Я улыбалась всем собравшимся и была сама доброжелательность. Но когда мистер Фрост надавил на меня, чтобы я «забрала обратно свои обвинения в адрес школы, что уши ребенку прокололи там», я только очаровательно улыбнулась :

– Какие обвинения, мистер Фрост? Кого конкретно я обвиняю? Я задала вопрос и не получила на него ответа. Все, что я знаю, – это то, что Лиза была в распоряжении школы, когда это случилось. Как это случилось, кто это сделал и почему, – этого я не знаю и как раз хочу выяснить.

– Этого не могло случиться в школе.

– Почему не могло? Потому что Вы знаете госпожу директрису и верите ей? Или все-таки я могу увидеть результаты вашего расследования?

– Возьмите обратно свои ложные обвинения!

– Сначала я хочу получить от вас результаты расследования, а потом уже вы можете ожидать от меня какой-то реакции.

– Я думаю, будет полезно занести в протокол, что между тем, как девочку привезли домой, и тем, как Вы пришли с работы, прошло 15 минут.

– Для кого это будет полезно, мистер Фрост? Для школы?

Потом они долго пытались вешать мне лапшу на уши в отношении расистского произведения госпожа Шилдс, учительницы музыки. Мистер Фрост с торжествующим лицом извлек на свет кипу подобных же рисунков и заявил – с явным удовольствием на лице: «вот, мол, какие мы находчивые!» -, что все дети в Лизином классе получили такие же рисунки. Я была готова к такому повороту событий: именно об этом меня предупреждал Ойшин.

– Если это действительно так, то почему на других рисунках нет имен других детей? Почему другие рисунки изображают не человеческое черное лицо, а домик или… Постойте, а это что такое? – и я с наигранным любопытством вытянула из стопки рисунок белых кругов на черном фоне.

– Извините, это что должно представлять? Мишень для стрельбы?

Фрост покрылся холодным потом, и я почувствовала себя пулеметчицей, чья очередь угодила во вражескую цель.

– Э-э-э-э… может быть, это улитка, или просто так… , – пробормотал маленький старый оранжист.

– Улитка? Ну, надо обладать для этого богатым воображением… – внутренне поражаясь собственнной смелости, выпалила я.

Они начали заверять меня, конечно, что никто ничего не имел в виду.

– А я и не утверждаю, что имели, – бодро подхватила я. – Но Вы знаете, мистер Фрост, как это ранило наши чувства! Что я должна была подумать при виде этого – тем более, что я говорила уже со школой о том, как мы чувствительны к расовому вопросу. И я ожидала после этого от персонала большей чуткости…

– Школа хотел научить таким образом детей контрасту между черным и белым, – не сдавался мистер Фрост.

– Между черным и белым? А почему именно между ними? Почему не между оранжевым, например, – и зеленым? Это гораздо более детские, более жизнерадостные цвета, не так ли?

Мистер Фрост начал вытирать платочком лоб.

Главные свои аргументы я берегла «на закуску». На тот случай, если их давление станет уже непереносимым. Тон, взятый ими, напоминал мне то, как судили монаха брата Франциско в любимом фильме моего детства – «Зорро» с Аленом Делоном – «Он лжец!» – «Вас дополнительно накажут за клевету на честного торговца.»

Но я не могла позволить себе быть такой прямой, каким был брат Франциско. Врага надо бить его же оружием! И я, мысленно пожалевшая их ещё раз, что ничего-то они об остальном мире не знают и даже не видели этого прекрасного фильма, успешно парировала их вопросы в перенятом у них же стиле «это полотенце», – на все вопросы повторяя «я считаю, что в интересах ребенка…».

Когда они вновь надавили на меня по поводу истории с серьгами, причем все трое сразу, я перебила их – вежливо, но твердо.

– Я пришла сюда в интересах ребенка, для того, чтобы найти решение наших проблем. Я надеюсь на вашу помощь в этом. Видите ли, мне известно, что другой иностранный ребенок испытывал такие же проблемы в этой школе, и я намерена перевести мою девочку в другую.

