Днем, в самую жару, они дремали в каютах, под надежной защитой корпуса каравеллы из чудесного дерева тум; вечером, ночью и ранним утром бодрствовали, то рассказывая друг другу бесконечные истории, то просто в молчании сидя бок о бок: черноволосая головка Найлы была откинута на плечо Блейда, его мускулистая рука обнимала хрупкие плечи девушки. В тишине, нарушаемой только поскрипыванием мачт «Катрейи», они созерцали две бесконечности: звездного неба и великого безбрежного океана.

Беседовали они на ксамитском, которым Найла, не в пример Блейду, овладела безупречно. Он, однако, делал быстрые успехи, пользуясь давно проверенным методом, гласившим, что лучший способ овладеть языком — изучать его под руководством хорошенькой женщины. Желательно в постели; однако это, как надеялся Блейд, было еще впереди.

Рахи, видимо, не знал других языков, кроме родного наречия Айдена, хайритского и ксамитского. Найла владела полудюжиной, но ни напевный кинтанский говор, ни плавный музыкальный язык Хаттара, ни щелкающий резкий рукбатский ничего не говорили слуху Блейда. Айденитского девушка не изучала; калитанцы не любили путешествовать по суше, а прямой морской дороги в Айден не было. Однако она слышала о могущественной империи на западе и о Хайре.

Это тихое и размеренное существование пока не тяготило Блейда. Он выбросил из головы все мысли о будущем — даже о том, что его прелестная спутница могла внезапно превратиться в очередного связника с Земли. Он просто отдыхал, слушал ее рассказы, подолгу размышляя над ними; это позволяло отойти душой и сердцем после тяжких дней, проведенных в пещерах каннибалов, и жуткого путешествия к океану, которое закончилось его ранением, гибелью Грида и встречей с Дж. Постепенно ночные кошмары стали все реже и реже мучить его, сменяясь другими, более приятными сновидениями, в которых фигурировали то Зия и Лидор, то Тростинка и Р’гади, но чаще всего — Найла. Вполне естественно — она ведь была рядом, теплая, живая, прелестная… Но — увы! — пока недоступная, ибо собственное слово Блейда охраняло ее прочнее, чем средневековый железный пояс невинности.

Вся эта расслабляющая обстановка не помешала ему при первой же возможности тщательно обыскать судно. Он сам не знал, что хочет найти, но потрудился на славу, пока Найла сладко дремала в своей каюте. Однако серебряные кувшины, стеклянные кубки, ковры из пестрых перьев, превосходные кривые мечи, бронзовые подсвечники, резные ложа, шкафы, столы и табуреты, бочки с водой, бурдюки с вином, ящики с сухарями, сундуки с одеждой и всяким добром оказались тем, чем выглядели — просто кувшинами, кубками, коврами, подсвечниками, мебелью и емкостями с запасами. Он не обнаружил ничего подозрительного; все было сработано на совесть, и все, несомненно, соответствовало той технологии раннего средневековья, в которой, судя по рассказам девушки, пребывал ее родной Калитан.

Правда, оставалась еще каютка самой Найлы, но Блейд при случае пошарил и там. Два больших сундука с невероятным количеством воздушных одежд, батарея флаконов с духами, лютня, бумажные свитки с затейливыми калитанскими буквицами, маленький кинжал, украшения… Пожалуй, и все. Золото, серебро, бронза, сталь, стекло, дерево… Ничего похожего на пластмассу, никакой электроники или оружия, более сложного, чем меч, копье, лук. Сомнения, однако, мучили Блейда.

На вторую ночь, когда он, чисто вымытый, побритый и даже умащенный чем-то ароматным из богатой косметической коллекции Ниласта, начал разминаться на палубе под светом двух лун — зеленовато-серебристого Баста и бледно-золотого Крома, Найла, понаблюдав за ним, внезапно заявила:

— Не очень-то ты похож на хайрита. Слышала я, что все они светлые или с волосами цвета красной меди. А ты — почти черный!

