Мистер Ребек взглянул на неё, и даже во тьме увидел её бесхитростный облик: прямые волосы, широкий рот… Но заметил он и то, какой красивой сделала Лору хотя бы эта единственная ночь, ничего в ней не изменив.

– В самом деле? – задумчиво спросил он. – Я-то сам не понимаю.

– А я – да, -сказала Лора. Затем её окликнул Майкл, и она отвернулась, подхватив припев песенки, и теперь они пели все втроем, а мистер Ребек слушал. Песенка поднималась, как дымок, окрашенный ромом дымок.

Как подумал мистер Ребек, голос Лоры был самым лучшим из трёх. Высокое сладостное воспоминание, голос из садов и виноградников, с речных берегов и птичьих базаров у моря. Она смотрела на него, когда пела, и он закрывал глаза, чтобы лучше вслушаться в этот женский голос, мудрый, хотя и не отягощённый знанием. Как много времени прошло с тех пор, как он пил ром и слушал пение женщины.

«Чёрт возьми, – подумал он столь яростно, что на миг ему почудилось, будто он воскликнул это вслух. – Чёрт возьми! Чёрт возьми! Что ж я такое чувствую, чего же мне такого не хватает? Печален ли я, в конце концов? Не думаю. С чего бы? Майкл счастлив, Лора счастлива – взгляните на неё. Кампос счастлив – или какие там чувства он испытывает в минуты, вроде этой. Почему же я не могу расслабиться, вобрать в себя этот миг и вслушаться в пение? Что меня гложет, когда они поют?»

Вот голос Майкла – неясный на высоких и низких нотах, но подлинный и сардонический – Майкл поет и увлечен этим. А Кампос гулко смеется. Голос у него тяжелее, чем голоса призраков, резче, да и смысл песни он понимает.

«Они вовсе не для меня поют, – подумал мистер Ребек. – Возможно, это меня и опечалило – то, что мы никогда вместе не пели. Они приходили ко мне за утешением и разговорами, они приходили, чтобы сыграть в шахматы или прогуляться – и просто, чтобы был рядом кто-то живой. Но вот они поют с этим человеком, и я никогда не видел их такими счастливыми. Он их научил этой песне, и теперь они поют вместе с ним. А интересно, мог бы и я это сделать?»

Во время припева Лора играла с мелодией, подбрасывая её высоко, словно быстрый мячик, который, светясь и мерцая отражённым светом, опускался прямёхонько ей в ладони.

Мистер Ребек сорвал травинку и вставил её в губы. Травинка была кислая, и её оказалось приятно жевать.

«Так что же, я их дружбы хотел? – подумал он. – Или, чтобы они от меня зависели? Думаю, это очень важно знать. Мне жаль, что они могут говорить друг с другом и с этим человеком? Я боюсь, что найдутся другие, вроде Кампоса? Или я так скучен даже самому себе, что боюсь: кто-то другой отобьёт у меня моих друзей? Или я – такой усталый и бесцельный, что хочу вечно держать их около себя, пользуясь их необходимостью во мне и одиночеством? Это невозможно сделать, Джонатан, они – души, а души ты не можешь заставить зависеть от себя. Они, конечно, же, обведут тебя вокруг пальца».

Закончив песню, они рассмеялись. Мистер Ребек откинулся на спину и зааплодировал.

– Браво! – воскликнул он. – Особенно – браво, Лора!

– А вы обратили внимание, как я исполнил второй куплет? – спросил присутствующих Майкл. Ответа не было. – Что-то никто не спешит высказаться.

– Впечатляюще, – сухо сказала Лора.

– Тонко, – предположил мистер Ребек с видом человека, пытающегося одновременно поддержать друга и остаться честным, – весьма тонко.

– Я воспользовался четвёртым измерением, – сказал Майкл. – Но я не должен вас упрекать за вашу тупость. У вас не нашлось слов для сравнения и не имелось точки отсчета. Кампос моё искусство оценил. Я именно так читаю его угрюмое молчание.

