Мне больше всего на свете хотелось побыть с Лизой, а он запирал ее в соседней комнате со словами «Пойди поиграй!», а мне говорил: «Оставь ты этого глупого ребенка и иди ко мне!»

С горя трезвенник Сонни начал курить и пить. Он водил меня по ресторанам, где пил до умопомрачеения и в пьяном виде наконец-то становился прежним, милым и ранимым Сонни, которого я знала. Но яа понимала, что это состояние продлится только до его отрезвления.

В такие моменты Сонни плакал, целовал мне руки и говорил, что он все понял, понял, почему он так со мной обращался. Когда я услышала это в первый раз, у меня проснулась робкая надежда. Может, и в самом деле понял?

– Это очень хорошо, что ты понял, – осторожно сказала я.

– У меня умерла младшая сестренка, когда мне было 5 лет, – плакал Сонни, – и психолог сказал мне, что я поэтому так чрезмерно тебя опекал и берег. Старался защитить от злого мира.

И это все? Нет, он ничего так и не понял… Если он считает свое обращение со мной «заботой и опекой».

Мне было его очень жалко в такие моменты, но я ни на секунду не могла забыть, как он мучает своими действиями нашу маленькую девочку. А сам он, казалось, совершенно этого не понимал.

– Прости, я слишком мало уделял тебе времени.. нам надо было чаще ходить куда-нибудь вместе… в кино… – плакал он.

В кино? Смотреть «Терминаторов»?!

Я оставила надежды на то, что мы с ним сможем хотя бы друг друга понять.

Один раз он повез меня на всю ночь в гостиницу где-то в Схевенингене, оставив Лизу у Луизы (малышка так боялась его, что не посмела и пикнуть, когда он ее туда отвозил, только грустно на меня смотрела).

Повез только для того, чтобы наутро сказать мне:

– Я тебя люблю, но жить с тобой я не могу!

А я и не просила его со мной жить. В ту ночь я лежала с открытыми глазами и беззвучно плакала пока он там утолял свои страсти. А он даже и не заметил этого. Для меня то, что он тогда делал, было самым настоящим насилием, хотя ни один «цивилизованный суд, поставивший меня в такое положение, наверно, его таковым бы не признал: ведь я не кричала, не сопротивлялась и не говорила «нет»…

Пооробовала бы я это только сказать! Сонни и без того время от времени выгонял меня из дома – “для острастки”- на пару дней:

– Ты же так хотела быть независимой? Ну, вот и будь!

Что я никак не могла осознать – это почему он не подумал, какой эффект это будет иметь на Лизу? Ну ладно, меня он хотел “проучить”, но она….

Бедняжка не хотела ложиться спать без меня и все время повторяла:

– Только ты не уходи, мама! Чтобы когда я проснусь, ты дома была…

И потому выгонял он меня рано утром, когда она еще спала… А потом звонил мне на работу и недовольным голосом сообщал:

– Ну вот… теперь этот глупый ребенок все время про тебя спрашивает!

И от этих слов у меня внутри все переворачивалось. А сказать было ничего нельзя.

Жаловаться было некому, все законы были на его стороне.

Но наконец однажды нам с Лизой все-таки повезло: он выгнал нас на выходные обеих. Сказал:

– Мне надо побыть одному.

По-моему, у него здорово сдавали нервы, но говорить с ним по-человечески на этом этапе уже было невозможно, как я ни старалась. Он замкнулся в себе на все 100%.

Когда я заикнулась, куда же мы денемся, Сонни грубо ответил, что это – не его дело; у меня так много подруг, вот пусть они меня и приютят на два дня. И я не стала с ним спорить – а то вдруг еще передумает?

Когда потом я позвонила ему, уже от одной из своих подруг, которая оставила мне ключи от своей квартиры, yeхав в отпуск – потому что я узнала у своего адвоката, что на развод Сонни так и не подал, он только по-прежнемк хотел отобрать у меня Лизу (как инструмент для привязывания меня к себе), он оборвал меня:

– Завтра ты мне её вернешь. А сама – убирайся куда хочешь!

