И точно так же, как те две собаки, которые не знали, что им делать с кошкой, если она не убегает, Тарасюк и Безбородов сбавили скорость и растерянно остановились от меня шагах в трех.

– Ну и что дальше? – спросил я, стараясь говорить ледяным тоном.

Они не знали. Стояли, соображали. Не знаю, как Тарасюк, но Безбородов – страшный тупарь. Своими ушами слышал, как однажды на перемене он и еще один дебил из того же восьмого «В» спорили, какая столица в Прибалтике – Рига или Юрмала.

– Руки вынь из карманов! – подал наконец голос Тарасюк.

– Выну… – пообещал я. – А в обморок ты не упадешь?

Со спины я был прикрыт школьной стеной, это самое главное… Они оглядывались нетерпеливо на дверь, сами не решались напасть.

– В общем так, фрайерята, – сказал я, уже не зритель, а режиссер, исполняющий главную роль. – Некогда мне тут с вами лясы точить. Прыгнете – одного из вас точно распишу. Не накалывались еще? Наколетесь… Кто-то из вас – точно, я отвечаю!

И я ушел, не оборачиваясь, не слишком торопясь, не волнуясь… Нет, я совсем не герой. Просто мне все было безразлично. Это всегда со мной происходит после того, как ярость перегорает. Накатит равнодушие – и ничем меня тогда уж не напугать, не обрадовать и не удивить…

И я нисколько не удивился, что шакалье это не кинулось за мною вслед.

И не огорчился тем, что опять с Валей не удалось поговорить, что снова пришлось отложить это, теперь уж на будущий год. Подумал даже, что, может быть, оно и к лучшему… Я себя частенько так утешаю.

Мне кажется, люди просто договорились считать Новый год ужасно веселым праздником. Талдычили они талдычили друг другу: ах, как весело, ах, самый главный праздник в году! Так и вошло в привычку… Сами себя убедили.

Так же и дни рождения: поздравляем! поздравляем! А с чем? Ведь не прибавился к жизни год, а совсем наоборот. Конечно, пока человек мал, он еще не осознает этого и радуется, как дурак. И подарки принимает как награду за то, что подрос на сколько-то там сантиметров…

«Ну-ка, становись вот сюда! Где-е тут у нас была зарубочка? Ого! Вот это ты вымахал! Ну молодец, молодец… Вот тебе… На-ка, держи!»

И садятся скорей пить водку.

Не знаю, для кого как, а для меня подарки ко дню рождения – давно уже не награда, а что-то вроде компенсации. Хотя я все еще расту и буду расти, если верить науке, еще лет девять. Оно бы и неплохо…

Интересно, а что чувствуют старики, когда принимают подарки? И какое у них настроение в последнюю ночь года? Надеются на что-нибудь?

Все дело ведь в надежде… У кого старый год был удачным, те мечтают, чтобы в дальнейшем им еще больше повезло. А у кого так себе, те верят, что вот уж в новом-то году!..

Все дело в надежде, да… Она – утешение за вычтенное время. Утешение для всех. Только не все это понимают. И не у всех есть желание что-то понимать. Потому что чем больше ты понимаешь, тем сложнее тебе живется… Но и с закрытыми глазами, и с заткнутыми ушами человек существовать не может. И если ты живешь, ни о чем не задумываясь, разве ты человек тогда…

Вот примерно с такой путаницей в голове я и гулял по городу, по моему родному городу за несколько часов до полуночи.

Прошелся несколько раз по проспекту, самому главному, потолкался в толпе у елки на центральной площади… Вокруг елки, у подножия ее, был устроен помост высотой в человеческий рост, и там были выставлены напоказ клетки с живыми пушными зверями.

– Смотри, смотри, Жанночка!

Рядом какая-то мамаша старалась поднять повыше девочку лет четырех.

– Смотри, детка, вот это – норочка, это – песец, а вон и лисичка-сестричка! Эти зверьки пришли сюда из глухого леса праздновать с нами Новый год!

– Дя-а? – удивлялась девочка. – А поцему?

– А потому что смотри, как здесь красиво, как сияют огоньки, сколько кругом людей!.. Вот и зверята прибежали повеселиться!

– Сами плибезали?! – не верила девочка.

– Сами, сами! Им же скучно одним в лесу…

А в зверосовхозе еще скучнее, подумал я. Господи, ну зачем детей постоянно дурят! Неужели для того, чтобы они, когда вырастут, знали, что ничему верить нельзя? Безоглядно – нельзя?..

Прямо страх берет, не успел человек родиться, а его уже обманывают, быль делают фальшивой сказочкой.

На площади можно было бы в эту ночь встретить кучу знакомых, потому что у нас принято обязательно приезжать сюда хотя бы на несколько минут, обычай такой городской, и давка в трамваях и автобусах такая же бывает, как и по утрам, когда люди едут на работу.

Но мне повезло, я и сам никого не увидел и никому не попался на глаза. Или меня просто не узнавали в новом пальто.

Хуже всего было то, что вокруг все куда-то спешили, суетились, подгоняли друг друга, и мне приходилось тоже ускорять шаг, а торопиться-то некуда было.

В магазины стоило только заглянуть, чтобы понять, сколько народу любит все откладывать на последний момент, такая там давка началась.

Сам не знаю зачем, но я попробовал позвонить из автомата Валерке – к телефону никто не подошел.

И вот беда, «проектор» мой никак не включался… Заело что-то в механизме. А может быть, причина была в оттепели, в том, что ноги скользили на подтаявшем льду, а новые сапоги вдруг страшно начали жать…

Мелькнула у меня мысль поехать к бабушке с дедушкой, маминым родителям, но тут же пришлось от нее отказаться. Во-первых, они наверняка уже спать легли, во-вторых, в поздравительной открытке сообщили, что оба гриппуют, а в-третьих, мало мне радости сидеть у них, пить слабенький чаек и слушать, какая у меня хорошая мама и какой у меня папа… Да и жили они у черта на куличках. Вот я и бродил как неприкаянный, и некуда было мне деться.

Мама говорит всегда, что как встретишь Новый год, так его и проживешь. Значит, придется мне странствовать?

А что! И очень просто… После восьмого класса уже принимают в мореходные школы. И геологоразведочные техникумы есть… Где еще требуются странники?

Проклятые сапоги! Кажется, на левой пятке уже мозоль…

В Ярославле, читал я в какой-то газете, училище есть театральное, куда принимают с неполным средним… В Ленинград можно тоже уехать, там, говорят, ПТУ – самые лучшие в стране…

Надо было мне, дуралею, походить в них дома дней несколько, поносить вместо комнатных тапочек… Ох, как трут! Должно быть, уже по живому мясу…

И всего через несколько месяцев все дороги, все пути для меня открыты. Ну если не все, то очень многие… Лишь бы только сапоги не жали.

* * *

…Стал накрапывать противный дождь, и я начал зябнуть, а температура-то держалась плюсовая! Из-под козырька газетного киоска, где я укрылся, хорошо был виден Главпочтамт, а на его фасаде – электронные часы-термометр: щелк – плюс два! щелк – двадцать два тридцать одна! щелк – плюс три! щелк – двадцать два тридцать две!..

Полтора часа без малого до той минуты, что когда-то мне казалась волшебной. Да что там когда-то! Совсем недавно еще казалась, как многое другое, о чем потом я постепенно узнавал, что вот это, оказывается – выдумка, а то – шутка, а что касается предметов, которые больше всего на свете нужны, – шапка-невидимка, волшебная палочка, сапоги-скороходы – так это и вовсе несбыточная мечта…

…Плюс два – двадцать два тридцать три – плюс три – двадцать два тридцать четыре…

Докандылял я с горем пополам до трамвайной остановки и в двенадцатом часу ночи приехал домой. Мама до того была рада, что даже не потребовала обратно деньги, которые мне так и не удалось потратить красиво.

– Ну как тебе мое новое платье? – похвасталась она. – Ты хоть похвали, раз батька не догадывается…

– Монтана! – одобрил я ее обновку, стянул с ног своих измученных сапоги, обулся в милые, разношенные, уютные, удобные шлепанцы, вздохнул и почувствовал, что все не так уж и безнадежно плохо.

Никуда не денешься, Новый год – семейный праздник…

Мамино прекрасное настроение только немножко подпортил отец – отказался наряжаться в костюм и повязывать галстук, а так и сел за стол в обычной своей домашней одежке, то есть в болотного цвета фуфайке и в штанах, которые он сам упорно именует спортивными. Но я таких в жизни своей не видел ни на одном спортсмене. Ни в натуре не видел, ни по телевизору.