– Что означает эта песня? – спросил Кампоса мистер Ребек.

Верзила пожал плечами:

– Да то и означает, что женщины прямо удивительны. Никогда не было дерева без тени, дома без пыли по углам и женщины, которая рано или поздно кого-нибудь не полюбила бы. Рано или поздно. А ещё она означает, что мужчины – сукины дети. Как только кто его полюбит – он удирает. Не доверяйте сукиным детям.

– Простая народная мудрость, – сказал Майкл, – доставшаяся нам ещё от майя. Закрой глаза, дорогая, и подумай об Англии.

– Песенок, вроде этой – много, – сказала Лора. – И все – с точки зрения женщины. В них говорится: никогда не доверяй мужчинам, остерегайся влюбленных, любой мужчина тебя бросит, а тот, кто верен – просто умирает, прежде чем соберётся оставить тебя.

– Существует ничуть не меньше песен, выражающих мужскую позицию, – вмешался Майкл. – Только их не поют. Они не забавны и не красивы. А песни о любви, как и люди, должны быть либо такими, либо эдакими. Поэтому никто не исполняет их на концертах в Таун-Холле. Но каждый мужчина знает хотя бы несколько.

– Спой какую-нибудь, – вызывающе предложила Лора, – спой прямо сейчас.

– Надо быть в скверном настроении, чтобы такое петь, – ответил Майкл, – а я, скорее, настроен дружелюбно. Их также надо петь, когда нет настроения петь, а мне что-то больно петь хочется. Я спою, если ты настаиваешь, но я прошу тебя понять, какие тут существуют препятствия.

– А можно и я с вами спою? – спросил мистер Ребек. – Я по-настоящему петь не умею, но хотелось бы.

Все трое воззрились на него, и в глазах их он прочел смесь замешательства и насмешки.

«Как глупо, – подумал он. – Зачем я это сказал? До чего охота переиграть».

Майкл заговорил первый.

– Конечно. А ты думаешь, что надо спрашивать? – он обернулся к Кампосу. – Научи его петь «El Monigote», [ 12 ] там, где о кукле. Этому он за пять минут выучится.

Но Лора негромко сказала:

– Нет, научи нас чему-нибудь новенькому. Чему-то такому, чего никто из нас не знает. Это – лучший способ учить песни.

– Я по-настоящему не умею петь, – сказал мистер Ребек, но Кампос его оборвал.

– Я знаю одну колыбельную, – сказал он. – Её детишкам поют. Хотите выучить? – трое остальных кивнули. – Она чертовски проста, – продолжал Кампос. – Примерно так, – он запел, слова возникали где-то в самой глубине его горла, и он все смотрел на дорогу, выводя мелодию:

– Я, кажется, расслышал слово «койот», – сказал Майкл. – Откуда койот в колыбельной?

– Да оттуда же, откуда и бука. Вот что это означает: Спи, малыш, мне надо постирать твою одёжку и раздобыть что-нибудь поесть. Спи, малыш, мой мальчик с головкой-тыквой, а если не будешь спать – тебя койот съест.

– О, прелестно, – сказал Майкл. – На Кубе знают, как воспитывать детей. Их там не морочат.

Кампос не обратил на него внимания.

– Ну, а дальше так:

Мистер Ребек начал осторожно подпевать, присоединившись к Майклу и Лоре, Он опасался, что вообще петь не сможет, а когда услыхал первые звуки нового голоса в припеве, так испугался, что на мгновение умолк. Он знал, что голос его высох и заржавел от долгого бездействия, но обнаружилось, что петь ему и почти что физически больно. Его горло словно наполнилось опилками, которые было не проглотить. Губы онемели и запеклись.

Не прерывая пения, Кампос потянулся и всунул в руку мистера Ребека последнюю бутылку рома. Мистер Ребек отхлебнул и почувствовал, что рушится терновая изгородь в горле, и песня проходит через неё. Он ещё раз отхлебнул, чтобы смыть последние тернии, вернул бутылку Кампосу и снова подхватил: