…Такси миновало старое кладбище. Проехали Волчьи ворота в верхней части поселка Патамдар, свернули направо и подъехали к новому городскому кладбищу. Могилы здесь тянулись утомительно ровными рядами. Было много готовых, но еще пустых ям — это зрелище Кафар видел впервые в жизни. И все эти пустые пока могилы были одного размера. А что будут делать, если один из покойников окажется слишком длинным или слишком толстым? Их что, несчастных, силком будут втискивать в могилу? А если умер младенец — его что, в такую ямищу бросят?
Могилу Джабара они нашли справа от дороги. Кафар посмотрел вокруг: чуть поодаль, в нижней части кладбища, поблескивало озерцо, в нем плавали три лебедя. Кафар удивился: во-первых, для чего на кладбище эта неуместно прекрасная картина? А во-вторых, лебеди здесь плавали не просто так — ведь в это время года они должны бы уже отбыть в другие края…
На могиле Джабара еще стояла деревянная дощечка с его фотографией, еще не убраны были засохшие цветы, венки с полинявшими лентами. Да и фотография уже пожелтела, поблекла от дождей, от безжалостного бакинского солнца. Правда, все равно чувствовалось, что человек, изображенный на фотографии, был некогда красавцем мужчиной. Справа от Джабара был похоронен какой-то старик. Кафар обратил внимание на возраст — девяносто семь лет прожил человек!
Так есть тут все-таки могила Фариды или нет? Кафар боялся переступить что-то в себе, спросить об этом напрямую у Гасанаги, боялся, что все сказанное им окажется вдруг правдой. Оттого, наверно, он так и отвлекался, все старался смотреть по сторонам. Может, у Гасанаги и хватит такта не возвращаться к этому разговору? О господи, хоть бы это было так! Если он промолчит, я тоже ничего не скажу; он, наверное, там, на лавочке, был слишком зол…
— Вот где будет мамина могила, — прервал молчание Гасанага, показывая на место рядом с могилой отца. — Ну, теперь видел? Поверил, что мама любила отца больше, чем тебя, если даже и после его смерти хочет быть рядом с ним похороненной? А тебя она даже мужчиной не считает!
Кафару захотелось сейчас кинуться на Гасанагу, избить его до полусмерти, выместить на нем все зло, что причинила ему за эти годы Фарида. Ничего, что Гасанага заматерел, стал мужчиной — он бы с ним справился!
С перекошенным лицом повернулся он к Гасанаге; тот хоть и побледнел, но не отступил даже на шаг, более того, он смотрел на Кафара с откровенным презрением. «Не-ет, — подумал Кафар, — это будет для тебя слишком жирно: если я начну с тобой драться — я только вдвойне себя унижу. Фарида оскорбила меня — и уж если я кого оскорблю, унижу, так только ее! Спокойнее, Кафар, спокойнее! Пусть этот мерзавец почувствует, что вся эта история меня нисколько не волнует. Да ведь и впрямь мне уже все равно! Потому что я и сам ее не люблю и никогда не любил! Это она, Фарида, сама за меня цеплялась».
Неожиданно для Гасанаги он снисходительно улыбнулся:
— Ну, ничего страшного, Гасанага, — сказал он, — твоя мать принадлежит мне живая, так пусть хоть мертвой она твоему отцу достанется. Мне, честно говоря, она так успела надоесть на этом свете, что на том я вовсе не прочь оказаться подальше от нее, хоть немного отдохнуть от ее ворчания. Ты говоришь, она меня не любит? Ну что ж, и я ведь тоже не люблю твою мать, и никогда ее не любил… Ты уж не обижайся — сам вынудил меня говорить откровенно.
Кафар чувствовал, что Гасанага готов разрыдаться: он с трудом сдерживался, кусая губы, судорожно сглатывая. Кафару не жаль было Гасанагу: «Сам виноват, — подумал он, — никогда бы я не докатился до такого немужского поступка — бы сами вынудили. Вы с матерью, только вы виноваты в этом!»
Участок кладбища, на котором находилась могила Джабара, обрывался оврагом. Кафар заглянул туда. Земля в овраге вся была изрезана сбегавшими вниз дождевыми потоками; одна из таких расселин взорвалась вдруг стайкой голубей, потом там появилась худая, драная лисица. Она увидела Кафара с Гасанагой, но, кажется, бежать от них даже и не помышляла — грустно посмотрела сначала на чних, потом на улетающих голубей.
