– Ну так кто же все-таки выиграл?

– Они, они нас обули! Доволен? Делали с нами что хотели и фамилий не спрашивали!

– Не переживай, – сказал он, снимая очки с такими толстыми стеклами, что за ними и глаз его не видно было – так, темная вода какая-то… – В спорте главное – уметь достойно проигрывать.

Паткин взял полотенце и начал протирать свои окуляры. Без них он, должно быть, ничего не видел, лицо у него стало совершенно слепое.

– Если кто-то выигрывает, значит, кто-то обязательно терпит поражение… Се ля ви!

– Если бы достойно… – возразил я и почувствовал, как в душе сбивается комом что-то тяжелое и тоскливое. – Если бы так… А то ведь никому ничего не надо! Нате! Лупите нас! Как нам повернуться, чтобы вам удобнее было?..

– Тебе надо выйти и проветриться, – усмехнулся Володька. – Что-то ты разгорячился чрезмерно. Не стоит же из-за такой чепухи…

– Если бы это была одна чепуха… А когда их две, три, четыре…

– Четыре чепухи? – перебил меня Паткин. – Это что-то оригинальное…

Господи! Какими же они могут быть занудами, все эти умники и отличники!

– И потом, – сказал я, чепуха – понятие относительное, согласен?

– Поясни свою мысль, если тебе не трудно…

– Пожалуйста. Вот не подобрали мне кеды моего размера, и пришлось играть босиком… а ноги вымыть негде – это как, чепуха?

– Для кого как… – совсем развеселился Володька.

Уж не знаю, что в моих рассуждениях казалось ему таким забавным. Может, примеры, которые я приводил…

– Вот и я об этом. То, что для тебя – чепуха, для меня – трагедия.

Ботинки мои, вернее, сапоги с короткими голенищами, внутри были влажными еще от того снега, что я в них начерпал, идя со станции. Хорошо хоть мама положила в мою походную сумку несколько пар сухих носков про запас… И хорошо, что в эту поездку я надел старые, разношенные «мокроступы», которые можно было носить на два носка…

– Ну что, – предложил я Паткину, переобувшись, – составишь мне компанию? Одному скучновато, а тебе тоже не помешает черепок освежить на воздухе…

– Оно бы и неплохо… Да как вещи без присмотра оставлять?

– Попросим девчонок, они приглядят. Да уж небось скоро и вся толпа вернется. Небось и в баскетбол починкинцы уже нашим накидали, так что… И сторожами мы не нанимались сюда, разве не так?

– Так-то оно так… – помялся немного Володька. – Ладно! Давай пройдемся. Заодно и рекогносцировку местности произведем. Может, пригодится в будущем…

– Что произведем?

– Рекогносцировку. Ну осмотримся, где тут и что. Изучим обстановку, одним словом, – объяснил он просто, без снисходительности, так, что и слово я узнал: и не устыдился лишний раз своей дремучей серости. Хорошо, когда человек вот так умеет объяснять непонятное…

Уже у дверей он остановился:

– Нет, подожди. Все-таки лучше я ее с собой возьму. Библиотечная, нельзя…

Он вернулся к своей койке, взял из-под подушки книгу, расстегнул пальто и запихал ее за пояс брюк.

Я подумал, может, и мне фотоаппарат надежнее будет с собой захватить, но эта мысль была мимолетной и очень вялой. И вообще, честно говоря, какое-то безразличие испытывал я ко всему. Так что, если бы меня и обокрали, сожаления не ощутил бы. И это несмотря на то что «проектор» мой на сей раз был выключен.

– А что за книжка?

– Да это так… специальная… По криминалистике.

– Интересная?

– Полезная, – ответил он и застегнул пальто на все пуговицы. – Вот так-то целее будет.

В коридоре стоял густой запах керосина, и крашеный пол сально поблескивал. В этой школе зачем-то протирали полы керосином, то ли красоту в этом видели особую, то ли для того, чтобы краска подольше не стиралась с досок… Но дышать было буквально нечем.

Зато на улице начинался снегопад, а в такую погоду и в городе воздух делается чище. Но из-за тяжелых, низких туч стало как-то слишком быстро темнеть, поэтому, пройдя несколько десятков шагов, мы с Володькой остановились и посовещались.

– Давай лучше вернемся, – предложил он. – Ну куда мы этой улицей выйдем? К станции? Там ничего интересного нет.

– А в школе и подавно!

