– А тебе уж, Эмми, совсем не стоило сюда приезжать в твоем-то положении! Как будто этой кобыле здесь больше некому помочь…

Кто бы ей ни помогал, казалось, ей нужна была только я. Роза заставила меня сесть у ее кровати, продолжая крепко держать мою руку. Родовые муки показались нам обеим бесконечно долгими; раньше я думала, что Роза будет рожать удивительно легко, но, оказалось, я ошиблась. Я просидела с ней весь день и большую часть ночи. Когда Кейт попыталась было отправить меня домой, послышались исступленные возгласы протеста, а ногти Розы так и впились в мою ладонь.

– Как ты не понимаешь! – закричала она на мать. – Мне не нужна ты, и никто не нужен. Только Эмми!

А у меня уже горела от боли спина, и рука давно затекла. Доктор, а с ним за компанию и Том дремали в спальне напротив. Сиделка сообщила мне, что Джон Лангли бодрствует в своем кабинете внизу.

– Никогда не видела, чтобы из-за родов так суетились, – сказала она, неодобрительно глядя на Розу. – Она здорова, как бык…

Схватки участились, и рано утром Роза наконец родила здоровую и крепкую девочку, чей крик, казалось, заполнил весь дом. Услышав его в своем кабинете, Джон Лангли вместе с Томом ждали за дверями, пока не вышла сиделка с завернутым в платок младенцем. Не знаю, что сказал Лангли по поводу внучки, однако мне было известно, что все его помыслы были связаны с мальчиком. Узнав, что родилась дочь, Роза с огорчением промолвила:

– Ну, теперь он захочет, чтобы я сразу родила ему второго, мальчика!

Сгорбившись от усталости, я сидела в кресле и пила чай, который вопреки установленным в доме правилам Кейт сама приготовила на кухне. Собиравшийся уходить доктор остановился возле меня.

– Поезжайте и ложитесь в постель, – сказал он мне.

Розу вымыли и немедленно уложили спать. В доме все стихло. Я спускалась по лестнице, Джон Лангли держал меня под руку. Том пошел за мной и посадил меня в карету.

– Я попрошу мать Розы заехать к тебе по пути домой, Эмми, – сказал он. – Ты выглядишь такой измученной…

– Я в порядке, – ответила я. – Не надо ее посылать. Она тоже всю ночь была на ногах.

Вставив ключ в замочную скважину, я услышала мяуканье моих голодных кошек. Пока они ели, я разожгла потухший в печи огонь. Извозчики еще не приехали, и в переулке было очень тихо. Воздух раннего утра был свеж и приятен; я широко распахнула окна и оставила дверь приоткрытой. Пока кипятился чайник, я переоделась в ночную рубашку и приготовила себе постель.

Когда я поднимала чайник, чтобы заварить чай, меня вдруг пронзила сильная боль. Все же я сумела поставить чайник на место, не пролив кипящей воды. Это было последнее, что я помнила, пока Хиггинс не обнаружил меня лежащей у открытой двери.

Я не сочла нужным просить кого-нибудь сообщить Адаму, что я потеряла ребенка. Узнав, что «Лангли Энтерпрайз» вот-вот пришвартуется в бухте Хобсона, я послала за каретой Розы и сама отправилась в ней в порт. Слабость после выкидыша все еще не прошла, но не она была причиной того, что мои ноги, да и все тело, дрожали по мере приближения к сходням «Энтерпрайза».

Разгрузкой руководил помощник капитана Паркер. Он и сказал мне, что Адам уже на берегу, в конторе магазина Лангли. Я осталась в каюте, со страхом ожидая минуты, когда по трапу прозвучат его шаги. Тогда я действительно боялась. С ребенком я была уверенной, желанной, возможно, даже любимой. А без него стала – напуганной и несчастной.

Адам стоял и смотрел на меня, он сразу же заметил, что моя фигура изменилась. Словно защищаясь от взгляда Адама, я прикрыла живот рукой.

– Я лишилась ребенка, Адам.

Он быстро подошел и обнял меня; когда Адам нежно поцеловал меня в щеку, я ощутила все свое несчастье, потому что он сделал это из жалости и сочувствия, а не потому, что любил меня. Я чувствовала, как похолодело мое сердце от мысли, что, если бы он меня любил, теперь мы вместе бы делили с ним эту потерю и она только еще больше сблизила бы нас. Казалось, он не хотел показывать мне свое разочарование и делить со мной свое горе. Адам жалел меня, не позволяя мне жалеть его.

