— Не хотите? — предложил он Сергею, — Коньяк у вас, могу повторить, действительно отменный. Попробуйте, искренне вам рекомендую.

— Да нет, благодарю. Я тоже как-то не привык мешать, — и Сергей налил себе полрюмки водки.

— Водка — это суррогат, — поморщился гость. — А вот коньяк — продукт естественный. Если водка хорошо очищена, её ещё не так противно пить. А коньяк… Чем больше он аккумулировал ароматов, тем он приятнее. Коньяк он как живой. Он несёт в себе тепло солнца, ароматы и соки естественных продуктов, из которых изготовлен. Он разогревает кровь, бодрит вас, смешиваясь с нею, очищает сосуды, просветляет сознание. Он открывает второе дыхание. Он — как живая вода. А водка… Это как маргарин в сравнении со сливочным маслом. Э-э, да что там!… Давайте-ка выпьем за трезвый взгляд на жизнь, — неожиданно завершил он свой монолог.

Выпив, оба некоторое время молча закусывали.

— А ведь вы так и не ответили на мой вопрос, — напомнил гость. Почему вы не желаете продать свою душу?

Сергей задумался.

— Я думаю, — не совсем уверенно начал он,(потому, что душа свободна. А посему продать душу — то же самое, что продать себя. Продать себя вместе со всеми потрохами. Одним словом — п р о д а т ь с я. Вы только подумайте, что такое наше тело? Это не более чем машина. Пусть сложная, с развитой и очень совершенной обратной связью — но всё-таки машина. Как и любой другой механизм, наше тело подвержено износу. Как автомобиль, на котором вы ездите, как самолёт, которым вы летаете. И любым механизмом человек может управлять — как и своим телом. Но автомобиль или самолёт водитель может поменять по своему усмотрению или по приказанию кого-то, кто вправе дать соответствующее распоряжение. А вот тело… Его мы получаем не выбирая. И поменять его пока ещё никому не удавалось. По крайней мере обычным людям.

— Я, кажется, понимаю, — перебил его Марлен Евграфович. — Вас страшит ответственность шага. В вашем представлении водитель-душа и тело-машина неразделимы. А посему продав душу и тело, то есть продав себя, вы тем самым как нечто само собой разумеющееся обязуетесь выполнять приказы покупателя. Авы понимаете, что исполнять их придётся беспрекословно. Дисциплина строже чем в армии. За невыполнение ждёт суровая кара… Да, взять на себя подобные обязательства может далеко не каждый. Пойти на подобное может человек либо безвольный, либо весьма целеустремлённый, умеющий прогнозировать последствия своих поступков, и хорошо понимающий, что именно ему нужно для достижения поставленной цели… Так что тут необходимо сознательное подчинение «покупателю». В отличие от армии недовольным требованиями жёсткой дисциплины комиссоваться здесь едва ли удастся. Замолчав на некоторое время, он повторил затем с явной печалью: — Да, «комиссоваться» тут действительно трудно. Не знаю даже, удавалось ли это кому в прошлом…

— Боюсь, Вы меня всё-таки не поняли, — возразил Сергей, — Ноленс воленс, хочешь не хочешь, но все мы служим кому-нибудь или чему-нибудь. И нечего обманывать себя разговорами о свободе. Я думаю, Вы согласитесь, что наша свобода ограничена очень узкими рамками. И для подавляющего большинства из нас она доступна в какой-то мере лишь в мечтах да во сне… Дело в другом — кому или чему служить! Тёмному или светлому. Добру или злу… Вы скажете — добра и зла в чистом виде не существует. Или: белый цвет смесь самых разных цветов и оттенков. Да, это так. Но нельзя забывать о том, что в жизни важна идея, стержень, что ли, благодаря которому человек может оставаться самим собой, может оставаться человеком. И этот стержень душа… А сверх всего прочего, страшно и отвратительно предательство. Но предательство самого себя страшнее и омерзительнее всего остального. Продав себя, предав себя, человек уже не может, мне кажется, жить полноценной жизнью.

