Вышли мы уже втроём, поскольку на Лома у меня образовались некие планы, на случай если Боров окажется слишком упрям. Связав обоих нейлоновым шнуром, я заставил каждого из них снять разноимённые ботинки и положил в каждый по кусочку гравия. Путь под землёй предстоял хоть и длинный, но надо было исключить любую возможность нештатных действий со стороны моих подопечных — когда в подошву ноги впивается острый предмет, особо не побежишь.

Лаз представлял собой стакан колодца уходящий под землю метра на четыре, куда надо было спускаться по витой, железой лестнице. Боров походя щёлкнул большим поворотным выключателем, когда мы все достигли дна колодца и вспыхнул неяркий, жёлтый свет, который давали пыльные лампы промышленного освещения, забранные в толстостенные решётчатые плафоны. Построившись в шеренгу, мы двинулись вперёд: Боров впереди, за ним Лом и замыкающим, с верёвкой, притороченной к поясу, собственно я. Понукать моих пленников особо не пришлось, хоть коридор и был прямым, почти без резких поворотов, но что-то зловещее и тревожное витало в воздухе. По мере того как мы продвигались вперёд, я отмечал ориентиры на всякий случай. Постепенно, мне стал понятен нервный настрой Борова и его подручного: коридор был искусственным. Сложенный из пенобетонных блоков, тоннель создали уже внутри каких-то других коммуникационных тоннелей, видимо, чтобы то, что было в лаборатории, уже с гарантией не смогло бы проникнуть внутрь. Сколько людей урки положили при постройке, даже не хотелось думать: помимо тягот подневольного труда, тут ещё как минимум существовали и другие опасности. Однако поле трёх часов пути, проделанных быстрым шагом, мы без приключений выбрались на свежий воздух. Я глянул на часы — было шесть тридцать семь утра среды. До точки рандеву было идти примерно часов сорок пять относительно быстрым шагом. Я сверился с картой и задал направление на северо-запад, так мы обогнём осиротевшее разбойничье гнездо и под прикрытием довольно густой лесополосы, тянущейся с юго-востока, на север Зоны. Места это были небезопасные, но точка встречи была именно там. О пути следовало навестить схрон с оружием, где я оставил автомат и боеприпасы. Место будет засвечено, но я уверен, что ни Боров, ни его подручный не будут настолько наивны, чтобы предположить, будто бы я ещё раз воспользуюсь этим местом для хранения чего-либо.

В одного мне переговоры с братвой не потянуть, а теперь есть реальный шанс свести всё не только к обмену, но и получить некое влияние на группировку Борова. Есть нечто такое, что любой амбициозный и достаточно беспринципный человек ценить часто гораздо выше собственной жизни и репутации, это нечто — власть над другими людьми, возможность распоряжаться чужими жизнями, карать и миловать. Именно это я и хотел предложить Лому в обмен на мир. Кроме того, тогда появлялся реальный рычаг давления не этого хитрого и, без всякого сомнения, опасного бандюка. Но это подождёт, до того времени, пока мы выйдем на место ночёвки, часов через шесть. Там, с глазу на глаз, можно будет и поговорить с начальником охраны Борова. Думаю, что моё предложение будет ему по душе.

К захоронке мы вышли уже спустя сорок минут. Стреножив обоих пленников, так, чтобы они не смогли быстро убежать или развязаться, приторочив обоих спиной друг к другу у разных деревьев, чтобы, если вдруг захотят пообщаться, я тоже смог услышать. На землю пал туман, в его густом, похожем на овсяный кисель мареве любое слово или звук очень отчётливо будут слышны. А я быстро навестил тайник и подготовил всё к взрыву. Место засвечено, сюда больше возвращаться нельзя. За то время, пока я довооружался. Оба пленника не произнесли ни звука, только Боров жалобно стонал, видимо я чуть сильнее, чем положено приложил его по лбу. Снова связав обоих пленников попарно, я жестом указал направление и мы быстрым шагом двинулись к месту встречи. Я сообщил Норду, чтобы двигался сразу к деревне, в чём-в чём, а в плане подготовки такого мероприятия как затевавшийся обмен, я доверял Юрису полностью.

Местность кишела всякой живностью, пару раз пришлось отгонять привязчивую стайку слепых собак, чуявших страх обоих пленников и не ощущавших у них наличия оружия. Но после того, как я пристрелил вожака, собаки сначала отстали, а потом и вовсе скрылись из поля слышимости. Вернулись к трупу товарища, чтобы пожрать его и начать делёжку освободившейся вакансии. От бандитской базы с запада нас надёжно прикрывал невысокий горный хребет, тянущийся на северо-восток, километров на десять. Лесополоса напоминала обычный, дикий лес, но чувствовалось, что в своё время тут поработал человек: иссохшие, перекрученные деревья слишком правильно росли и были почти все одного возраста. Шли мы по узкой тропинке, петляющей среди чёрных, совершено не похожих на живые, деревьев. Лес в Зоне вообще не подчиняется никаким обычным природным законам, общее ощущение от него можно охарактеризовать, как застывший и ждущий чего-то. Затаившаяся внутри каждой последней травинки жизнь, казалось, только ожидала сигнала к пробуждению. Что мешало в этом странном месте смене времён года и каким образом небо почти всегда оставалось пасмурным, так никто и не выяснил. Как и многие другие вопросы, на эти тоже ни у кого не было ответов, окружающий мир либо принимаешь таким, какой он есть, либо ищешь себе другое место под солнцем, которое тебе больше подходит. Или на худой конец такое, где с некоторыми вывертами и капризами матери-природы можно смириться настолько, чтобы противно не было каждый день. Многие из тех, кого я тут встречал, постоянно говорили о некоем денежном минимуме, который им нужен, чтобы свалить отсюда и отправиться куда-то ещё, где, по их мнению, был рай земной и море водки с озёрами пива и плавающей в них воблой. Проходило какое-то время, сталкеры пропадали за «колючкой», подняв достаточное количество хабара и… снова возвращались обратно, максимум через пару недель. Многие со страшными, выпученными глазами плели байки о некой «магии Зоны», якобы метящей бродяг и заставлявшей их возвращаться. Но всё это были только отговорки. Мир обычных людей очень жесток к тем, кто живёт по законам войны. Инстинкты говорят тебе одно, а уголовный кодекс и подводные течения, скрывающие острые как бритва рифы подвохов обыденности — совершенно другое: будь как все, не выделяйся. Глотай обиды, помалкивай, а унижение будет чем-то вроде постоянного захребетного паразита, причиняющего нестерпимую душевную боль. Иначе, минимум, что тебе светит — это лет семь тюрьмы за вооружённый рабой или «пятнашка» за убийство с причинением «особо тяжких». Как ни парадоксально это звучит, но мне как человеку сумевшему выжить и там, и там, мир обычных людей кажется гораздо опасней и жёстче. В нём не важно, насколько быстро ты умеешь убивать или как хорошо маскируешься. У мирян всегда есть способы тебя отыскать и вычислить. Мне повезло в том плане, что помимо боевой подготовки нам давали навыки оперативной работы в глубоком тылу. Стать незаметным на гражданке стало моей главной боевой задачей и удалось успешно её выполнить: я ни разу не нарушил закон так, чтобы меня поймали, ни единым словом или поступком не вызвал неудовольствия начальства или коллег. Как максимум, меня считали слишком замкнутым и флегматичным, но за все годы мирной жизни я только один раз побывал в КПЗ, да и то этот случай, пошёл мне на пользу, так как его следствием стало знакомство с Ник-Ником, а потом я попал сюда. С детства я запомнил одну вещь: у каждого человека есть место в этом мире, нужно только прислушиваться к себе, искать в окружающем пространстве знаки и приметы, которые приведут тебя туда, где ты будешь дома.

Как только вижу серое, с сизыми подушками облаков небо Зоны, сразу вспоминаю своего приятеля, соседа по площадке. В армейку нас забирали одновременно, только он всеми правдами и неправдами отбрыкивался и хотел остаться на гражданке. Звали его просто — Серёга. Меня занесло сначала в сержантскую школу а потом в мою родную часть, откуда я и начал свой путь к которому, как оказалось, стремился изначально, только не всегда это осознавал. Серёгу сразу загребли в мотострелки, сначала от него приходили письма, каждый месяц, я получал штуки две. Друзьями мы никогда особо не были, скорее, такие отношения можно назвать приятельскими, слишком уж по-разному мы смотрели на мир и его законы. Но скоро письма перестали приходить. Отношения заглохли и я встретился с приятелем только через пять лет, когда он по контракту уезжал в Чечню. Будучи в отпуске и в своём теперешнем звании, я заехал навестить маму. Отец к тому времени снова уехал в какую-то экспедицию на Алтай, на раскопки очередных могил. Он всегда злился, когда у нас затевался старый спор, по поводу целесообразности разорения захоронений и выставления костей покойных под стеклом в музее. Я всегда считал, что не следует тревожить умерших, а уж тем более выставлять их останки на всеобщее обозрение. К счастью, в тот раз спора не вышло и, благополучно отдав сыновний долг, уже к вечеру, налегке, без гостинцев, которые привёз из далёкой солнечной республики, я бодро вышел из подъезда. Совсем уже выйдя на тротуар, чтобы направиться к автобусной остановке, услышал оклик.