Наоборот. Братья Венявские под опекой мамы и вездесущих импрессарио, давали концерты толпам русских любителей музыки, добиваясь от них одобрения и признания. Импрессарио учил, что музыкант должен уметь не только играть, но и возбуждать у толпы восхищение. Мама не раз должна была признать, что импрессарио располагают безошибочными методами, вызывать интерес у публики.

Однако, как учил импрессарио, объявления, афиши, клака, сплетни, слухи, денежные аферы и любовные приключения ничего не дадут, если музыкант не умеет быть любезным или грубым, говорить комплименты, или колкости, пить водку или вино, снижаться до уровня толпы или держаться свысока, предпочитать общество простых людей, или стремиться к аристократии. Все эти перипетии очень волновали пани Венявскую. Она видела, как они деморализуют ее сыновей, которые постепенно отдаляются друг от друга и от нее.

IV

ГЕМПТОН В ЛОНДОНЕ

Домик стоит в небольшом садике, дорожки посыпаны гравием, карликовые яблони побелены известью, абрикосы, персики, филигранная беседка, заросшая виноградом. Перед домиком миниатюрные клумбы с цветами, уже поднимающимися из земли, водопроводный кран с рукавом для поливки; со стороны улицы — железная решетка забора и надпись: Гемптон. Подстриженные кусты туи заслоняют небольшой двухэтажный дом. В этом районе города много таких домов, больших и малых, одноэтажных, двухэтажных и трехэтажных. Иногда за домом стоит конюшня или каретный сарай, но не всегда. Ведь в Лондоне много контор, сдающих кареты на прокат, а еще больше извозчиков и омнибусов.

Апрельский день клонится к вечеру. Слабое солнце едва просвечивает сквозь тяжелые тучи, плывущие по направлению к верховью Темзы. Кажется, вот-вот пойдет дождь, а может быть тучи разойдутся и на западе повиснет красный, солнечный диск.

Когда кто-нибудь проходит или проезжает по узкой уличке, лают собаки, — добродушно, словно по обязанности, чтобы предупредить о появлении чужих.

Окна нижнего этажа дома «Гемптон» распахнуты настежь, но с улицы увидеть ничего нельзя, ибо внутренность комнат закрыта тяжелыми, кремовыми шторами.

Зато слышен чарующий дуэт. Рояль и скрипка. Это Антон Рубинштейн и Генрик Венявский, два знаменитых виртуоза, играют романс. Впрочем различить отдельные звуки инструментов невозможно, — так согласно они играют. Это не музыка, а трогательная песнь любви, песнь влюбленного, протягивающего руки к своей возлюбленной.

Едва только закончился трогательный романс, уже слышна мелодия сельской идиллии. Кажется, играет свирель, обыкновенная, сделанная из ветки вербы польская свирель. Свирели вторит басетля, деревенский контрабас. Кто же это играет? Неужели скрипка и рояль?

Среди слушателей сидит блондинка со светло-пепельными волосами, большими глазами и свежим, красивым личиком. Коса уложена вокруг головы в высокую прическу. Она смотрит то на Рубинштейна, то на Венявокого. У этого молодого, черноволосого мужчины со смешной бородкой и темными усиками удивительно большие и очень выпуклые глаза. Во время игры он иногда их закрывает и когда неожиданно откроет, его взгляд порой бросает молнию, а иногда остается мертвым и невидящим. Он очень ловок и строен. Модный сюртук ему идет. Но обо всем этом забываешь, едва он начнет играть. Его скрипка звучит нежно, как бы из потустороннего мира, будто сверхчеловеческий голос раздается внутри волшебного инструмента.

Девушка хотела бы заглянуть в эту скрипку, как до этого хотели сделать многие из его слушателей. Звуки то мчатся один за другим, то поют подобно заунывной пастушьей свирели, слагаются в марш или ритмический танец, исполненный жизни и блеска. Мелодия возвращается снова, но теперь она уже звучит иначе. Смычок головокружительными аккордами движется по струнам, он легко и свободно прорезает густые, сочные тона. Пассажи шестнадцатыми сменяют друг друга. И чтобы извлечь эти звуки, чтобы, едва прикасаясь к струнам добиться такого великолепного звучания, нужно исключительное дарование. Бледное лицо виртуоза оживлено улыбкой. Когда отзвучал финал, он опросил Изу:

— Как вам понравилась эта польская штучка?

