По другим данным, отречься от престола собирался сам Александр II, с тем чтобы провести остаток жизни с новой семьей в Ницце. Историк Л.М. Ляшенко даже посвятил целую главу биографии царя размышлениям на тему, к чему мог привести такой поступок. Думается, шансы на подобное развитие событий были не очень велики. Этот шаг был бы беспрецедентен и даже еще более скандален, чем коронация светлейшей княгини Юрьевской (а после нее – вообще лишался всякого смысла). Кроме того, подобное безболезненное превращение одного из самых могущественных людей планеты в частное лицо вообще трудно представимо. Едва ли и сама Юрьевская была в нем заинтересована. Другое дело, что в поисках выхода из сложившейся ситуации император наверняка обдумывал разные варианты, в том числе и этот.

Любопытно также, что, по слухам, в своем намерении короновать вторую жену Александр II находил поддержку у Лорис-Меликова. Если так, то получалось, что исполнение планов диктатора оказывалось связанным с судьбой Юрьевской. Таким образом, и в без того сложное политическое уравнение добавлялась новая переменная.

Обращаясь к этой истории, сведения о которой основываются на слухах и семейных преданиях, почти невозможно расставить правильные акценты. Еще сложнее делать прогнозы ее неосуществившегося развития. Ясно одно – если бы коронация Екатерины III состоялась, то в тогдашних обстоятельствах она нанесла бы колоссальный удар по престижу династии и окончательно рассорила бы императора с родными. Не понимать этого Александр II не мог, и даже если он и думал о такой возможности, то, наверное, при всей своей властности едва ли решился бы на подобный шаг… К слову сказать, после гибели Александра II княгиня Екатерина Михайловна Юрьевская вместе с детьми переселилась во Францию. Пережив и монархию, и династию, она умерла в Ницце в 1922 году в возрасте 75 лет.

Так что если бы трагедии 1 марта удалось избежать, наиболее вероятным было бы сохранение положения, каким оно сложилось после тайного венчания: морганатический брак, глухой ропот родственников, ползущие по Петербургу и стране разнообразные слухи и как итог – растущее стремление Александра II отгородиться от окружающего мира, замкнувшись в жизни с новой семьей.

В таких условиях осуществление политической программы Лорис-Меликова зависело бы от его такта и чутья, которых, впрочем, ему было не занимать. Кажется, что его шансы на успех даже увеличивались, поскольку, лишенный опоры в кругу родных, император инстинктивно мог бы искать ее там, где и предлагал Лорис – в обществе. Но политическую линию, в основе которой лежат такие побуждения, конечно, никак нельзя было бы считать прямой и твердой. Дело реформ, а вместе с ним и будущее страны вновь становились очень хрупкими.

Игорь Христофоров

Лариса Захарова, доктор исторических наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова

Известно, что история не терпит сослагательного наклонения, однако размышления о несостоявшихся альтернативах ее развития – занятие не только увлекательное, но и небесполезное. Во всяком случае, избранный в представленной статье сюжет дает богатый материал для рассуждений об упущенных возможностях и вариантах развития России в результате проведенных Александром II Великих реформ и последовавших за ними событий. Написанная на основе глубокого понимания эпохи статья, даже не абсолютно убедив читателя (она на это и не претендует), позволит ему ярче и многограннее представить далекое прошлое, оставившее за собой последствия, которые ощущаются и до сей поры.

«Ни одно вступление на престол в Российской империи не сопрягалось с такими грозными внешними опасностями», – писал о воцарении Александра II в 1855 году известный историк той эпохи Михаил Погодин. Тяжелая и неудачная для России Крымская война, фактическая изоляция на международной арене, надвигавшийся финансовый кризис, недовольство всех слоев населения – все это ставило императора перед неизбежностью новых политических решений и выбора нового пути развития страны. Каким он будет, зависело не только от объективных обстоятельств, но и от личности монарха, его характера, способностей и мировоззрения. «Крымская опасность» как угроза величию державы, ее целостности и единству, по свидетельству военного министра Д.А. Милютина, «запала тяжелым камнем в помыслы императора… и на многие годы смутила его душевный покой». Предпринимая дипломатические усилия для преодоления тяжелых условий Парижского мира, он сосредоточил внимание на внутренних преобразованиях, начав их с отмены крепостного права.

В этом главном деле своей жизни Александр II действовал не только под давлением обстоятельств, но и в силу ощущения «духа эпохи» и трезвого понимания неизбежности перемен. Воспитанник В.А. Жуковского, ученик М.М. Сперанского, он не чуждался гуманных идей, а по складу характера был восприимчив к новым веяниям, склонен к добру. В 1863 году царь писал французскому императору Наполеону III: «Опыт свидетельствует, что истинное условие спокойствия в мире заключается не в неподвижности, которая невозможна, и не в шаткости политических сделок… а в практической мудрости, необходимой для того, чтобы примирять историю – этот незыблемый завет прошедшего – с прогрессом, залогом настоящего и будущего». А за два месяца до этого, выступая перед депутатами восстановленного им в Финляндии сейма, он призывал их продемонстрировать, что «либеральные учреждения не только не опасны, но составляют залог порядка и благоденствия». Д.А. Милютин, сам слышавший эту речь, заметил, что эти слова «имели, конечно, назидательный смысл и для самой России».

Крестьянская реформа и последовавшие за ней преобразования, не предусматривая одномоментного переворота во всех сферах государственной жизни, закладывали для этого переворота фундамент и исключали возможность реставрации дореформенных порядков. В результате колебаниям подвергся основной принцип русской жизни – связь прогресса с крепостничеством. Модернизация России продолжилась на новой основе – освобожденного труда крестьян, развития частной инициативы, зарождения гражданского общества.

Так почему же с середины 1860-х годов преобразовательный порыв сначала замедлился, а затем и вовсе иссяк? Можно согласиться с автором, который пишет об отсутствии у власти существенной поддержки в обществе. Кстати, опасность такой ситуации хорошо понимали сами авторы реформ. Уволенный в отставку лидер блестящей когорты реформаторов Николай Милютин уже в конце 1861 года писал брату Дмитрию: «Необходимо создать мнение или, пожалуй, партию серединную, говоря парламентским языком – „le centre“, которой у нас нет, но для которой элементы, очевидно, найдутся. Одно правительство может это сделать, и для него самого это будет лучшим средством». А в апреле 1863 года, возвращаясь к этим мыслям, он с тревогой утверждал: «Нет большего несчастья для России, как выпустить инициативу из рук правительства». А ведь именно это и стало постепенно происходить после выстрела Каракозова в царя в 1866 году.

Но думается, не меньшее значение имела и личность самого самодержца. Принимаясь за радикальные преобразования и сознавая, что ожидаемые результаты могут быть достигнуты далеко не сразу, он не случайно боялся утратить вдохновение. В 1858 году император писал своему другу, наместнику Кавказа князю Барятинскому: «Я молю Бога только о том, чтобы Он поддержал и не дал потерять желание, которое пока сохраняется» (идти по пути реформ. – Прим. ред.). А вот строки из письма, написанного спустя 10 лет совсем другому адресату – Екатерине Долгорукой: «Ах, как мне надоели и как мне бы хотелось исчезнуть с тобою, моя дуся (от франц. douce – „сладкая“), мое всё, чтобы о нас забыли, и жить только друг для друга»…

И это не было мимолетным душевным порывом. С самого начала романа в 1866 году 47-летний император страстно, безоглядно влюбился в 19-летнюю княжну. Недавно полученная Государственным архивом РФ от семьи Ротшильдов переписка Александра II с Долгорукой (4 большие коробки, обычно отправлялось по 2– 3 письма в день) раскрывает настоящую бездну чувств, которые охватили их обоих.