесь держали животных… Непривычно пустой выглядела и крыша хлева — не громоздился на нем обычный стог сена, крыша теперь была покрыта шифером, уже изрядно ветхим;, некоторые плиты растрескались, кое-где видны были дыры. И ни звука, одно озабоченное квохтанье кур, беспрерывно тюкающих клювом по земле.

Только когда он уже совсем подошел к дому, до него вдруг донесся откуда-то голос матери, а следом за ним тихий детский смех. Он обошел дом и понял, что и голос, и смех доносились со стороны черного инжира.

Поставив на землю чемодан, положив на него трость, Кафар, крадучись, пошел к дереву. Ребенок говорил:

— Ты не бойся, бабушка, я тебе обязательно построю дом…

А мать отвечала:

— Только двухэтажный, ладно?

— Конечно, двухэтажный. Что ты смеешься, думаешь, не построю? Не веришь, да?

— Верю, сердце мое, верю. Почему не верить. Ведь ты мужчина, а у мужчины слово всегда твердое.

— И папа говорит, что я мужчина. У меня даже усы растут, вот посмотри.

— О, и правда растут, я даже палец оцарапали Молодец, аи да молодец! Настоящие мужские усы растут! Вырастут — будут густые, черные, как у дедушки Махмуда.

— Папа тоже так говорит… Вот, смотри, вот здесь я тебе построю двухэтажный дом, на месте старого, ладно? Двухэтажный с шестью комнатами… Три будут на нижнем этаже и три наверху. Мы с тобой будем вместе жить, ладно? Мы с тобой на верхнем этаже будем. И еще я тебе корову куплю. Или лучше буйвола. Мама говорит, что у нас в Гяндже самые лучшие буйволы…

— Да, сердце мое, если купишь, не прогадаешь. Во-первых, буйволиное молоко и простокваша гораздо вкуснее, чем коровьи. Во-вторых, корову-то теперь и пасти негде, пастбищ не осталось. Где ты будешь ее пасти? А корова, как и овечка, любит побродить, самой попастись, поискать траву повкуснее. Ну, а буйвол — совсем другое дело, совсем другое… Ты его накорми, дай выспаться, поухаживай за ним — вот и все, и он уже доволен. Накормишь его, загонишь в хлев — пусть стоит, если работы нет. Дашь раз в день ему напиться — вон, из арыка, что там, в саду… Пусть из арыка пьет.

— А знаешь, бабушка, еще коня куплю.

— Купи, сердце мое. Наш дедушка Махмуд тоже очень любил коней. Просто дня без своего коня прожить не мог.

— Куплю, посажу тебя на этого коня и буду катать. Даже в Гянджу съездим, да?

— В Гянджу? Да что ты, сердце мое, я уже старенькая, я теперь, наверно, не смогу сесть на лошадь. А если хоть раз свалюсь с нее — так и умру без моллы.

— Да? Ну тогда я куплю машину. Папа говорит, что подарит мне свои «Жигули», только я хочу «Волгу». Посажу тебя на переднем сиденье и повезу прямо на Гек-гель.

— Повези, сердце мое, повези. Я Гек-геля никогда не видела. Слышать — часто слышала, а вот, поди же, самого озера-то так и не видела.

— Ну ты даешь! Тебе уже столько лет, а ты до сих пор Гек-геля не видела?

— Что же делать, сынок, никто меня не свозил…

— Ну ладно, бабушка, ничего. Ты потерпи, я тебя сам отвезу… Надену вельветовые джинсы, сяду за руль… А тебе куплю вельветовое платье, ладно?

— А что это такое, сердце мое?

— Ну, бабушка! Ты что, правда, не знаешь? Чего-то ты ничего у меня не знаешь!

— Почему не знаю! Знаю, но только то, сердце мое, что нужно знать крестьянам: о скоте, о зверях, о том, как сеять-пахать. Ты меня спроси, а я тебе все, что хочешь, скажу…

— Ну, в общем, ладно. Сядем в машину и поедем прямо на Гек-гель. Может, даже поставим там палатку и будем жить, да?

— А как же наш дом, сердце мое? На кого же мы здесь оставим все наше имущество?

— Да мы ненадолго, бабушка, дней на десять или пятнадцать. Съездим, а потом вернемся. А захочешь — еще лучше сделаем.

— Как это лучше?

— У другого дедушки, в Гяндже, есть большой бассейн… Бабушка, а буйволы рыбу едят?

— Вот не знаю, сынок… Клянусь богом, ни разу не слыхала, чтобы буйволы рыбу ели.

— Тогда все в порядке. Мы возьмем нашего буйвола и пустим его в этот бассейн, пусть вместе с рыбами плавает. И корм для него дедушка привезет, а мы с тобой будем спокойно гулять. Только еще возьмем с собой Айнур, ладно?

— А кто это, сердце мое?

— Это?.. Это… ну, соседская девочка у нас в Гяндже… Знаешь, бабушка, какая она красивая!

— Да-да, припоминаю, припоминаю, твой папа мне рассказывал, что у вас по соседству есть такая девочка — ну прямо полумесяц.

— Вот когда вырасту, бабушка, я на ней женюсь, ладно? Она тоже со мной дружит. И мама ее всегда говорит: выдам ее только за тебя. А еще, бабушка, другие тетки тоже говорят, что своих дочерей только за меня выдадут. Вот как много девочек меня любит. Правда, хорошо, бабушка?

— Правда, правда, сердце мое родное, ведь ты у нас красавец, настоящий мужчина…

— Нет, я еще не настоящий мужчина, я знаю… Вот вырасту, кончу этот… ну, в общем, стану прокурором — вот тогда и буду настоящим мужчиной. Это мама так говорит. Ты, бабушка, еще увидишь, что я тебе напокупаю, когда настоящим мужчиной стану.

— Ничего мне не надо, сердце мое, ты только дом мне построй, ладно?

— Ну, дом — это ерунда. Вот увидишь, какой громадный дом я тебе построю. Такой дом, что никогда не треснет. А хочешь, целых пять этажей построим? Мама говорит: будешь прокурором, так хоть десятиэтажный дом себе построить сможешь. Мама-то знает, правда? Я себе десять этажей построю, а тебе пять — хочешь?

— Нет, родной, что ты, мне такой не надо. Мне в таком доме тоскливо становится, сердце сжимается.

— Да? А нам вот не тоскливо в пятиэтажном… Ну ладно, как хочешь, построю тебе двухэтажный.