— Штучка? Но это же чудесно. Я боялась за смычок, за струны, за вас!

— Неужели было так опасно? Вы говорите удивительные вещи, — шутит Генрик.

— Пожалуйста, вот пирожное, — девушка хочет перевести разговор на другую тему.

— Это что? Награда за мою игру?

— Награда? Сразу же и награда, — попробуйте, пожалуйста, — пирожное приготовлено по моему рецепту, — отвечает девушка.

— Вы умеете печь пирожные? — недоверчиво спрашивает скрипач.

— Не только пирожные. Я умею готовить много вкусных вещей.

— Ого, я пожалуй съем все содержимое корзинки. Вы Рубинштейну не давайте ни одного.

— Но ваш коллега — наш дорогой гость.

К ним подошел Антон и мисс Иза подвинула ему корзиночку с пирожными.

— Попробуйте, пожалуйста.

— Не трогай, это мои пирожные, — шутливо сказал скрипач.

— Вот как?… — пианист взял сразу несколько штук и проглотил.

— Замечательно, очень вкусно, очень сладко! Пожалуй, эти пирожные с ромом?

— Вы угадали! Мой отец любит пирожные с ромом, — пояснила девушка.

Невдалеке среди гостей сидит серьезный, с лицом похожим на бульдога сэр Томас Гемптон. У него бегающие глазки, мощные челюсти и багровое лицо. Он почти ничего не говорит, но видит все, что делается в комнате. Пьет чай по-английски, очень крепкий и ароматный. Его супруга лэди Гемптон, высокая, худая, улыбающаяся, гостеприимная дама. Она вмешивается в беседу молодежи.

— Говорят, вы собираетесь повторить свой концерт в Обществе любителей камерной музыки?

— Я слышал об этом, — ответил пианист, — но дело касается, собственно говоря, Генрика. Ведь это он 14 февраля очаровал весь Лондон.

— Я не знаю, удастся ли повторить этот концерт, ведь для этого нужны Рис, Дойль, Шройс и Пьятти. Собрать такой исключительный ансамбль можно только благодаря тому, что в Лондон случайно приехало пять настоящих музыкантов. Но возможно ли, чтобы это случилось второй раз? — говорит Генрик равнодушно.

— Ближайший понедельник будет посвящен квартетам Гайдна, Моцарта и Бетховена. Генрик будет участвовать в концерте — добавляет Рубинштейн, чтобы сгладить неловкость, допущенную Венявским.

— Ничего еще не известно. Положение создалось такое: скрипач есть, не хватает виолончели, — парирует Венявский. — С кем попало играть мы не будем.

— Я думаю, что партию виолончели сыграет Альфред Пьятти, — пианист хочет обязательно закончить общую беседу и перейти к другой теме.

Гости разделились на отдельные группки. Музыканты удалились, никем незамеченные. Их ничто не связывает с этим обществом. Солидные господа: судовладельцы, судьи, профессора и их важные супруги, большей частью рыжие и с плоскими бюстами, собрались сегодня, чтобы в гостиной Гемптонов увидеть двух восточных музыкантов, играющих без нот. Такие собрания происходили у герцогов Мальборо, у герцога Вестминстерского, могут происходить и у Гемптонов.

На концерт, состоявшийся в понедельник, слушатели пришли вооруженные партитурами, книгами, зонтиками и очками. Ведь это чрезвычайная сенсация. Венявский исполнял партию первой скрипки в квартете Гайдна наизусть. Так же точно он играл Моцарта, а в квартете Бетховена перешел на альт. X. Г. Блэгров и Проспер Сэнтон — тоже превосходные музыканты — беспрекословно ему подчиняются.

Скрипач Венявский вышел даже в партер, чтобы приветствовать лэди Гемптон. На английских концертах это не принято. Он начал беседу с Изой по-французски.

— Не прогуляетесь ли вы со мной по Гайд-парку? Иза быстро взглянула на мать.

— Мы намерены воспользоваться когда-нибудь свободным временем и проехаться по парку. К сожалению там теперь не всегда спокойно, и общество предпочитает гулять по Сент-Джемс.