Перед лицом такого неоспоримого факта Блейд замер с раскрытым ртом; Найла оказалась более осведомленной в этнографии, чем ему мнилось. Потом он рассмеялся:

— Ты права, малышка! И тем не менее, я — хайрит… Правда, не совсем чистокровный. Я — Эльс Перерубивший Рукоять из Дома Карот, клянусь в том всеми Семью Священными Ветрами! — Он шагнул к лесенке, что вела на ют, и поднял лежавший на ступеньке фран. — Знаешь, что это такое?

— Копье… — нерешительно сказала Найла.

— Копье! — фыркнул Блейд. — Это — оружие хайритов, и только хайрит может владеть им. Гляди!

Он сделал стремительный выпад, нанес рубящий удар, потом, перехватив рукоять за середину, крутанул оружие в воздухе сверкающим смертоносным кольцом, перебросил в другую руку, выстрелил на всю длину и завертел над головой — так, что стальное лезвие со свистом проносилось то у основания грота, то у фок-мачты. Найла, присев на нижнюю ступеньку трапа, с опасливым восхищением следила за этим сражением с тенью, изящным и быстрым танцем отливавшего серебром клинка, направляемого рукой мастера.

Блейд замер а защитной стойке, сжимая рукоять широко разведенными и поднятыми над головой руками.

— Наверно, ты великий воин, Эльс, — вздохнула Найла, почему-то пригорюнившись; сейчас это была женщина-которойтридцать.

Блейд, поощренный этим замечанием, гордо выпрямился.

— Ну, такие штуки умеет делать каждый хайрит, — небрежно заметил он. — А сейчас я покажу тебе кое-что еще.

Он потянул из ножен, лежавших на ступеньках рядом с Найлой, свой длинный меч. Теперь в левой его руке был фран, в правой — четырехфутовый клинок, наследство Рахи, тот самый, которым он сразил Ольмера из Дома Осе. Блейд огляделся — места между грот-мачтой и фоком было маловато для таких упражнений, тем более, что все пространство у правого борта занимал флаер. Он птицей взлетел на ют и встал там словно на сцене, широко раскинув руки с клинками. Найла, выскочившая на середину палубы, чтобы лучше видеть, восхищенно захлопала в ладоши.

Блейд приступил к серии более сложных приемов, одновременно манипулируя франом и мечом. Блестящие клинки то скрещивались перед его грудью, то в широком быстром размахе уходили в стороны, вперед, назад; казалось, два стальных кольца окружают воина. Так хайриты не умели; все, что сейчас показывал Блейд, было его собственным изобретением. Меч и фран обеспечивали двухслойную оборону и атаку; более короткий клинок имел зону поражения около двух ярдов, фран пронзил бы шею или разрубил череп врага на расстоянии трех. В надежных доспехах, со шлемом на голове, он мог уложить с полсотни воинов — прежде, чем кто-нибудь дотянется до него длинным копьем.

Сейчас, словно демонстрирующий свое искусство гладиатор, он делал выпад за выпадом, наслаждаясь собственной мощью и ловкостью. Сила, накопленная за последние дни, бурлила в нем, ища выхода, и странник пытался физической нагрузкой утихомирить беса сладострастия. Но бес был силен!

Наконец он бросил клинки на палубу и вытер испарину со лба. Даже ночью и даже под свежим ветром ощущалась жара; правда, тридцать-тридцать пять градусов на экваторе Айдена можно было считать прохладой.

Найла опять захлопала в ладоши, и Блейд посмотрел вниз, на девушку. Ее стройную фигурку заливал свет двух лун, скудное прозрачное одеяние казалось едва заметной дымкой, придававшей еще больше соблазна нагому телу. Минуя трап, он спрыгнул со своей импровизированной сцены и, подхватив Найлу на руки, подбросил вверх. Поймав, он прижал к груди свой нежный груз и спрятал разгоряченное лицо меж маленьких грудей. Девушка замерла в его объятиях, крепко обхватив руками могучую шею, потом тихо, речитативом, пропела: