И это всё? – подумала она, – или что-то ещё сказать? У меня такое чувство – да, то самое чувство, которое возникает, когда что-то осталось, и оно ещё острее, чем когда-либо с тех пор, как я очутилась здесь. Ты здорово стараешься быть честной перед самой собой, и ты себя выдаёшь, отыскав ложь, чуть-чуть менее приятную на твой вкус».

– Теперь можно идти, – сказала женщина.

– Ты забыла о розе, которую задела, – сказала Лора. – Поставь её обратно, как было. Её просто надо немного выпрямить, я бы сама это сделала, чтобы избавить тебя от хлопот, но не могу. Поправь её, пожалуйста. Спасибо.

Словно что-то услыхав, женщина изящно опустилась на колени и поставила розу на место в ряд с другими цветами. Её длинные пальцы на фоне цветов приобрели лимонный оттенок, а ногти были того же цвета, что и розы. Возможно, немного темней: словно розы после дождя.

– Спасибо, Сандра, – сказала Лора. – Прощай, – и подумала: «А где же, интересно, Майкл?»

– Сколько у нас ещё времени? – спросила женщина. Они с мужчиной начали удаляться от могилы.

– Суд назначен на восьмое августа, – ответил мужчина. – Они нам дали почти месяц.

– Это не так уж и много, – нежный голосок прозвучал несколько обеспокоенно.

– Вполне достаточно. Если мне есть что искать, я за месяц справлюсь. Если же я не смогу ничего разворотить… – он тяжко подал плечами. – Нам никогда не поздно будет подать на апелляцию.

Женщина остановилась, задержав руку у него на плече.

– Я не убивала Майкла. Я не хочу страдать из-за того, чего не делала.

Его звонкое «ха-ха» напомнило громыхание песчинок в жестяном ведёрке. Он снова зашагал вперёд. Женщина последовала за ним.

– А почему бы и нет? Почему ты должна отличаться ото всех остальных?

– Это не смешно, чёрт возьми, – сказала женщина. И они пропали с Лориных глаз, хотя Лоре всё ещё были слышны их голоса. Ответ мужчины оказался игривым и легкомысленным.

– Это называется «юмор висельника», леди. Чем дальше идёт время, тем забавней…

И тут голоса начали утрачивать чёткость, отчасти и потому, что Лора уже не так внимательно слушала.

«Полагаю, я могла бы пойти за ними следом, – подумала она. – Я собиралась навестить свою собственную могилу, в конце концов, а не могилу Майкла. Вся беда в том, что я по-настоящему не хочу за ними идти. Я не желаю их видеть. Что мне нужно от живых?

Я не собираюсь от них зависеть. Если я вздумаю к ним льнуть, я никогда не забуду о жизни и никогда не усну. Мне надо прекратить поддаваться этому безумию. Если я не могу жить, я хочу быть мёртвой. Мёртвой, как положено. Мне не по нраву эта промежуточная стадия. Слишком похоже на жизнь и недостаточно на неё похоже. Пора мне прекратить смотреть на живое и испытывать к нему интерес. Даже торопливый бег муравья- это измена. Даже одуванчик коварен и соблазнителен. У меня тут же возникает воспоминание – нет, желание подуть на один из этих больших белых одуванчиков. Если задумать желание и сдуть в один присест весь пух с головки – желание сбудется. Я это знаю, но мне никогда не удавалось сдуть весь пух в один присест, и желания мои никогда не сбывались. Мёртвому ни к чему одуванчики, да и желаний мёртвые не задумывают. Пойду-ка я к своей могиле и прилягу снова».

Затем она услыхала свист и, обернувшись, увидела Майкла, возвращающегося по дороге, по которой и она сама пришла. Посвистывание призрака не похоже ни на один звук в кулаке вселенных, ибо сплетено оно изо всех посвистов, какие призрак когда-либо слыхал, а поэтому сюда входят паровозные гудки, звонки на обед, пожарная тревога и похожий на вопль оскорблённой девы свисток чайника. Ко всем этим компонентам Майкл добавил ещё одно воспоминание: пронзительный визг тормозов, когда машина внезапно и резко останавливается. Все это воспринималось как нечто немелодичное и дисгармоничное, но призраки не заботятся о гармонии. Воспроизведение звука – это все, что их интересует. Майкл казался вполне довольным своим свистом.

– Привет, Майкл, – окликнула его Лора, когда ей показалось, будто он собирается пройти мимо, не заметив её.

