— По вашему телефону?

— Ну да. Мы с ним уговорились. Некоторым людям ему неудобно телефон давать, он меня попросил. Мне ж не трудно.

— Таисия Афанасьевна, может быть, расскажете, как вы познакомились с Сергеем Петровичем?

— Да очень просто. Я работала в поликлинике, в регистратуре. А он врачом одно время. Такой обходительный, вежливый человек. Всегда со мной здоровался, как ни увидит. Ну, а потом перешел он в плавсостав, они ж все переходят. А я на пенсию. Долго его не видела. Ну и умирать стала. От камней. И тут бог его послал. Встретились у поликлиники. Я его и не признала сначала, времени сколько прошло. Ну, а он: «Здравствуйте, Таисия Афанасьевна. Как дела, как живете?» Я все и рассказала. Он говорит: «Потерпите месяца два. Пока пройдите заново обследование. А я из рейса попробую вам привезти лекарство». И привез. Спас, можно сказать. Я уже после третьего приема облегчение почувствовала. А потом и вообще рассосало. С того света вернулась.

— Таисия Афанасьевна, давайте все-таки уточним: свое имя Сергей Петрович вам назвал после той встречи у поликлиники?

— Может, и той. Честное слово, не упомню. Да в чем дело-то? При чем тут все это?

— Таисия Афанасьевна, скажите, вы не выполняли никакой услуги для Сергея Петровича в Тбилиси? Прошлой осенью?

Таисия Афанасьевна опять стала разглаживать на столе скатерть. Выпрямилась:

— Знала. Ох знала, что спросите. Выполняла. Только уж вы ничего плохого ему не делайте. Пожалуйста. Вещь-то эту он продавал для своей родственницы. Выручить ее хотел.

— Подождите, Таисия Афанасьевна. Какую вещь? — спросил Телецкий.

— Ну, драгоценность эту продавал. Перстень.

— Кто продавал? Сергей Петрович? Или вы по его просьбе?

— Я по его просьбе. Ему самому неудобно было.

— Где это было? — вступил в разговор я.

— Вы же сами сказали — в Тбилиси. В Тбилиси я его и продала, перстень этот. Прошлой осенью как раз.

— Кому? — спросил Телецкий.

— Да этим. Этим вот двум. — Отодвинула в сторону фотографии Гогунавы и Котика. — Не хотела сначала говорить. Подведу, думаю. Ну, а теперь, куда… если милиция.

— Как зовут этих людей, знаете? — поинтересовался я.

— Этого молодого — Котик, кажется. А постарше — Малхаз Теймуразович. По фамилии Гогунава.

— А кому вы продали перстень? Котику или Гогунаве?

— Гогунаве. Котик так… Вроде помощника у него.

— И сколько вам заплатил Гогунава за перстень?

— Сто тысяч рублей. Перстень-то старинный. С бриллиантом. Не думайте, я все сто тысяч Сергею Петровичу отдала. До рубля.

Сказав это, Таисия Афанасьевна посмотрела с некоторым смущением. По всем признакам было ясно: она говорит правду. Вот уж воистину — святая простота. И тем не менее, как сообщнице Челидзе, пусть и невольной, ей придется отвечать перед судом. Незнание закона не освобождает от ответственности за его нарушение. Что же касается Челидзе, он тонкий психолог. Эта старушка, понятия не имеющая, к каким страшным последствиям может привести ее помощь, стала идеальным «тайным коммутатором», с помощью которого он связывался со своими партнерами, успешно скрывая свое настоящее имя.

Я посмотрел на нашу собеседницу:

— Таисия Афанасьевна, то, что вы все чистосердечно рассказали, вам зачтется. И все же вы нарушили закон.

— Ой, милок, я ж ничего не знала…

— Может быть. Тем не менее, милиция вынуждена применить к вам меру пресечения — подписку о невыезде. Из Батуми вам пока выезжать нельзя. Договорились?

— Конечно, буду здесь. Здесь буду, в Батуми, куда я денусь, — согласно закивала Таисия Афанасьевна.

— Надеюсь, других совместных дел, кроме этого перстня, у вас с Сергеем Петровичем не было? Вы ничего больше не продавали по его просьбе?

— Нет, милок, что ты… Правда… — Таисия Афанасьевна замолчала, явно преследуемая сомнениями, потом махнула рукой: — Ладно, скажу, раз уж такое дело. На днях Сергей Петрович принес мне чемоданчик. Попросил подержать у себя немного. Ну, я оставила, почему же не оставить, раз человек просит.

