Теряя сознание, Олег увидел как мимо бегут бойцы с трехлинейками. Он крикнул им:

– Мужики!

Но, среди грохота боя, его шепот потерялся в лязгании траков десятка 'тридцатьчетверок' и одного 'КВ'.

Мужики бежали мимо лежащей в кустах Маринки, накрывшей собой Ванюшку.

Она открыла глаза и встала на колени.

– Мужики!

Потом, напрягшись изо всех оставшихся сил, попыталась поднять Ваню.

Он вдруг открыл глаза и сказал тихим голосом, перекрывшим звуки боя

– Мама, я сам…

Маринка пригладила ему вихры и улыбнулась.

В спину ей толкнуло чем-то горячим. Она не поняла, чем. Просто голова закружилась, мир завертелся черной воронкой, и все закончилось.

Стрельнувшего не глядя фрица, положил в русскую землю Таругин. А после потерял сознание.

А Ваня вздохнул. Мальчик, привычный к смерти в восемь лет. Он встал на здоровое колено.

А мимо бежали бойцы.

Один за другим. Некоторые с автоматами, некоторые с пулеметами. Большинство с винтовками. Пролязгал мимо один танк. Другой. Третий…

Ваня погладил Марину по руке и привстал. Сначала на колено здоровой ноги. Потом с трудом распрямился. Встал. Заковылял к дороге. Один из бойцов, пробегавших мимо остановился. Сунул мальчишке сухарь и побежал дальше. На запад. На Берлин.

Война для Ваньки закончилась.

А жизнь еще только начиналась.

Ему многое надо было сделать. Восстановить Днепрогэс. Засеять целину. Снять 'Летят журавли'. Построить БАМ. Слетать в космос…

И разрушить церкви. Растить кукурузу. Написать 'Ледокол'. Устроить Новочеркасск. Взорвать Семипалатинск…

Ему многое надо сделать.

Это его будущее. И только он вправе решать – что с ним сделать.

А мы, твои дети, Иванко, будем расти в твоем будущем. И мечтать исправить прошлое. Забывая, что будущее начинается сегодня. А, заодно, просрем то, что есть в настоящем.

…– Капитан Сипачев, ваши документы! – козырнул черноглазый брюнет с комендантской повязкой на рукаве.

Старшина протянул ему солдатскую книжку и увольнительную.

– Куда направляемся?

– До рейхстага хочу дойти, поглядеть, так сказать, на логово фашистского зверя, товарищ капитан.

Капитан с седыми висками, двумя красными нашивками и орденской планкой отдал книжку обратно и козырнул в ответ:

– По этой улице не ходите. Там еще разминирование не закончилось. Лучше в обход вот тут, товарищ старшина.

Капитан с уважением посмотрел на награды старшины, слегка зацепившись взглядом за два георгиевских креста. И за золотую нашивку – тяжелое ранение.

Старшина Богатырев зашагал туда, куда показал начальник патруля.

Чуть дальше, ну что ж… Война уже закончилась. Спешить больше некуда. Шестнадцатое мая тысяча девятьсот сорок пятого года. Война закончилась уже как неделю.

Ровно три года прошло…

…Дед тогда очнулся, сброшенный на груду кирпичей взрывом, только под вечер.

Уже темнело.

На улице переговаривались в полголоса какие-то мужики.

Он перевалился через дыру в стене, свалившись на землю кулем.

– Смотри-ка… Живой!

Наши подошли, как позже выяснилось, часа через два. Уже после того, как фашисты раздавили танками госпиталь и штаб полка. Дед так и не узнал, что Валера, превозмогая боль в ноге, оперировал до последнего. Что на крик немца, ворвавшегося в операционную палатку доктор полоснул фрица скальпелем по глазам и был, почти тут же, раздавлен танком. Что Маринка упала под очередью пробегавшего мимо автоматчика. Что Таругин тогда чудом остался в живых. А погиб через два года, сгорев в 'тридцатьчетверке', освобождая свой родной город – жемчужину у моря.

А все-таки выбили фашистов с той высоты. Со всех высот мы их выбили…

За тот бой Богатырева наградили медалью 'За отвагу'. Жаль, фотографии не попали в печать. А кто его знает – почему? Может быть потому, что та незнаменитая операция так и закончилась – ничем?