– Ну почему… Сейчас уже пацаны все небось начали собираться…

– И тебе интересны эти пацаны? Да ни с кем из них и поговорить-то по-человечески нельзя! О шмотках только, ну еще о дисках – и ведь все!

– Ну почему… – он счистил пальцами снег с очков. – Неглупые ребята есть…

И опять я себя поймал на эгоизме!

Мне-то хорошо: прищурился, и никакая пурга не страшна, а человек что же, должен из-за меня мучиться? Он же стесняется мне сказать, что ему снегом все время залепляет очки!

Но и назад мне никак не хотелось возвращаться.

– Знаешь что, Володь, – предложил я ему. – Все равно уже скоро ужин, айда в кафе! Там и коллектив подождем, и места получше себе сразу выберем…

– А если нас искать начнут?

– Да кому мы на фиг нужны? И куда в этой дыре можно деться? Ну, в крайнем случае, увидим, что они не идут, – сами пойдем и сдадимся Ларисе Георгиевне. Ну попереживают минут пятнадцать, подумаешь…

Вообще, я вам скажу, с дисциплинированными людьми иногда бывает очень трудно, очень.

Посетителей в кафе было немного, потому, наверное, что рабочий день еще не окончился. Мы сели за шаткий алюминиевый стол в самом укромном уголке, под раскидистым деревцем с бледно-зелеными листьями и виднеющимися сквозь них кое-где красными, мягкими, как бы тряпичными цветами. В голубом ящике, откуда росло это самое деревце, из черной земли пробивались там и тут редкие травинки – в общем, немного воображения, и можно представить, что вы находитесь в зимнем саду.

Помещение все еще было убрано сосновыми ветками, с потолка свисали длинные нитки с навязанными на них комочками ваты, оконные стекла были разрисованы всякой ерундой типа снежинок, звездочек и всего такого прочего – словом, все как в городе…

Неудобно было сидеть просто так, и я спросил Паткина, не желает ли он чего-нибудь попить. Он отказался, а я пошел к буфету посмотреть, за чем это там выстроилась очередь.

Буфетчица, полная женщина в халате, надетом на осеннее пальто, наливала всем желающим из трехлитровых банок жидкость вишневого колера. А что мне будет, что страшного случится от одного стаканчика, подумал я. Да ничего! Я не стал спрашивать, как называется и сколько стоит эта бурда, а буфетчица не спросила, сколько мне лет, и мы остались довольны друг другом.

– Не хочешь попробовать? – спросил я Володьку, вернувшись за стол.

– Нет. Я с этим делом давно завязал.

– Да? А я вот только начинаю.

– Не советую. Алкоголь убивает нейроны, там, в мозгу.

– Это такие частицы? – спросил я и приложился к стакану.

– Это особые нервные клетки, ответственные за мыслительный процесс. От одного глотка спиртного сразу несколько тысяч нейрончиков – тю-тю! Как подумаешь об этом…

– А ты не думай.

– Как же я могу не думать, если… Нет, мне голова нужна светлая. И ясное сознание.

– Да? Ну а мне оно без надобности… Вряд ли понадобится в жизни. Так что одной тысячей этих самых нейронов больше, одной меньше – без разницы…

– Ты что-то рано крест на себе ставишь.

– А я не ставлю. Просто знаю, что звезды с неба ухватить не удастся так и так… Не достанется мне ничего такого, как бы я ни старался. В науку не собираюсь, пойду, скорее всего, строителем вкалывать…

– А почему ты считаешь, что строителю трезвая голова не нужна?

– Да у меня живой пример перед глазами. Отец мой. Не алкоголик, правда, но живет в свое удовольствие. Всегда в хорошем настроении… Стакан мимо рта не проносит, как моя бабушка говорит. И в работе ему это не мешает…

– Ну как знаешь, конечно… – не стал со мной продолжать спор Володька.

В животе у меня потеплело, и вокруг все стало каким-то иным. Я пригляделся к темнеющему на стене натюрморту. Это был громадный натюрморт, наверное, полтора метра на два, а рама будто из рельсов сварена, такая массивная, тяжеловесная даже на вид. Изображены были на этом полотне какие-то странные кругляши, то ли фрукты, то ли овощи, непонятно, потом надрезанный арбуз и рядом почему-то мертвый заяц… а может, кролик… В общем, ушастый такой. И мертвый. Этот заяц – пусть будет заяц – так и приковывал к себе мой взор, не мог я от него почему-то глаз отвести, так и взглядывал, хотя все с ним уже было ясно.