Майкл остановился и взглянул на Лору.

– Привет, Лора. Послушай, я сейчас просвищу твое имя.

Он просвистел быструю гамму звуков, которая вызвала у Лоры представление о бумажном змее, подхваченном ураганом. Внезапно Майкл умолк, и Лора спросила:

– Это всё?

– Тебе бы следовало носить имя подлиннее, – ответил Майкл. – Подлиннее и порезче. Это – лучшее, что можно сделать из Лоры Дьюранд, – он присел посреди дороги и жестом пригласил её сесть рядом. – Я всё утро тренируюсь: высвистываю имена и названия. Как бы лейтмотивы. Называй, а я буду свистеть. Поехали.

– Одуванчик, – сразу же сказала Лора.

– Одуванчик. Хорошо, – Майкл просвистел несколько тактов громыхающего марша. – Вот и одуванчик.

– Нет, не для меня. Это прозвучало, будто сигнал к обеду на пикнике Американского Легиона.

– А я именно такими вижу одуванчики, – твердо сказал Майкл. – Я импрессионист. Если тебе ближе традиционная музыка, обращайся в один из этих стапятидесятискрипочных оркестров. Свист – это глубоко индивидуальный род музыки.

– Хорошо, – сказала Лора, – я признаю твое право на творческую индивидуальность. Изобрази мистера Ребека.

– У меня пока не получилось. Я пробовал снова и снова, но всё равно не выходит. Я ещё только начинаю, не забывай. Давай-ка что-нибудь другое.

Сперва Лора подумала, а не сказать ли: «Сандра. С помощью каких звуков ты изобразишь Сандру?» И оставила эту мысль единственно потому, что боялась: а вдруг у него уже готова мелодия для этого имени.

Тут Майкл заметил свежие цветы у себя на могиле.

– Э, – сказал он. – Кто-то что-то уронил.

Он встал и подошёл поближе, чтобы внимательней взглянуть на розы.

– Чёрт побери, – сказал он. – У меня появился тайный поклонник.

– Их оставила твоя жена, – сказала Лора. – Она была здесь несколько минут назад.

Майкл молчал, стоя спиной к девушке. Сквозь его спину она видела, как сверкает на солнце небольшое мраморное надгробие.

– Какие свежие, – сказал он мгновение спустя, – и дорогие. По восемь или десять долларов десяток. Я всегда удивлялся, почему один сорт роз должен стоить больше, чем другой.

– Она ушла буквально за минуту-другую до твоего появления, – уклончиво заметила Лора. «Я снова жалко себя веду, – подумала она, – и в некотором смысле это ещё хуже, чем тогда с мальчиком».

– Слышу, – сказал Майкл. – И чего ты от меня хочешь в связи с этим?

– Не знаю. Она – твоя жена.

– Вот уж ничего подобного. Отныне – нет. Смерть нас разлучила. Брак аннулирован. Это – по-настоящему пугающее для тебя слово: аннулирован.

– Полагаю, ты бы мог её догнать, – сказала Лора, – она шла очень медленно.

– Но я не хочу, чёрт возьми!

Она почувствовала себя страшно удовлетворённой тем, что заставила его кричать.

– Я не хочу её видеть! Мне нечего ей сказать! А если бы и нашлось что, она бы не услышала! Она была моей женой и убила меня! И, разумеется, все эти разговоры задевают мои чувства! Перестань о ней говорить. Я ничего не желаю о ней слушать. Прекрати говорить о ней или убирайся. Одно из двух.

И в гневе наступил на розы. Они лежали под его ногами неповреждённые, тёмно-красные, с наружными лепестками, уже начавшими закручиваться: утро было жарким. Но цветы ещё не увядали: это произойдёт позднее.

– Извини, – сказала она, и ей действительно было неловко, хотя она и не вполне понимала, почему. – Извини, пожалуйста, Майкл.

– Забудем, – сказал Майкл.

– Время от времени на меня что-то находит. Не знаю, почему. Такого не случалось, пока я была жива.

– Всё в порядке, – сказал Майкл. – Не надо об этом говорить. Послушай, а теперь-то ты всё делаешь как надо? – И тут же добавил. – Это, несомненно, самая большая глупость, которую я когда-либо изрекал, живой или мёртвый.

– Нет, – сказала Лора. Она не смеялась. – Я ничего особенного тут не делаю. Просто брожу по окрестностям.