– Вот и хорошо, – равнодушным тоном промолвил Иван Васильевич. – Ступайте отсюда, Служка. Будет что рассказать толкового – возвращайтесь. А то я сам вас кликну. Вы уж не разочаруйте, голубчик, приходите с первого раза.

Юлий вышел на набережную Фонтанки и остановился, втягивая мокрый воздух дрожащими ноздрями, как будто вдыхал кокаин. Скоро у него закружилась голова, а затем, как будто бы само собой, пришло осознание случившегося.

Следователь, похожий на циркового борца, вовсе не считал Юлия виновным в убийстве, что бы он там ни утверждал. Более того, он, кажется, готов был закрыть глаза на попытку продажи краденого вагона. Потому что от Юлия он ожидает одной совершенно определенной услуги. И недвусмысленно дал это понять.

Ну, положим, также дал он понять и кое-что еще. Например, что считает Юлия мелкой сошкой. А Юлий, между прочим, никогда и не претендовал на то, чтобы вырваться в крупные сошки. Ничего зазорного в том нет, чтобы заниматься своим делом и не прыгать выше головы. «Прыгнешь выше головы – сверкнешь жопой, потом от людей неудобно будет», – говорил Юлию один его приятель. (Жизнь потом непоправимо развела их.)

Так что напрасно следователь пытался обидеть его. Ничего тут обидного нет. Одни ворочают судьбой всего мира, другие горят, как факелы, на алтаре любви, а кому-то просто выпало мелкое жульничество и игра в карты. Так на роду написано.

Юлий подумал о том, чтобы зайти в ресторан, но вспомнил, как оставил деньги Монахова в кабинете Ивана Васильевича, и расстроился. Сразу и пить расхотелось. Мысли всякие в голову полезли, не имеющие отношения к делу.

Юлий шел по Невскому в сторону вокзала и не замечал, что разговаривает сам с собой. Пару раз от печальных мыслей у него даже наворачивались слезы на глаза.

На Сортировочной, положим, работает всякий сброд, рассуждал Юлий. Но среди сброда имеется собственная аристократия. Уважаемые люди. Валидовна была таким вот уважаемым человеком. Мать Таисья – тоже… Однако нет, мать Таисья к делу не относится. А Валидовну убили. Взять с нее было нечего, после ее смерти даже завидное место на станции не освободилось – подумаешь, сторожиха… В основном она обходила пути, светя себе фонарем, и смотрела, заперты ли вагоны. Ей даже жалованье не платили.

Юлий вошел на вокзал и сразу ощутил на себе косые, цепкие взгляды. Кожа у него начала зудеть, как будто по ней побежали дюжины паучков со щекочущими ножками. Среди беспризорников Юлий был известен: иногда у него водились деньги, и он не брезговал играть в карты с детьми. Иногда даже проигрывал небольшие суммы, причем – учитывая, как огорчался при этом, – совершенно не нарочно.

Юлий прошел вокзал насквозь беспрепятственно, миновал перроны и пустился в путь по шпалам, сильно при том рискуя угодить под маневровый паровоз. Угадать, куда направится паровоз или дрезина, было невозможно, кругом сплошные стрелки, расходящиеся рельсы, тупики и развилки. Поэтому Юлий искал способа поскорее очутиться на запасных путях.

И там, между немыми вагонами, его встретил серый неприметный человек, который знал абсолютно обо всем происходящем на вокзале и в окрестностях.

– Тьфу, – вместо приветствия произнес Юлий, когда тот вынырнул из-под колес и беззвучно выпрямился.

Человек скользнул по Юлию взором и отвернулся, но уходить не спешил.

Юлий заговорил ломким голосом:

– Людей пугаешь, Козлятник… Просто страшно здесь стало ходить.

Козлятник едва слышно скрежетнул зубами и не ответил.

– Я тут уже с неделю не был, – сказал Юлий. – Бродил незнаемыми дорогами.

– Там на неведомых дорожках следы невиданных зверей, – прошелестел Козлятник бесцветным голосом. – Как в книжке с цветными картинками. Ты видел цветные картинки? А, Юлий?

Юлий вздрогнул, на мгновение заново пережив свое похмельное состояние. Цветных картинок ему теперь точно не хотелось.

– Вот, вернулся, – пробормотал он.

– Возвращение блудного сына, – изрек Козлятник. – Как думаешь, а?

– Ну, думаю, да. – Юлий мямлил и ненавидел себя за это весьма люто.

– Возвращение? – повторил Козлятник. – Блудного, да?

– Да, – чуть увереннее повторил Юлий.