— А вот здесь вы жестоко заблуждаетесь, — прервал Сергея Марлен Евграфович. — Житейский опыт и история дают нам немало примеров того, что именно жизнь предателей и наёмников оказывалась особенно полной и интересной. Им было доступно многое из того, что считалось табу для обычных людей. Они не были связаны теми условностями, которые довлеют над большинством из нас, грешных. И свобода их оказывалась более полной, чем у большинства монархов, не говоря уже о миллионах ординарных добропорядочных граждан. Они могли позволить себе такое, о чём многие из нас и во сне помышлять не решаются… И я уверен, что жизнь их была более полноценной и разнообразной, чем, например, ваша. И это даже в том случае, если жили они, скажем, в средние века… Вы согласны?

Сергей отрицательно покачал головой.

— Не нужно упрощать. Не забывайте, что душа — это ещё и совесть. А совесть…

Гость протестующе поднял обе руки.

— Помилуйте! Вы хотите сказать, что того же папу Иоанна XXIII, миру Балътазара Косу, пришедшего на папский престол путём насилия, заговоров и интриг, бывшего корсара, клятвопреступника, шантажиста, кровосмесителя и не знаю кого уж там ещё, что его когда-либо терзали угрызения совести?! Что он мучался раскаянием?! Ой, едва ли. Да вы же сами прекрасно понимаете, что понятия добра и зла абсолютно условны! Когда утверждают, что зло не только неизбежно, но и необходимо, то говорят это не для красного словца. Убийство — зло? Не так ли? Ну вот вы, например, вы можете хотя бы утопить котят? Или забить барашка?!… Ну что я спрашиваю?! Конечно же нет! Но колбасу-то мы кушаем… И ветчинку тоже. И, скорее всего, выражаем своё неудовольствие, когда в магазине не оказывается в продаже привычного набора мясных продуктов… Нет-нет! Я прекрасно понимаю, что лично вы ни в коем случае не пошли бы в мясники. Не подходите вы для этого с вашим пониманием добра и зла. Но что бы произошло, если бы все рассуждали так же, как вы? Насколько я понимаю, перейти в стан вегетарианцев вам не очень-то хочется… Кстати, а вы помните, как переводится имя Люцифер? Нет? «Утренняя Звезда». Красиво, не так ли? Но ведь и Христос говорил о себе: «Я есмь… звезда светлая и утренняя».[7] Да что там… Что я Вам лекцию читаю! Вы же изучали ту же философию, что и я. Помните закон «единства и борьбы противоположностей»? Это как раз наш случай.

— Помню, всё помню. И могу добавить к вашим примерам и свои собственные. Но, с другой стороны, подумайте — ведь в те же средние века палачи казались такими же необходимыми, как теперь мясники. И во славу Христа устраивали аутодафе… Устраивали, заметьте, самые обычные люди. Плохие и хорошие… Но сегодня-то человечество доросло до понимания того, что публичные казни — этот своеобразный театр насилия и ужасов — только множат зло. В очень многих странах смертная казнь отменена вообще! Можете ли Вы исключить возможность того, что когда-нибудь человечество откажется от убийства животных в целях получения их мяса, как отказалось некогда от их заклания в жертву богам? Вы обратите внимание — чем старше, я бы сказал — чем взрослее становится человечество, тем существеннее добреет как оно само, так и его боги… Ну да ладно, что-то мы ударились с вами в философию. Давайте-ка лучше выпьем за человеческую доброту и за добро в нашей жизни.

— Охотно, — согласился Марлен Евграфович, поднимая свою рюмку, — За добро — это хорошо. А знаете, нам с детства вдалбливали в головы закон сохранения массы и энергии. Я же со своей стороны предложил бы ещё и «закон постоянства добра». Трудно отрицать, что, творя добро одним, мы зачастую лишаем добра других… То, что говорил Ломоносов об энергии: «Если в одном месте убудет, то в другом месте прибудет» — в равной мере справедливо и для добра. Но мы-то, грешные, понятие добра соотносим обычно с тем, что хорошо для нас… Так что, конечно же, — за добро!

Сергей отметил, что гость всё время поддерживал себя в состоянии лёгкого опьянения.

— А что вы собирались рассказать мне о предсказанной вам котом любви? — напомнил гость.

— А-а, об этом… — Сергей задумался.

Насколько ему помнилось, он не обещал ничего рассказывать о своих сердечных делах. В конце концов, Марлен Евграфович не был его близким другом, а потому, несмотря на уютное сидение за столом с веселящими напитками, Сергею не очень-то хотелось исповедоваться.