Лишь в декабре, полностью израсходовав запасы, Плевна сдалась. Неизвестно, как долго продлилась бы война после этого, если бы не было принято волевое решение совершить переход через горные перевалы зимой в 20-градусный мороз. Просчеты командования, как часто бывало в нашей истории, с лихвой компенсировал феноменальный героизм русских солдат. 31 января в занятом отрядом М.Д. Скобелева местечке Сан-Стефано (в 12 километрах от Константинополя) было подписано перемирие. Но войти в турецкую столицу русские войска не решились: к тому времени Британия уже ввела в Мраморное море эскадру броненосцев и всячески демонстрировала свою решимость остановить победителей «силою оружия».
Истощенная неожиданно тяжелой войной, Россия не могла позволить себе игнорировать эту угрозу. «Наши военные силы, – признавал военный министр, – так расстроены войной, так разбросаны, что не предвидится никакого вероятия успеха» в борьбе с Англией и Австро-Венгрией (основными противниками усиления России на Балканах). На Берлинском конгрессе итоги войны были пересмотрены не в пользу России. Проливы и статус средиземноморской державы остались несбыточной мечтой, а так и не разрешенный «восточный вопрос» превратил Балканы в «пороховой погреб Европы», взорвавшийся в 1914 году.
Как могла бы сложиться история страны и всей Европы, если бы план Обручева был успешно реализован и военные действия закончились бы для русской армии в Константинополе и не через 9 месяцев после их начала, а уже осенью 1877-го? Что могло бы являться для России наиболее благоприятным исходом войны? Потеря Османской империей всех европейских владений? Пророссийские правительства во всех государствах полуострова?
Объявление русского протектората над Константинополем и проливами, словом, радикальное решение «восточного вопроса» в пользу России?
Трудно представить, что Европа, в которой у России тогда не было ни одного сколько-нибудь надежного союзника, смирилась бы с подобным развитием событий. Большие войны начинались и из-за куда менее значительных конфликтов; здесь же, на Балканах и в Мраморном море, сталкивались слишком серьезные интересы крупнейших держав, дабы одна из них могла надеяться на безраздельное доминирование. В свою очередь России после быстрой победы «малой кровью» сложно было бы уступать давлению потенциальных противников. Парадоксально, но возможно, что относительная неудача в боевых действиях 1878 года спасла бы страну от куда более страшной войны, в которой ее шансы на победу выглядели бы крайне сомнительными. Русские солдаты у знаменитого храма Святой Софии в отличие от своих предшественников, гордо шествовавших в 1815 году по Парижу, могли бы стать не столько триумфаторами, сколько грозными предвестниками новых бурь.
И все же – представим себе, что кризис для России завершился благоприятно, и отныне Балканы и проливы являлись признанной сферой ее доминирования. «Освобожденные народы не благодарны, а требовательны», – писал в свое время Отто фон Бисмарк. В век бурного развития промышленного капитализма окончательный исход политических конфликтов решался не военной, а экономической экспансией, обеспечивавшей инвестиции, концессии, активное торговое сальдо, выгодные контракты и удобные пути сообщения… Мощные материальные силы тянули балканские страны в сторону соперничавших с Россией государств. Да, экономика нашей страны росла в те годы достаточно быстро, но все-таки она далеко отставала от Великобритании, Германии и даже Австро-Венгрии. Индустриализация только вступала в свою решающую фазу, и русские предприниматели просто не могли всерьез соперничать на Балканах с европейскими. Политические же симпатии элиты освобожденных славянских народов были крайне зыбки и переменчивы… Так что завоеванные позиции медленно, но верно «уплыли» бы в другие руки (подобно тому, как это и произошло на самом деле).
Однако в этой не слишком оптимистической картине можно найти и светлую сторону, касающуюся, как ни странно, не внешней, а внутренней политики. Благоприятный исход восточного кризиса мог бы воодушевить императора и дать толчок «второму изданию» Великих реформ, в продолжении которых так нуждалась страна. В реальной истории таким толчком стали события совсем иного характера.