А потом был госпиталь, снова фронт, снова госпиталь, еще награды…

Орден 'Славы', 'Красная звезда', еще одна 'Отважная', непременная 'ЗБЗ'…

Какое это имеет значение?

Имеет значение то, что командир взвода ездовых отдельного четыреста тридцать второго ИПТАПА шел к рейхстагу.

Пленные немцы угрюмо закидывали каменным мусором воронки.

Дед поднялся по ступеням. Оглядел расписанные стены.

Зашел внутрь. Нашел местечко. Достал мелок.

И нарисовал на стене большого колючего ежа.

Посмотрел на него, достал свой блокнотик и стал писать под рисунком:

Рита

Еж

Марина

Вини

Леонидыч

Юра

Толик

Захар

Виталя

Демянск. Май тысяча девятьсот сорок второго года.

Потом подумал и дописал еще одно, не знаемое им имя:

Алеша

Перевернул страницу блокнотика.

Посмотрел на следующий список.

Сел на ступени и тихо заплакал…

Глава 15. Возвращение.

Из воронки выползла голубая лягушка. Черт его знает почему, но в новгородских болотах много лягушек голубого цвета.

Она вспрыгнула на снарядный ящик, квакнула, перепрыгнула в лежащую на боку пробитую каску. Посидела там, разглядывая что-то свое.

Подпрыгала к штыку, воткнутому в землю. Потом обнаружила сапог и залезла туда, замерев в ожидании…

– Рота, подъем!

Палатки зашевелились.

Я потянулся в спальнике. Сегодня домой. Надоели эти болота, эта сырость вечная. Даже если солнце светит – все равно все отсыревшее. Такое ощущение, что спишь в невидимой луже. А солнца так и не было все три недели.

– Твою мать! – раздался крик на улице, – как меня эти лягуши достали! Чего они в мои сапоги-то все время лезут!

– Это потому, Еж, что родственную душу чувствуют, – ответил Толик Бессонов. – Ты вчера тоже как лягуша по воронкам скакал.

– Все по воронкам скачут. А лезут ко мне.

– Т-ты же ж-животное. Еж. Вот и лезут.

– Плечо правое болит. Отлежал, что ли?

Я выбрался из палатки и проверил свои сапоги. У меня лягушек не оказалось. Пошел к воронке умываться. Из нее мы брали воду на приготовление еды, гигиену и все такое прочее.

Воронка была чистая. Мы ее еще в прошлом году проверили. Железки звенят, но косточек нет.

Еж все порывался ее проверить еще раз. Не щупом, и не минаком – а отчерпать и покопать. Однако это занятие ему рекомендовали оставить на последний день.

Смешно, болото – а воды нет. Торфяная жижа. А ближайшая большая воронка – в полукилометре. Таскаться туда за водой никому неохота. Поэтому Леонидыч и попросил Ежа оставить эту в покое.

Юрка и Вини сегодня дежурили – готовили завтрак на костре – манка на сухом молоке. Зато с изюмом. И чаек-кофеек.

Настроение у всех подавленное. Оно и понятно. Устали как собаки, а лагерь десантников так и не нашли. Где-то они здесь, на болотах. Тех, кого вывезти не успели, когда подмерзшая почва в апреле превратилась в эту чачу и самолеты уже не могли сесть. А выйти уже не могли – раненые, голодные, обессиленные.

Я попробовал представить себя на их месте. Не получилось. Невозможно это представить.

– Так мужики… Быстро собираемся. Где-то к обеду Степаныч должен подъехать. С ним и Герман Василич подъедет.

– Якшин? – спросил Захар.

– Да.

– Он же, вроде как, под Старой Руссой копал? – удивился Виталя.

– Интересно – сколько он накопал?

Герман Васильевич – личность уникальная. Фронтовик. Связистом был. Закончил где-то под Кёнигсбергом войну. А вот до сих пор в отличной форме. Выезжает на вахту в средине апреля. Возвращается – в конце октября. Он один поднял и похоронил тысячу бойцов. Это не преувеличение. Тысяча. Полк.