Кафар вернулся к такси. Открыв дверцу и сев в машину, он увидел: Гасанага, стоя на коленях у могилы отца, подносил иногда к глазам руку. Он даже пожалел чуть-чуть, что пришлось так расстроить парня. «Нет, я все же должен был держать себя в руках… Хотя, конечно, я бы на его месте таких жестоких, таких мстительных слов себе не позволил! Если б не он — ничего бы и не было…»
Вместе с Гасанагой вернулся к машине и шофер, прогуливавшийся между могил. Глаза Гасанаги были сухими, ненавидящими, лицо мрачным.
— И что за существо такое — человек?! Только попав на кладбище, мы и вспоминаем, что есть на свете смерть. — Видно, шофера от одного вида кладбища потянуло на разговоры; он ехал совсем медленно. — Есть люди — думают, наверно, что вечно будут жить на свете. За все хватаются. Конь его налево несет, направо, а он только во все стороны шашкой сверкает. И не думает даже, что и его ждет смерть, что все на свете свой конец имеет!
Ни Кафар, ни Гасанага не отозвались, и шофер замолчал. Теперь он прибавил было скорость, но тут же и скинул ее — на кладбище появилась новая похоронная процессия. Впереди съезжала вниз грузовая машина. В кузове ее стояло трое или четверо молодых парней. За грузовиком следовало множество легковых машин. К антеннам, к боковым зеркалам машин были привязаны траурные черные ленты.
Когда похоронная процессия миновала их, шофер вздохнул:
— Вот и еще одного повезли… Да, только на кладбище человек и вспоминает, что всех нас ждет смерть, а в другое время никто о ней и не думает! Я вот — каждый раз на кладбище даю себе слово, что всегда буду о ней помнить, а как увижу свадьбу, веселье, музыку, танцы — тут же и забываю… — Видя, что пассажиры упорно не хотят вступать в разговор, он, словно подводя черту, пожал плечами. — Поразительное все-таки дело…
И резко увеличил скорость.
Полный решимости, он вернулся домой, совсем забыв о том, что сейчас день, что Фарида еще на работе. Не было и Чимназ — дома оказался один Махмуд — тоже собирался куда-то, гладил на веранде свои брюки, что-то напевал про себя. Он весело посмотрел на отца, но тут же лицо его стало тревожным.
— Ты что, плохо себя чувствуешь? Кафар улыбнулся через силу.
— Н-нет…
— Что-то ты бледный… Смотри, папа, и дрожишь весь. Тебя что, знобит?
Подчиняясь внезапному порыву, Кафар обнял сына и неожиданно для себя сказал то, что давно уже было у него на языке:
— Сынок, эх, сынок! Только ты меня и понимаешь в этом доме. Тоже не до конца, но понимаешь…
И Махмуд, как маленький, прижался к отцу.
— Папа, у тебя такой озноб… — пробормотал он.
— Да? Может быть. Но это ничего, это, наверное, от свежего воздуха… Слишком долго для первого раза пробыл на свежем воздухе. Два с лишним месяца провалялся дома… И вообще, знаешь, устал я что-то очень. Пойду, пожалуй, прилягу, и все пройдет.
Он и впрямь собирался лечь, но один вид опостылевшей за два месяца постели наводил такую тоску, что он предпочел присесть рядом с кроватью на стул. Отсюда, из спальни, он слышал, как зазвонил телефон, как Махмуд счастливым голосом закричал кому-то в трубку:
— Да, да, конечно, иду! — Потом он вошел к отцу. — Папа, меня тут… t товарищи… в кино приглашают, ты не обидишься, если я пойду, а?
Кафар посмотрел на его сияющее лицо, усмехнулся про себя: «Товарищи!»
— Иди, конечно. Не сидеть же дома в такую жарищу…
Махмуд переоделся и убежал, а он, тяжело опираясь на трость, прошелся из комнаты на веранду, потом обратно; его так и тянуло к окнам — в нетерпении поглядывая на тупик, он ждал Фариду.
Время тянулось нестерпимо медленно, болели отвыкшие ходить ноги, но все равно он был полон какой-то горячей, злой энергии — сейчас, именно сейчас он должен что-то делать, что-то предпринять.
«Вот, значит, ты как со мной, Фарида-ханум? — Ему хотелось крушить все вокруг, кричать в голос. — Стало быть, ты все эти годы хранила в сердце своего ювелира! Значит что же —.жила со мной, а сама всю жизнь раскаивалась в том, что развелась с ним?! Ай, молодец, Фарида-ханум! И я-то, главное, ни о чем не подозревал! Думал… Нет, ты и Джабара своего не любила, врешь! Ты любила его деньги, мечтала о его золоте! Будь и я так же богат, вряд ли бы ты вспомнила о Джабаре, вряд ли захотела бы на том свете быть к нему поближе! Да, да, Фарида-ханум! Так оно и есть на самом деле! Никого ты никогда не любила — только деньги, деньги, деньги!..»