– Отвалил бы ты отсюда, а, Шапкин? Отвали!
– Моя фамилия – Шапошников! Слышишь, ты, тварь…
Очнулся я, когда Надька влетела в класс, вцепилась в мои плечи и стала оттягивать назад. Опомнился и отпустил ворот кушнаревской рубашки, который скрутил так, что лицо Кушнарева из красного уже превращалось в синее… Теперь мы с ним оба могли дышать. Дело в том, что когда на меня вот это накатывает… ну, ненависть… я начинаю задыхаться. По-настоящему задыхаться. Как сумасшедший делаюсь, честное слово.
Мне редко приходилось драться. Вообще, я считаю, это очень глупое занятие. Дикость, жестокость – это все само собой, но главное, по-моему, – это глупость. Потому что в драке, если вдуматься, проигрывают все… Но порой находит на меня что-то… отчего, говорю вам, самому бывает жутко: перестаю себя помнить. Это когда уж за самое живое задевают.
Кушнарев подобрал с пола пуговку и прямо зубы оскалил и заскрипел ими на всю школу, как немазаными ржавыми петлями. И выбежал вон.
Надька проводила его злорадным взглядом и застонала, закатывая глаза под лоб:
– О-ой-й-й, Шапошнико-ов… Чего я сейчас видела-а… Он ей чего-то: ля-ля-ля, ля-ля-ля! А я стою же под окном! Но, гадство… Нич-чего не слышно! Ритка – ну рысь настоящая! Он ей: ля-ля-ля! Только руку протянул – а она его: хлесь! хлесь по харе! Слышь, а чего это ты с Кушнарем схватился, а? Тоже, что ли, в Ритку втрескался? Ну и дурак! Плевала она на всех на вас! Не ее поля ягоды! Ну, Кушнарь… Ну заполучил! Ну держи…
Я машинально взял протянутую мне сигарету. Надька просунула швабру в дверную ручку, накинула пальто на плечи, и мы отошли к открытому окну, сели там на парту.
– Ну дела-а!.. Кино и немцы! Молодец Ритка! Н-на! Н-на! Гнида этот Кушнарев… Думает, если у него брат сидел, значит, ему теперь все можно!
Она зажгла спичку и, держа ее вытянутыми пальцами за самый кончик, протянула мне.
– Он что, лез к ней, приставал? – спросил я, так же механически прикуривая.
– Не-ет! При мне, при моих глазах то есть, один раз только руку протянул… Они просто разговаривали.
– О чем, интересно…
– Не знаю, о любви, наверно… Но по роже она ему съездила – это за Горшка, точно! Еще вчера грозилась. Молодец! А то кто за него еще может отомстить? Ее-то он не посмеет тронуть, кишка тонка…
– Погоди, погоди… Что-то я не усек, – сказал я, пытаясь побороть отупение, которое вместе с легким головокружением нахлынуло на меня после первой же настоящей затяжки. – При чем здесь Рита, и при чем здесь Горшок, и при чем здесь Кушнарев?..
– Как это – при чем! Ты что, дурак или притворяешься, Шапкин? Или ты уже из-за своей Валечки Бабулечкиной вообще ослеп, ничего кругом не видишь?
– Как я могу это видеть… это же все происходит за кадром, понимаешь?
– Шапкин, у тебя что, и правда сдвиг по фазе? Я сейчас закричу…
– Подожди, но ведь с Горшком-то – Верников…
– Э-э-эх! – покачала головой Петракова и плюнула за подоконник. – Ты, наверное, только в фотографии и кумекаешь… Это же все Кушнарь подстроил, гнида поганая. Он их стравил, а сам – в сторонку. Чистенький, не подкопаешься. Он же от Завьяловой всех остальных отшил давным-давно, эти только два дурака оставались…
– Слушай, откуда ты все это…
– Да весь класс знает! – затрясла она у меня перед лицом широкой своей ладонью. – Он Верникову надул в уши: ты, мол, самый симпотный, фигура у тебя, и так далее… Ты Ритке сильно нравишься, а от нее Горшок не отлипает, уже достал ее, серый козел, пристает и пристает…
– Ты что, сама слышала это?
– Слышала – не слышала, какая разница! Девчонки рассказывали. Ну, в общем, заводил он его, заводил, накручивал, накручивал… Тот и озверел. Они же вместе договаривались Горшка-то… Верников только начать должен был, а потом Кушнарь обещал подвалить и с ним еще, кажется, Буркин из восьмого «В»…
– Нет, вот это уж ты не туда… Буркин, наоборот, в тот же день в теплице Верникову вломил, я видел своими глазами…
– Ну тогда точно – Буркин! – уверенно сказала Надька. Она оттопырила нижнюю губу и выпустила струйку дыма себе же в глаза. – Значит, он и должен был бы подключиться… По крайней мере, уговор у них был такой.
Она небрежным щелчком швырнула окурок в окно.
– Подожди, подожди… Но за что же тогда Буркин Верникова-то, если…
– Так вот же я тебе и объясняю! Верников после всего подходит к Кушнареву и говорит: что ж ты, где ж твои ребята? Ему же обидно! Горшок ведь тоже ему хорошо успел навешать, а главное – одному-то отвечать неохота… А эта гнида ему говорит: отвали на фиг, я ничего не знаю! И от Завьяловой отвали раз и навсегда! А Верников: ну я тебя тогда тоже, говорит, украшу, как и Горшка! Ну вот тут, наверно, Кушнарь Буркина и свистнул на подмогу… Это же все – одна кодла, с Товарной. Знаю я их всех, сама рядом живу.
Надька на секунду сделала задумчивое лицо, потом кивнула и добавила:
– Да, так оно и было, скорее всего.
Честное слово, я подумал, что еще немного – и начну Петракову по большому счету уважать.
– Ты смотри, как все закручено… Ай да Кушнарев!
– Что ты! Прямо настоящая детектива! Ну Ритка молодец!
– Стоп! Ты говоришь, весь класс видел все и знал, а что же тогда Горшков и Верников? Почему они не замечали?
– Да такие же они дураки, как и ты, вот и все! Ну, конечно, и не весь класс был в курсе, это уж я так… Но я-то все знаю! – сказала она хвастливо.
– Все-все?
– Все-все-все!
– И где Житько бабл-гам достает?
– В общаге у иностранных студентов, на Первомайской. На деревянные ложки обменивает.
– А что же ты Горшкова не предупредила, что ему подлянку готовят?
– Кто ж думал, что все так кончится! И вообще, я в чужие дела не суюсь, пускай сами разбираются… Да и Горшок – дурак! Нашел кого клеить… Раскатал губы… На чужой каравай рта не разевай!
– А… чей она каравай?
– Кто?
– Завьялова, конечно, кто же…
– Не знаю, – призналась Надька с явным сожалением. – Вот этого пока не знаю. Может, кто-нибудь из ее круга, из высшего света… Нет, чего не знаю – того не знаю. А врать не хочу.
Дверь задергалась, потом в нее громко постучали.
– Бросай сигарету… – шепотом подсказала Петракова и фальшиво-веселым голосом пропела: – Кто та-ам?
– Открывай!
Надька быстро повернулась ко мне.
– Опять эта гнида! Слушай, надо срочно дергать отсюда! – и, встав на цыпочки, подбежала к двери. – Ой, одну секундочку, ребята!
Сделав отчаянное лицо, она показала мне рукой на вешалку и затем на окно.
Я покачал головой и остался сидеть на месте.
Надька ударила себя два раза кулаком по макушке, показывая, какой я дурак, и снова сказала игривым тоном:
– Ой, сейчас, сейчас…
Так же, на цыпочках бросилась за моим пальто и по партам прискакала ко мне, как горная корова. Дверь трясли, но не сильно.
– Мотай отсюда, придурок! – зашипела она. – Ты что, ждешь, пока, они и к окну прибегут?
Глупая Надька! Неужели же Кушнарев стал бы атаковать только с фронта, а про тылы позабыл… Да когда в резерве есть несколько полков, даже самый бездарный стратег догадается организовать врагу небольшое окружение.
– Поздно, Петракова… Да и ни к чему… Эй! Эй!..
Но она уже буквально схватила меня в охапку, взгромоздила на подоконник и буквально вытолкнула наружу! Как я еще на ноги приземлился! Следом вылетело пальто и высунулась по пояс Надька:
– Ой, Шапкин! А шапка-то где твоя?
– Да здесь, в кармане… Уйди от окна, кретинка, простудишься!
От освещенного входа бежали двое.
– Стоять! Стоять! – кричали они издали.
Поджидая их, я спокойно оделся и поглубже надвинул шапочку, закрывая уши и брови.
Однажды летом, когда я гостил у дедушки в Калачеевке, при мне на соседскую кошку напали две собаки. Они ее приметили издали, когда она сидела у калитки и вылизывалась, умывалась, и кинулись к ней наперегонки. А кошка уже подчепурилась и спокойно сидела во всей своей красе на зеленой травке. Только уж когда псы были в трех шагах, я увидел, как она удивленно подняла брови: эт-то еще что такое? Главное, не шелохнулась даже и ушком не повела. Должно быть, она тоже свое кино смотрела или что-то вроде того.