– Бедняжка Эмми… – сказал он.

– У нас еще будут дети, Адам.

Он ответил только:

– Бедная моя Эмми.

Я отвернулась, освобождаясь от его объятий, от боли, застывшей на его лице.

– У нас еще будут дети, – повторила я. Однако я понимала, что вместе с ребенком я лишилась и Адама.

Глава шестая

Вскоре я поняла, что не могу жить без Розы и ее ребенка. Каждый день под тем или иным предлогом я отправлялась на Коллинз-стрит и звонила у дверей дома Лангли. Иногда я заставала Розу на месте, но даже если ее не было, я все равно поднималась по лестнице в детскую. Слуги уже привыкли к моим визитам и даже ждали меня, так что они не задавали никаких вопросов. Я брала малютку на руки, играла с ней и говорила ей то, что я, наверное, говорила бы своему собственному ребенку. Это немного успокаивало мою тоску; однако рано или поздно ребенка приходилось класть в колыбельку и уходить. Возможно, этими дневными посещениями я только делала себе хуже, продлевая свою боль, но и прекратить их я тоже не могла.

Когда мне было особенно тяжело и я чувствовала себя совершенно несчастной, я начинала винить Розу за то, что потеряла своего ребенка, за то, что она требовала, чтобы в ту ночь, когда она рожала, я все время оставалась с ней. Затем я винила себя за то, что имела глупость уступить требованиям Розы, так мало заботясь о самой себе. Но все это служило слабым утешением, и я старалась не думать об этом слишком долго. Оставшись одна, без Адама и без привычных мыслей о будущем ребенке, которые еще недавно заполняли все мои дни, я начинала понимать, что Роза стала нужна мне так же, как и я ей. Я не могла обойтись без се общества и даже без пустых и скучных сплетен, которые ей так нравились. Но, пожалуй, больше всего мне нужен был ее ребенок.

В этом, как и во многом другом, Роза мне не отказывала – я понимала, что младенец значил для нее не слишком много, за исключением того, что вместе с ним Роза приобрела и влияние на Джона Лангли. Она оказалась легкомысленной матерью, для которой ребенок был только игрушкой, потому что ей не надо было о нем заботиться. Иногда, чтобы заполнить свободное время, Роза заходила в детскую и, немного покачав малышку на руках, охотно, как мне казалось, передавала ее няне. Тем не менее, как это часто бывает, дети любили Розу, а она, нисколько не стараясь, умела их порадовать. При Розе девочка никогда не плакала, казалось, она узнавала мать, чувствовала ее руки, о чем свидетельствовали улыбка и радостное гуканье. Роза пела ребенку колыбельные песенки, помахивала перед ее личиком золотыми часами, смеясь, когда крохотные детские ручки пытались до них дотянуться; прижав дочь к себе, Роза склоняла над ней свое лицо. Мне казалось, что первыми воспоминаниями этого ребенка должны были стать ощущения от прикосновения к шелку и запах духов Розы.

Девочку назвали Анной. Роза уступила Джону Лангли право выбора имени для нее, так же как и вероисповедания. Возможно, ей просто не хотелось бороться с ним за это право. Так что ребенку дали английское имя и окрестили в английской церкви. Как я поняла, это являлось частью борьбы Джона Лангли против Магвайров.

Пожимая плечами, Роза оправдывалась:

– А какие еще у нее шансы? Я хочу, чтобы она попала в нужное общество, и не хочу, чтобы перед ней захлопнулись все двери…

Никто из Магвайров при крещении не присутствовал, и Кейт так и не удалось увидеть малышку в длинном кружевном одеянии, которое в свое время надевали на Тома и на Элизабет.

– Да я и представить себе не могу, чтобы я стояла и смотрела, как душу бедной крошки передают дьяволу. Ноги моей больше не будет в доме Лангли!

Но Роза продолжала ходить к Магвайрам. И они продолжали ее принимать. Хотя Кейт и не выказывала восторга от этих посещений, запретить Розе приходить она тоже не могла; Дэн же, едва увидев Розу, заключал ее в свои объятия.