– Вы его со своего загривка снимали или, виноват, с загривка гражданина Крылова? – мягко спросил Иван Васильевич.

Игнатьев поперхнулся и уставился на следователя злющим взглядом.

– Издеваться хочете? Ладно, ваш верх, вы и издевайтесь. Воздастся вам когда-нибудь. Узнаете, как оно – перченые слезы хлебать.

Иван Васильевич смотрел на Игнатьева с глубокой, застарелой скукой. И ничего не говорил. Игнатьев опустил голову, задумался о чем-то.

Выждав недолго, Иван Васильевич опять спросил:

– Откуда у вас этот мех?

– А почему вы Крылова не спросите? – взъелся Игнатьев. – Почему меня одного пытаете?

– Пытают, голубчик, на дыбе или если иголки под ногти втыкают, – вздохнул Иван Васильевич. – А я просто задаю вопросы. Откуда вы мех взяли?

Игнатьев процедил сквозь зубы:

– Один знакомый на продажу дал.

– Имя, фамилия знакомого.

– Не знаю.

– Игнатьев, вы слыхали когда-нибудь о том, что мой непосредственный начальник, товарищ Рябушинский, вышел из самых глубин трудового народа? – вдруг произнес Иван Васильевич.

Игнатьев застыл. Он не понимал, откуда такой странный поворот разговора.

Иван Васильевич вздохнул, раскрыл папку, пошуршал в ней бумагами, отодвинул обратно на край стола. И пояснил наконец:

– Товарищ Рябушинский ничего так в жизни не желает, как очистить Петроград от нежелательных элементов. Вы подпадаете под определение нежелательного элемента, Игнатьев, поскольку вы – спекулянт и мелкобуржуазная морда. Как раз таких товарищ Рябушинский весьма охотно ставит к стенке. Невзирая на все заковыристые тонкости нового момента Революции.

– Но я же не… – слабо бормотнул Игнатьев и затих.

Медленно, слабо зашевелилась в его голове мысль о том, что ни о каком товарище Рябушинском в Петрограде никогда не слышали. Но его ведь могли прислать совсем недавно. Мысль упала ничком и сдохла еще до того, как сумела приподняться хотя бы на колени.

Иван Васильевич сказал:

– У меня тут несколько нераскрытых убийств…

– Нет! – сломался Игнатьев. – Никого мы не убивали. Получили мех от знакомого, он попросил пристроить. Вот и все. А у Крылова есть свои хорошие знакомые, вот мы и…

– Эти знакомые вас сдали, – сообщил Иван Васильевич. – Пора заставить их захлебнуться перчеными слезами.

– А Крылова почему не спрашиваете? – настаивал Игнатьев.

– Вы за себя отвечайте, – посоветовал Иван Васильевич. – Что вы о Крылове-то так беспокоитесь? Каждый человек – творец собственной биографии.

– Есть у меня один приятель, – выговорил Игнатьев. – Неблизкий. Так, знались еще в старые времена.

– Насколько старые?

Игнатьев задумался.

– Года два назад, – выговорил он.

По нынешним меркам это действительно было очень давно.

– Где знались?

– Во Пскове.

– А, – сказал Иван Васильевич, – значит, во Пскове?

– Можно так сказать, что во Пскове, – подтвердил Игнатьев.

Многократно повторенное «во Пскове» вдруг стало придавать диалогу оттенок абсурдности, но почему – Игнатьев не понимал. Просто в какой-то момент все зазвучало неестественно, как в пьесе, где сам Игнатьев, в образе потертого провинциального трагика, твердит одну и ту же фразу до полной потери смысла. Он был в таком театре только однажды и злился, что пошел. Лучше бы в кабак сходил.

– И что этот ваш знакомый, который был во Пскове? – опять осведомился Иван Васильевич.

Лицо Игнатьева болезненно передернулось. Он сказал, чтобы разом покончить со всей этой ерундой:

– Ладно. Его имя – Варшулевич. Варахасий Варшулевич. Работал там в местной чеке. Реквизиции. Ну и кое-что прилипало к рукам. А я знал, где продать. Вот так познакомились.

Иван Васильевич разом помолодел, посвежел. Он взял карандаш и как бы между делом черкнул на листке бумаги.

– Итак, вы утверждаете, что соболей получили от гражданина Варшулевича, вашего знакомого по временам жительства вашего во Пскове?

– Да, – сказал Игнатьев. В противоположность следователю он старел на глазах, покрывался рябью морщин.

– Адрес, – приказал Иван Васильевич.

– Что?

– Петроградский адрес этого вашего Варшулевича. Где он живет?

– Сейчас?

– Да, – кивнул Иван Васильевич. – Где сейчас проживает гражданин Варшулевич?

Игнатьев безнадежным тоном назвал адрес и скис, разглядывая углы комнаты.

Иван Васильевич потер руки.

– Дзюба! – кликнул он молодого сотрудника.

Тот явился на пороге, бодрый и румяный.

– Звали, Иван Васильевич?

– Ведите Крылова, – весело распорядился следователь. – И готовьте оперативную группу. Едем делать обыск.

И протянул бумажку с написанным на ней адресом.

На звонки и стук никто не отвечал. Квартира Варшулевича была заперта, так что пришлось аккуратно вскрыть дверь, прибегнув к отмычке.

Две комнаты здесь были нежилые и использовались как склад. В одной ночевали, но не вчера и даже не несколько дней назад, и там застоялся запах несвежего белья. Окна давно не открывались. На тумбочке из темного дерева лежала несвежая салфетка, связанная крючком, и на ней – несколько окурков.

Иван Васильевич прошелся по комнате, брезгливо поворошил смятое одеяло на узкой кровати. По всей квартире разносился грохот: люди в сапогах разбирали ящики, отодвигали мебель, выгребали содержимое кладовок. Но, невзирая на этот грохот, здесь по-прежнему висела удушливая тишина. Как будто где-то под кроватью притаился покойник.

Повинуясь мгновенному подозрению, Иван Васильевич заглянул под кровать.

Покойника там не обнаружилось. Из-под кровати глядели блестящие, совершенно не испуганные глаза.

– У вас чутье как у черта, – промолвил Варшулевич восхищенным тоном. – Я ж почти не дышал и точно не шевелился.

– Выйдите в прихожую, возьмите щетку и почиститесь, – велел Иван Васильевич. – А с вами там для порядку побудет товарищ Дзюба. Учтите, у него револьвер. И еще имейте в виду, что товарищ Дзюба – человек крайне жизнерадостный, то есть стреляет быстро и метко. Поэтому не размахивайте щеткой, когда будете снимать пыль. Делайте плавные движения.

– Учту, – сказал Варшулевич.

Когда он вернулся в спальню, там уже было открыто окно. Салфетка лежала на полу, а на тумбочке Иван Васильевич разложил бумаги и соболиные шкурки.

Войдя, Варшулевич сразу посмотрел на шкурки.

– Узнаете? – осведомился Иван Васильевич.

Варшулевич сморщился:

– Что вы хотите от меня услышать?

– Отвечайте правду, – предложил Иван Васильевич. – Это сбережет нам много времени.

Варшулевич пожал плечами.

– Мне это незачем – беречь ваше время, а моего у меня и так полным-полно.

– Вы узнаете соболя, Варшулевич?

– А с чего это вы взяли, что я – Варшулевич? – внезапно осведомился человек, обнаруженный под кроватью.

Иван Васильевич положил карандаш и посмотрел на своего собеседника с живейшим любопытством.

Тот пожал плечами.

– Видите? В УГРО всегда торопятся с выводами. Эдак и невиновного человека посадить недолго, не говоря уж о том, чтобы расстрелять.

– Что ж, вы меня убедили, – вздохнул Иван Васильевич, складывая бумаги. – Товарищ Дзюба, оставь здесь двоих сотрудников – пусть все соберут и запишут в протокол. Мы едем в участок. Будем допрашивать неизвестного. Очную ставку с другими задержанными сделаем. Может, опознает его кто-нибудь.

– Понял, – сказал товарищ Дзюба и, сняв кожаную фуражку, весело почесал бритый череп. Кобура при этом шевелилась на его боку, как живая.

Человек, задержанный на указанной Игнатьевым квартире, сказал:

– Погодите. Ну ладно, я – Варшулевич.

– Это вам еще придется доказать, – ответил Иван Васильевич. – Документы имеются?

– Да.

– Предъявите. – Он покосился на Дзюбу. – Только не спешите. Постарайтесь не вздрагивать.

– А кто тут вздрагивает? – пробурчал задержанный.

Он наклонился над одеялом, пошарил, вытащил мятый пиджак, из кармана пиджака извлек мятую бумажку, которую и протянул Ивану Васильевичу.