Начало волне террора было положено в январе 1878 года, когда 29-летняя революционерка («нигилистка», как часто называли их в обществе) Вера Засулич, по собственной инициативе выстрелившая в петербургского градоначальника Ф.Ф. Трепова, была схвачена, предстала перед судом присяжных и… оказалась им оправдана! В августе еще один революционер, 27-летний Сергей Кравчинский, прямо в центре Петербурга зарезал кинжалом шефа жандармов Н.В. Мезенцова, после чего сел в пролетку и благополучно скрылся.
Теракты совершались под флагом мести за репрессии и встречались некоторой частью общества если не сочувственно, то «с пониманием»: правительство-де само виновато, ведь именно оно необоснованным угнетением заставляет молодых идеалистов идти на крайности. От рук террористов погибло еще несколько человек, а в марте следующего года Петербург узнал о покушении на государя. Некий бывший студент Александр Соловьев спокойно приблизился на улице к Александру II, отдал ему честь, а затем достал револьвер и открыл стрельбу. Стрелять он, правда, не умел, и побежавший зигзагами император даже не был ранен.
Но настоящая охота на государя развернулась после того, как летом 1879 года наиболее радикально настроенные революционеры решили всеми силами добиваться его смерти – они патетично именовали это «вынесением смертного приговора».
В ноябре был взорван поезд, в котором, как считали убийцы, ехал Александр II, а 5 февраля 1880 года чудовищный взрыв потряс уже Зимний дворец. Оказалось, что один из террористов, Степан Халтурин, устроился во дворец плотником и сумел пронести в него около трех пудов (!) динамита, которые и взорвал под обеденной залой в момент, когда там должен был находиться император (тот всего на полчаса задержался).
Нынешнему поколению россиян не так уж сложно представить себе то крайне тягостное чувство, которое доминировало в ту пору в настроениях и правительства, и общества, закономерно преувеличивавших организованность террористов и масштабы их деятельности. Гораздо труднее понять, каково было человеку, ставшему главным объектом этой охоты. Александр II, как показывает его поведение в роковой день 1 марта, вряд ли испытывал перед убийцами панический страх и уж тем более вряд ли думал о том, чтобы утихомирить их какими бы то ни было уступками. Но какую, должно быть, тоску вызывало у него, и без того безмерно уставшего, ощущение, что жизнь его зависит от какой-то анонимной, бессмысленной и злобной силы…
В этот драматический момент на политической сцене должен был появиться кто-то, способный вывести правительство из тупика. В соответствии с законами жанра эту роль сыграл человек, сравнительно чужой для столичных кругов – талантливый военачальник и администратор, герой недавней Русско-турецкой войны (он воевал на Кавказском фронте) граф Михаил Тариелович Лорис-Меликов. После взрыва в Зимнем он был облечен почти диктаторскими полномочиями и вскоре смог сформулировать достаточно четкую программу действий правительства в условиях кризиса. Но прежде чем рассуждать, какой альтернативный путь исторического развития мог крыться за ее реализацией, подумаем, можно ли было избежать трагического исхода последнего покушения на царяосвободителя.
Читатель, наверное, уже обратил внимание на вопиюще непрофессионально организованную охрану главы государства (о министрах говорить и вовсе не приходится). Конечно, до начала кампании террора в серьезной охране царя вообще не было необходимости. Но ничего принципиально не изменилось даже тогда, когда стало ясно, что угроза его жизни не только серьезна, но и вполне реальна. Явные просчеты в обеспечении безопасности императора касались, во-первых, предотвращения покушений, во-вторых, самой охраны при его перемещениях. Известно, например, что задолго до взрыва в Зимнем при одном из обысков был найден план дворца с помеченной на нем обеденной залой, но никаких мер вслед за этим не последовало. Обеспечением безопасности императора занималось тогда несколько разных ведомств, что тоже создавало путаницу. Но хуже всего было то, что сопровождали Александра II даже не сколько-нибудь обученные телохранители, а, как это было, например, 1 марта, семеро терских казаков и трое полицейских во главе с обычным чиновником – полицеймейстером А.И. Дворжецким.