— И где же сейчас этот чемоданчик? — спросил я.

— У меня в гардеробе, в ящике лежит.

— Может, покажете?

— Отчего не показать, вы же милиция…

— Только подождите, мы пригласим понятых. Такое есть правило.

— Зовите, раз надо.

По моему знаку участковый вышел. Вскоре он вернулся с двумя понятыми, пожилыми мужем и женой из соседнего дома. Открыв указанный Таисией Афанасьевной нижний ящик гардероба, я достал оттуда новенький черный дипломат, очень тяжелый. Положил на стол, попросил участкового взломать замок. Выполнив мое указание, участковый открыл крышку. Мы с Телецким переглянулись. Дипломат был до отказа заполнен старинными изделиями из бронзы, золота, серебра и камня. В последнее время я поневоле начал разбираться в вещах подобного рода и сразу же определил новгородские кресты-складни, вещи Фаберже, ростовскую икону-финифть, китайские изделия. Все предметы в дипломате были аккуратно переложены ватой и пергаментом.

Я посмотрел на Телецкого:

— Эдуард Алексеевич, здесь нужны ваши знания.

— Нужны… — Телецкий бережно взял лежащую сверху резную фигурку тускло-зеленого цвета. — Ого! Китайский агальматолит.

— Китайский агальматолит? А что это?

— Китайская резная скульптура из этого камня. Думаю, эта фигурка была изготовлена очень давно, веке примерно в тринадцатом. Сами понимаете, какую ценность она представляет. Впрочем, на мой взгляд, большая ценность и все остальное, что здесь лежит.

— Что ж, будем переписывать.

— Естественно.

Участковый в присутствии понятых составил протокол об изъятии ценностей. После этого, еще раз предупредив Таисию Афанасьевну, чтобы она пока никуда не уезжала из Батуми, мы покинули ее квартиру.

Фасад дома, в котором жила Таисия Афанасьевна, выходил на узкую улочку, примыкавшую к Приморскому бульвару. Выйдя на бульвар и попрощавшись с участковым и Телецким, поехавшим в МВД, я подошел к телефону-автомату. Набрав номер Бочарова и услышав отзыв, сказал:

— Добрый день, Константин Никифорович. Квишиладзе.

— Добрый день, Георгий Ираклиевич. Есть какие-нибудь новости?

— Есть. Вам сейчас доложит о них Эдуард Алексеевич. Константин Никифорович, не скажете, что там с Джомардидзе?

— Насколько мне известно, Джомардидзе стало лучше.

Новость была настолько важной, что я несколько секунд молчал. Наконец выдавил:

— Что… серьезно?

— Серьезно. Лечащий врач сказал: если ничего не случится, завтра утром Джомардидзе можно будет допрашивать.

Попытавшись осмыслить, что из этого может следовать, я спросил:

— И много людей об этом знают?

— Не волнуйтесь, Георгий Ираклиевич. Я принял меры, чтобы об этом никто не смог узнать.

— Константин Никифорович, вы долго еще будете у себя?

— Часа три еще пробуду.

— Если через полчаса я к вам зайду, примете?

— О чем разговор. Жду через полчаса.

Повесив трубку, я вернулся на бульвар. Сел на скамейку. Отсюда хорошо были видны медленно накатывающиеся и тут же разбивающиеся о волнорез морские волны. Глядя на них, я попытался подвести итоги. Выздоровление Джомардидзе дает некий оперативный простор, но не более того. Ждать от него каких-то признаний наивно. Он отлично знает, что ему грозит, если он возьмет на себя убийства Чкония и Гогунавы. Что есть еще? Показания Вахтанга Дадиани — раз. Неожиданное откровение Ларисы Гогунавы — два. Рассказ Котика — три. Расставивший последние точки разговор с Таисией Афанасьевной — четыре. Не так уж мало. Но вряд ли под давлением этих во многом уязвимых фактов и свидетельств Челидзе начнет давать искренние показания, раскрыв свою истинную роль во всех событиях, так или иначе связанных с «Перстнем Саломеи». Не тот человек. Будет стоять намертво. И уж, во всяком случае, сделает все, чтобы отвести от себя главное обвинение — в организации убийства Гогунавы.