— Если ты не появляешься в школе и все тебе там так отвратительно, значит, тебе не нравится работать над собой.

— Правда?!

— Должна быть какая-то причина, чтобы сказать: не хочу ничего делать. Иначе быть не может. Если поступаешь необдуманно, топотом когда-нибудь возникнут нехорошие последствия, — вот что опасно.

— Моя мама говорит, что нужно быть человеком, который умеет справляться с неприязнью. Она говорит, что человек, который не умеет преодолевать неприязнь, ничего не умеет.

— Даже так? У моего шурина тоже есть один такой пунктик. Что интересного в той жизни, которую он ведет, — не понимаю. Он — олицетворение самоконтроля. Это единственная причина, почему он готов осуждать людей — что, мол, они не контролируют себя. Скрупулезная аккуратность — да это же несчастье.

— У моего папы тоже есть такая черта.

— Я против этого. И делаю только то, что мне нравится. Так этот шурин мне завидует и делает пакости. Но я спокоен. Ясно, что семья всегда не понимает поэта, — плел Фудзио, что только приходило в голову.

— «Если хочешь быть свободным, должен принять на себя ответственность», — где-то я читала такое.

— Да-да, так и есть, все чрезвычайно обременительно. А человеку следует жить в свое удовольствие. И я наслаждался вволю. Так что можно уже и умереть.

— Не умирайте, дяденька.

— Да я еще молодой. Умирать не собираюсь. На мгновение в душе Фудзио появилась тоска.

— Дяденька, остановите на минутку.

Фудзио, думая, что она, вероятно, хочет что-нибудь купить, притормозил.

— Какое-нибудь дело?

Дзюн легко открыла дверцу и, выпорхнув наружу, сказала Фудзио через открытое окно:

— Дяденька, до свидания. Я сейчас домой вернусь. Прямо сейчас. И откровенно скажу маме, что больше не пойду в школу, а буду заниматься другими делами. Спасибо! До свидания.

Фудзио остолбенело наблюдал, как Дзюн по-детски проворно убегает.

— Что такое? Эй!

Однако он даже не мог выйти из машины и погнаться за ней. В этом месте стоянка была запрещена.

На следующее утро, проснувшись и вспомнив о Дзюн Юдзуки, Фудзио почувствовал себя одураченным.

Ему подумалось, что хотя он и не был в особом восторге от таких несерьезных антисоциальных поступков, как пропуски школьных занятий, он все-таки поддержал эту девушку психологически. Он и сам должен был бы стремиться исключительно к собственным удовольствиям, а не ходить вокруг да около, поддавшись глупым чувствам. Ему следовало, как обычно, поехать в отель свиданий и доставить удовольствие этой девушке, страдающей от отвращения к школе. Это тоже было бы помощью со стороны хорошего человека.

Когда почти к полудню Фудзио спустился на нижний этаж, чтобы позавтракать, родители и Сабуро уже покончили с едой. Отец, видимо, поел раньше и подменял Сабуро в магазине; мать, попивая чай, рассеянно смотрела телевизор. Сабуро был погружен в чтение, засунув нос между страницами открытой газеты, но, увидев, что вошел Фудзио, моментально свернул газету и положил ее к себе на колени.

— Фут-тян, Сабуро сейчас ел рис с кэрри, но у меня есть еще и разделанная сушеная морская щука, очень вкусная, поджарить?

— Терпеть не могу рис с кэрри. Лучше уж щуку.

Машинально ответив матери, Фудзио следил за странными действиями шурина. Прочитав газету, Сабуро постарался засунуть ее под низенький обеденный столик, чтобы Фудзио было особенно трудно ее достать. Секунд двадцать-тридцать Фудзио обдумывал, что бы это могло значить. А Сабуро, выдержав небольшую паузу, чтобы нельзя было сказать, будто он встал, едва увидев Фудзио, спустился в магазин, желая поскорее расстаться с ним.

Фудзио тут же вытащил газету и открыл ее.

И тотчас его охватил леденящий ужас.

На первой полосе сообщалось, что у крутого обрыва на морском побережье близ Мацувы был обнаружен труп дочери директора известное продуктовой компании, умершей насильственной смертью. Полиция начала расследование. Версия самоубийства исключается на том основании, что убитая была раздета догола, а одежды девушки поблизости найдено не было.