Я опять не стала с ним спорить. Просто посмотрела на Лизу – мирно посапывающую на постели – и поняла, что я никогда этого не сделаю. Пусть меня судят, пусть мне придется быть беглецом, но я больше не могу причинить ей то, что она уже пережила за эти месяцы, когда он возил её от одних родственников к другим, никому она по-настоящему не была нужна, а на вопросы обо мне ей отвечали, что “маму съел лев”.

После этого обратной дороги нам не было. Я решилась – хотя это и было против решения суда, я позвонила своему адвокату и сообщила ей, что отправляюсь с девочкой в “приют” (по-голландски он называется “оставь-моё-тело-в покое” дом”).

Строго говоря, они не обязаны были меня принять – и в таких домах обычно ужасно не хватает мест. Но нас пожалели. Повезло… так я тогда думала.

Я позвонила им, заручилась их согласием, вызвала такси и с сонной дочкой на руках отправилась в неизвестность…

***

…Куда, куда мне было бежать от этих своих мыслей? Может быть, на Шорт Странд?

Туда я попала с легкой руки Патриции.

…. – Обычно я считаю Палестину куда более опасным местом. Но я только что вернулась с Шорт Странда, где население находится под непрерывными атаками со стороны лоялистов, полиции и армии. Одно время там бросали бомбы каждые 10 секунд. Полиция не пропускала пожарников тушить пожары и скорую помощь забрать раненых. В конце концов, работники скорой помощи добрались туда пешком и на носилках несли людей до больницы. Это была самая ужасная ночь. – рассказала мне она.

«…Сообщаем нашим клиентам, что с 18:30 автобусы по маршруту до Шорт Странда

ходить не будут, в связи с общинными беспорядками.»- звучало по радио на белфастской автостанции….

…Общинные беспорядки. Именно этим достаточно невинным словосочетанием

обозначила местная транспортная компания то, что вот уже несколько месяцев происходило тогда в этом маленьком, изолированном от внешнего мира районе, где все знают друг друга, и где до недавних пор католики и протестанты жили как хорошие соседи. Если судить по британской прессе, то в один прекрасный майский день обе общины вдруг неожиданно обуял острый приступ весеннего бешенства, длящийся все лето, которому подвержены только такие существа низшего порядка, как местные жители, для развода в стороны которых необходимы «истинные арийцы»- не подверженные

подобному вирусу британцы.

Старая сказка на новый лад. С той разницей, что у нового варианта этой старой сказки – далеко идущая цель: уничтожить мир на североирландской земле, ликвидировать мирное соглашение Страстной Пятницы, но так, чтобы обвинить в этом своего политического врага.

В изолированных католических районах северного и восточного Белфаста,

таких как Шорт Странд и Ардойн, решалась судьба мирного процесса в Ирландии.

Вот что происходило там на самом деле, а вовсе не «разборки двух групп

Бандитов», разнимаемых «озабоченными судьбой мирных жителей» «доблестными»

полицейскими.

В этом я имела возможность убедиться собственными глазами,

проведя вечер и ночь среди католических жителей Шорт Странда, от чего меня

отговаривали многие опасавшиеся за мою безопасность знакомые. Честно говоря,

было действительно не по себе – и было от чего…

ОТРЫВКИ ИЗ ДНЕВНИКА МЕСТНЫХ ЖИТЕЛЕЙ «ШОРТ СТРАНД В ОСАДЕ»:

«С субботы 11 мая католическое население Шорт Странда, маленького анклава,

расположенного на краю преобладающе протестатсцкого / юнионистского

восточного Белфаста, подвергается организованным кампаниям сектантского насилия и угроз. .

… От крайнего дома Шорт Странда – около 150 ярдов до ближайшей врачебной

практики (протестанские дома – всего в 20 ярдах от нее), около 150 ярдов до

ближайшей почты. В самом Шорт Странде нет ни почты, ни почтового ящика, ни

супермаркета, ни зубного врача, ни детского сада, ни доступа к социальным

службам. В результате кампании насилия жители Шорт Странда лишены доступа ко всем этим жизненно важным услугам.

В Шорт Странде проживают около 3000 католиков. Их окружает протестантская / юнионистская община восточного Белфаста общей численностью в около 60.000