Толстой говорил, что у таланта, если он даже хочет солгать, талант не позволит ему солгать.
Сюжет – это цель автора; можно сказать, результат открытия.
Сюжет – это почти всегда мечта, это брак с любимым, это свобода, иногда счастливая семья.
В то же время сюжет, в драматургии особенно, становится штампом.
Развязка часто снимает положение, которое страшно.
В видимой фабуле ведьмы – пузыри земли, – они как бы естественная часть зла мира.
Они делают Макбету полупредсказания, предсказания сбываются, но они-то и становятся основным элементом гибели Макбета.
Иногда благополучные концы снабжаются иронией.
Так у Чарли Чаплина в одной из картин есть друг-миллионер; он его узнает только тогда, когда пьян; в трезвом виде Чарли Чаплин для него чужой человек.
В начале «Анны Карениной» Каренина читает английский роман о баронете. Она дочитывает его до традиционного конца, когда баронет получает свое баронетское счастье.
Вдруг ей становится стыдно.
Она уже видела Вронского.
Вот этот первый намек об измене.
Это не приводит к баронетскому концу романа.
К своему роману Толстой приложил точный список разочарований.
Анна Каренина погибла.
Вронский едет на смерть.
Он уже один раз стрелялся со словом «разумеется».
Он скомпрометирован сам перед собой.
И, разумеется, он едет на поле битвы умирать с традиционными словами храбреца о гибели в рукопашном бою. Ибо война идет позиционная.
Он как бы снимает с себя позор, как люди снимают с себя позор дуэлью.
Левин, разговаривая, как он ни щурится, он видит реальную жизнь. Реальную для него.
Но и Анна, когда она была хозяйкой большого хозяйства Вронского – все мнимо, – она тоже щурится.
Все знают.
Толстой пахал сохой.
Но только сегодня, в наши дни, признана система безотвальной пахоты Т. Мальцева.
Конечно, она не сможет получить широкого распространения.
Толстой не только видел будущее.
Он знал, как и растение знает, зачем оно осенью теряет листву.
Теперь мне надо сказать о повторениях.
Перед этим сделать отступление.
Когда человек начинает писать, он пишет, начиная от кого-нибудь. Или это историческое, или это кто-нибудь, то есть заметно личное.
Историческое в «Медном всаднике» – Петр, Евгений и женщина, которая ничего не сказала, о которой только говорили, она погибла.
Имя Евгений обозначает – благородно рожденный. В тексте сказано, что родовое имя Евгений блистало в истории.
Сейчас Евгений бедный чиновник.
Петр – человек, создающий план Петербурга. С ударением на слове «здесь» сказано – здесь будет город заложен. Место действия определено.
Как разрушение схемы происходит наводнение. Наводнение; на него смотрят два существа. Медный всадник, то есть «бронзовый Петр», сидящий на коне; вода не доходит даже до копыт коня; и Евгений, он сидит на льве у здания министерства военных дел (сада еще нет, он разбит для того, чтобы закрыть Сенатскую площадь, место восстания декабристов).Альтернативные герои даны в одинаковой позе.
Как бы уравненные в ней – оба всадники.
Чухонские избы исторически осуществляются как заброшенные домики в Галерной гавани.
Вот пример исторического построения.
Противовес истории подчеркнут средствами искусства.
Победа Петра дана героическим пейзажем Петербурга.
Для того чтобы сохранить, показать, как живет в искусстве построение, как оно возникает вновь, подкрепленное исторической аналогией.
Искусство не стоит на месте, потому что его шаги альтернативны.
Они используют прошлое, пересматривая и как бы отталкиваясь от него.
Поэтому в книге, которую вы читаете, часты заранее обдуманные повторения.
Читая, заложите страницу любым пальцем руки, потом еще раз сравните шаги истории.
Сюжет – это использование всего знания о предмете.
Даже имени поэтического предмета; даже имя Татьяны Лариной дано с историческим повторением.
Сказано, что это имя впервые вводится.
Сказано, что это имя женщины, и это простонародное имя.
Понятие соседства имений, близость их не то что подчеркнуто, только дано в разговоре Евгения с мужем Татьяны:
Татьяна потом говорит:
Арки и контрфорсы поэзии являются осознанием жизненного веса переживания.
Теперь я останавливаюсь, чтобы не повторяться. Я в книге уже проходил по этой дороге.
Что же такое фабула?
Фабула – это возвращение к старой, понятной и близкой для читателя или зрителя теме.
Фабула, она же интрига, облегчает восприятие, повторение, но, как глагольная рифма, она иногда делает повторение ничтожным.
У Блока история России, повторимость ее сказана словами:
Сюжетное повторение и ссылка на один и тот же предмет, на одно и то же дыхание – оно говорит не о случайной вещи, а об одном из законов поэтической выразительности, которая является одним из проявлений поэтического мышления.
Ибо это поиск дороги.
Само искусство построено на том, что история не предвидима, оно неожиданно, потому что оно не миф.
Писал Мандельштам.
Явления искусства множественны, как множественна сама действительность.
Я не сумею кончить; не сумею перелететь через широту всей моей книги.
По дороге в Ялту, там, где с Яйлы так быстро спускаешься вниз, видел я куски шоссе, они уходят вбок и вверх, вверх по боковому склону.
Способ гасить скорость на случай разгона машины.
Там же мне показали место, где сорвался под откос человек, не сумевший погасить скорость, потерявший управление.
Буквы, литеры набора перестали сегодня что-либо значить – их убирают.
Но их можно бы взвесить, узнать, шипящих вес такой-то, а гласных – такой-то.
Это мы предлагали сделать давно.
Вот семьдесят лет прошло, опыт не поставлен.
И надо ли было ставить этот опыт, не выяснено.
И, может быть, автомобиль надо было повернуть наверх, чтобы погасить скорость.
Есть вес смысла.
Как есть вес строки.
Кстати, набор стал фотонабором, и взвешивать здесь нечего.
Понимание того, что нельзя на отображенное, сделанное переносить законы несделанного.
Это хуже работы Пенелопы, которая то ткала, то распускала ткань.
Повторю, без указания номера страниц, нумерации очередного тома, повторю слова Толстого так, как жил с ними.
Он говорил, золото промывают из песка, но возвращать золотые крупинки опять в песок не надо.
Надо узнавать законы подчинения мысли, которая сама по себе даже не имеет веса.
По трудно оторваться от старой дороги, кажется, наконец за поворотом заблестит море.
Те наблюдения, которые мы ведем над Толстым, над его способом сопоставлять смыслы, добираться до ощущения предмета, уводят на великую дорогу засловья.
Маяковский часто кончал свои поэмы смертью поэта, потом воскресением.
Это была борьба за жизнь.
Сюжеты Чехова, я уважаю их так, как Санчо Панса уважал Дон Кихота.
Которому я верю больше, чем себе, не надеясь получить остров во владение.
Чехов создал как бы бессюжетную прозу, и на последних строках все разворачивается, переосмысливается, перезвучивается, заново переживается.
Проверьте это на «Скрипке Ротшильда», на «Крыжовнике» и повестях, похожих на биографии; они содержат в себе дорогу вверх и взгляд назад.
Оказывается, оно само перестраивается.
Прощайте, друзья.