– Валидовну зарезали, слышал? – вдруг сказал Козлятник.

Юлий молчал. Черты Козлятника заострились, сделались четкими.

– Вы ведь с ней повздорили? – настаивал Козлятник. – Про это разговоров много ходило. И как она тебя по голове огрела… А? Было?

– Клянусь, я чист! – сказал Юлий и приложил руку к груди, сильно выгнув пальцы.

– Мы же не в карты играем, – напомнил серый человек и опять скрипнул зубами, на сей раз громче. – И ты не чист. Ты подрался с ней. И ее зарезали ножом.

Юлий заплакал. Козлятник посмотрел на него с проснувшимся интересом.

– Ты чего сырость развел? Снова испугался?

– Тебе какое дело? – сказал Юлий. Несмотря на слезы, голос у него не дрожал и даже совершенно не изменился. – Может, я Валидовну жалею.

– Ничего ты ее не жалеешь, – фыркнул Козлятник. – Себя вот точно жалеешь.

– Мы же с ней в ссоре расстались, нехорошо… – вздохнул Юлий, не вытирая слез. Сами высохнут. Плаксивый стал, нервный.

– На том свете помиритесь, – сказал Козлятник утешительно. – На том свете все мирятся. Мне Кирюшка покойный так не раз говорил. Знаешь юродивого Кирюшку? Тоже убили. Слышал про такое?

Юлий сказал:

– Я не убивал Валидовну. Я очень уважал ее. Ну и боялся тоже, – прибавил он честно.

Иногда он действительно побаивался усатую старуху.

– А, – выговорил Козлятник, – ну так никто же и не сомневается. – И внезапно отвлекся от темы: – Ты Макинтоша давно видел?

Заслышав это имя, Юлий весь подобрался.

– А что? – спросил он с замирающим сердцем.

Ему так и чудилось, что Козлятник сейчас скажет: «Да ведь Макинтоша тоже вчера зарезали. Жалко, хороший был такой мальчишечка, с пониманием».

– Да ничего, – неопределенно проговорил Козлятник, жуя серыми губами. – Дней уж сколько я его не видел и ничего о нем не слыхал. Хороший такой мальчишечка, с пониманием…

У Юлия сделалось очень холодно в груди. Сердце забилось медленно, как будто погрузилось в ледяную воду. Юлию даже казалось, что он слышит вкрадчивое, шуршащее движение льдинок при каждом сердечном ударе: стук – звяк, звяк, звяк…

– Нет, – сказал Юлий. – Я Макинтоша тоже давно не видел.

– Гордый стал Макинтош, – произнес Козлятник задумчиво. Его лицо оставалось совершенно неподвижным, как будто было затянуто марлей. – Как думаешь, а? Гордый стал наш Макинтош или не гордый?

Юлий неопределенно дернул плечом. Козлятник тускло посмотрел на него.

– И ты стал гордый. Да? Здороваться никогда не заглянешь. Неродной сделался, неродной. Как будто не мать тебя родила. И все гуляешь где-то. На неведомых дорожках следы невиданных зверей…

– Козлятник, – взмолился Юлий, – я ведь пришел!.. Вот, поздороваться пришел, спросить новости…

– Да ты разве ко мне пришел? – Козлятник и не думал смягчиться. – Ты разве с открытой душой пришел? «Здравствуй, мол, Козлятник, весь я твой, и вот он я, с открытой душой». Разве так? – Он покачал головой, сокрушаясь. – Нет же, нет, ты с каким-то делом сюда заявился, и с нехорошим, и душа у тебя оттого тяжелая, а не было бы у тебя этого дела – так и вовсе бы носу не казал.

– Ладно, – Юлий отступил, кося по сторонам честными глазами. – Может, ты и прав. Может, я и по делу.

– Говори про свое дело, – тихо приказал Козлятник.

И вот тут-то Юлий замолчал. Во внезапно охватившей его панике подумалось ему, что это ведь невозможно – взять и просто выложить Козлятнику все как есть.

Козлятник медленно зажмурился, и Юлий понял, что у него осталось лишь несколько секунд, чтобы рискнуть. А потом все закончится. Козлятник просто прекратит разговор и уйдет.

– Мне бы узнать, не появлялся ли кто новый на бане, – решился Юлий. – Совсем новый, кого здесь пока не было.

В ответ Козлятник заморгал, туго сжимая безволосые края век. Он не произносил ни слова, его гладкое, без признаков пола и возраста лицо было неподвижно. Только веки двигались с тупой сосредоточенностью, все быстрее и быстрее.