Фрост позеленел.

– У того ребенка были совсем другие проблемы.

– Может быть, медицинские проблемы у ребенка были другие. Но проблемы, с которыми столкнулись в этой школе его родители, были идентичны моим.

И я зачитала им весь список своих претензий к школе по части образования.

За столом воцарилась мертвая тишина. Было слышно, как где-то вдалеке стучат в барабан и играют на флейтах готовящиеся к очередному параду лоялисты….

… Когда мы с Мартином вышли из здания, светило солнышко.

– Я довезу тебя до дому? – предложил немногословный фермер-республиканец. Я молча кивнула. Мы проезжали через «зверинец» Северного Дауна, оставляя позади выкрашенные в цвета британского «фартука мясника» бордюрчики тротуаров и парамилитаристские флаги, только что вывешенные к новому «парадному» сезону.

– Ты заметила, как этот старикашка сказал про рисунок: «К сожалению, ваш ребенок – цветной…»Я хотел его в лоб спросить : «Почему это к сожалению?» – сказал Мартин. -Я твой свидетель, что он это сказал. Мы этого так не оставим!

– Go raibh maith agat, – сказала я по-ирландски. -Спасибо.

Тяжелый камень словно упал у меня с плеч. Хотя это был ещё не конец битвы, да и вся жизнь Лизы будет битвой тех, кто её любит, за нее и за её права. Так уж устроен этот бесчеловечный мир, что таких, как Лиза, не считают в нем людьми. Те кто сами не заслуживают ими называться. На Кубе было совсем по-другому…

Я ехала домой и думала о том, как вечером я обязательно пойду на море и окунусь в его холодную, неприветливую воду, – чтобы охладиться после пережитого. И если я на этот раз найдет на берегу чайку, я уже ни за что не оставилю её одну. Этому научил меня Ойшин. Я и сама была с ним такой вот раненой до безнадежности чайкой, но он не оставил меня в беде. Я выжила – и теперь должна передать его человеческое тепло другим, словно миниатюрный факел Прометея.

Только ради этого и стоит жить. Чтобы не покинуть в беде тех, кому трудно. Тех, кто жадно хватает пересохшим ртом свежий воздух, чувствуя что он тонет в море этой звериной жизни…

****

После этой истории мне стало по-настоящему страшно за Лизу. Так страшно, что я не смогла больше сопротивляться маме, когда она снова решила увезти Лизу домой – от греха подальше. Теперь уже даже современная Россия начала казаться мне безопасным местом, тем более что, в конце концов, мы,слава богу, не москвичи…

– Добивайся, чтобы ее перевели в другую школу, не сектантскую,- сказала мне мама на прощание, – И тогда мы вернемся.

Как будто бы здесь были другие школы…. Так передо мной встала еще одна почти неразрешимая в местных условиях задача. Так я снова осталась одна – уже в который раз за последние годы. И ко мне снова вернулись мои кошмарные сны….

… Я ни на секунду не сомневалась в том, что предложение Сонни поехать с ним домой станет лишь продолжением наших с Лизой мучений. Но у меня не было другого выбора. А какая мать не пошла бы на это для того, чтобы быть, наконец, рядом со своим ребёнком? Я ведь не видела её почти 3 месяца.

Да, пользуясь тем, что официально Лиза была ещё под его властью, на это самое время расследования обстоятельств, Сонни фактически шантажом заставил меня вернуться с собой под одну крышу. Но делал он это не из какого-то изощренного садизма, а из-за того, что он и сам был сконфужен и не знал, чего он хочет. И, к сожалению, думал в то время только об одном себе и о своих этих чувствах.

Для начала Сонни рассказал мне, как на днях он раскурочил трамвайную остановку из-за своих этих страданий – и за это ему пришлось заплатить крупный штраф. Я слушала его и не верила своим ушам: может, это он выдумал? Или же я действительно совсем не знала человека, с которым прожила вместе почти 8 лет?