Как такое могло случиться?

Ведь когда он ее оставил, Томоко была жива.

— Да кто же это сделал?! — беззвучно пробормотал Фудзио.

Он даже не заметил, как мать принесла сушеную морскую щуку, обжаренную до золотистой корочки, поскольку все его внимание было сосредоточено на том, чтобы постараться вспомнить мельчайшие подробности той ночи.

Той ночью на морском берегу никакие машины не останавливались, и ни одного подозрительного велосипедиста не было. Именно поэтому Фудзио захватила идея бросить девушку. Расчет строился на том, что, если рядом не найдется никого, никто не придет на помощь, девушка растеряется. Однако в то же время вокруг не было ни одного человека, кто мог бы столкнуть ее вниз.

А что стало с трупом Каё Аоки, который должны были наверняка обнаружить? Он же там рядом был сброшен. Но в газете про второй труп не упоминают.

«Однако… — Фудзио вновь возвращался мыслями к случившемуся, — не укрепляет ли гибель дочери Симады его собственную позицию?» Решив, что девушка едва ли станет обращаться в полицию, поскольку принадлежит к «высшему» обществу, он сыграл с ней злую шутку. Но если поразмыслить, надо иметь в виду и такой вариант развития событий: ведь девушка знает Фудзио в лицо, и поэтому, останься она в живых, могла бы рассказать родителям, и с их стороны, вероятно, последовали бы ответные меры. В газете речь идет об известной продуктовой компании, но фактически невозможно узнать, какая это компания, а тот, кто занимает должность директора компании, может быть, член преступной организации…

Опять-таки, останься она в живых, в дальнейшем, вероятно, было бы опасно ездить в электричке… А ведь он отправлялся, будто на «службу», к месту своих развлечений буквально каждый день.

Внезапно Фудзио вспомнил о портфеле Томоко, который так и остался лежать в багажнике его автомобиля. Фудзио почувствовал, как сжалось сердце. Почему он там оказался? Во всяком случае, Томоко он не убивал и даже не прикасался к ее наготе, и поэтому подумывал, что хорошо бы когда-нибудь этот портфель ей вернуть. Если бы в продолжение шутки он не выбросил всю ее одежду, то его злой умысел оставить ее нагишом не получил бы завершения. Вот портфель — совсем другое дело.

— Фут-тян, что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?

— Отстань! Мне тоже порой бывает нужно поразмыслить.

— Если тебя что-то гнетет, лучше не держи в себе. Ведь прежде, Фут-тян, когда тебе было тяжело, ты всегда бежал к своей маме.

Фудзио промолчал. Лишь окинул взглядом лицо матери и ухмыльнулся. Интересно, мамочка, пожалела бы ты меня, если бы узнала, что я уже убил, по крайней мере, трех женщин, — закопал их и бросил. Каким бы стало лицо у матери, услышь она такое?

— Да ничего серьезного нет. Вчера вот наставил на путь истинный одного ребенка, который прогуливает школу. Ваш зять убежден, что я совсем никуда не гожусь, но порой и я бываю способен на что-то дельное.

— У тебя, Фут-тян, всегда было развито чувство справедливости и сострадания к слабым.

— Неужели?

— Ты говорил, что страшно не любишь во время синтоистских праздников носить на плечах священный паланкин. Но, в крайнем случае, если рук уж совсем не хватало, ты вызывался пойти помочь.

— Да, разок было дело.

Фудзио вспомнил и повеселел. Честно говоря, он ничего и не нес. Сделав вид, будто несет, он на самом деле тщательно оберегал и плечи, и руки. И лишь когда паланкин давал крен в его сторону, он с силой отталкивал его, заваливая в противоположную сторону.

Однако обстановка в доме не способствовала улучшению настроения. Фудзио остро чувствовал присутствие врага.

Очевидно, Сабуро прятал газету не случайно; значит, он обеспокоен и не хочет, чтобы сообщение о несчастном случае попало на глаза Фудзио. Это свидетельствует о подозрениях шурина, который теперь все подобные случаи, небось, связывает с Фудзио.