— У меня нет ничего, кроме рыцарской чести.

— Поэтому я готов предложить вам иной способ проникновения в лагерь лютеров. В нашем мире многое построено не только на несправедливости, но и на глупости. Там, где хватают каждого вооруженного человека, свободно проезжают кибитки кочующих раменов, моих соотечественников, равно развлекающих своими песнями и плясками и папийцев, и лютеров.

— И вы предлагаете мне превратиться в рамена? — возмутился О Джугий.

— Нет, зачем же? Только воспользоваться гостеприимством этих добрых людей, с которыми вам стоит познакомиться. Их табор здесь неподалеку.

— Насколько я понимаю, вы не предоставляете мне выбора?

— Садитесь, ваша доблесть, на своего коня, и знайте, что друг моего друга — мой друг! Я буду держаться за ваше стремя. Даже при бодрой рыси я не отстану.

— Спасибо, боец народный. Верю вам, как другу моего гостя.

Лесные волки, лохматые молодцы, вооруженные чем попало, провожали взглядом удаляющегося всадника и бегущего рядом с ним своего вожака.

— Это «народный рыцарь». Он помогает в горах простым людям и защищает их, не допуская туда войны, — произнес старый разбойник с торчащей во все стороны седой бородой.

Кибитки с полукруглым верхом расположились на лужайке веером, оставив в центре место для разожженного костра.

Рыцарь в доспехах и Гневий Народный, в окружении таких же, как он, бородачей в смоляных кудрях, сидели у костра.

Жгучеглазые смуглые раменки с развевающимися черными волосами, красавицы с древних фресок, выходили одна за другой перед костром, пели и танцевали, все в широких пестрых юбках и распахивающихся, как крылья, ярких шалях.

Их гибкие фигуры, вибрирующие плечи, босые, прекрасные легкие ноги завораживали. Движения удивляли выразительностью. Песни волновали. «Пазыволь, пазыволь, манге, тебя поцеловать!..».

Вслед за черноволосыми смуглянками к костру вышла полная седая женщина, отнюдь не с девичьим станом. Но когда она запела, то волшебно превратилась в незримую чудо-красавицу. И красавица действительно появилась перед ней, закружившись в причудливом танце, зовущем, завлекающем, неистовом. Танцовщица с дерзкой отвагой и удалью прыгала через огонь, и, сама пламенная, распустив вдруг в прыжке не черные, а огненные волосы, казалась игрой пылающего костра.

О Джугий не мог избавиться от наваждения. Ему чудилось невесть что, будто он уже видел когда-то эту раменку в широких цветастых юбках, бурно взлетавших, обнажая выше колен ее стройные ноги. Ему стало стыдно за дрожь, охватившую его.

— Надеюсь, вы понимаете теперь, ваша доблесть, почему табор свободно кочует между враждующими армиями?

— Если вы хотите спросить меня, что я понял, то я вряд ли отвечу внятно на ваш вопрос.

— Вы займете место в кибитке среди мужчин, временно сняв доспехи, и наденете их снова, лишь оказавшись в лагере лютеров. Не беспокойтесь, способ переправы туда опробован. Не знаю уж зачем (я и вас не спрашиваю!), слуги увещевания, хорошо заплатив раменам, меняли свои черные одежды на пестрые юбки и уезжали во вражеский лагерь с тайными целями, сообщать что-то или договариваться. Ведь СС увещевания — осиное гнездо на пасеке Святикана.

— Я готов. Не знаю, как благодарить вас. Разве что приглашу весь табор к себе в замок, когда съедутся туда гости, вызванные папием. Я прикажу тогда поднять над башней пламенный, как этот костер, флаг.

— Что ж, ваша доблесть, табор не откажется показать свое искусство и гостям папия, и ему самому, если он там окажется, тем более что в Святикан нас не допустили бы.

— Но ворота замка для вас будут открыты.

Еще один раз сказочной красотой танца и колдовским пением удивительного народа, пришедшего сюда неведомо когда и откуда, О Джугий наслаждался уже в окружении лютеров.

Увидев его в среде зрителей, облаченного в рыцарские доспехи, проходивший мимо командир стражи поинтересовался, кто он такой и как попал сюда.

— Цель моего появления я могу сообщитъ только Мартию Лютому, вашему вождю, — решительно заявил О Джугий.

— Для этого вам придется, ваша доблесть, на время расстаться со своим мечом и кинжалом и дать рыцарское слово об отсутствии у вас злых намерений.

— Клянусь рыцарской честью, я обязан беседовать с вождем протеста, справедливым Мартием Лютым, не собираясь причинять ему вреда, а, наоборот, стремясь по желанию папия приостановить кровопролитие вообще.

— Странно слышать такие слова от посланца злопапия, укоренившегося по воле Сатаны в Святикане, — произнес офицер стражи. — Однако если таковы ваши намерения, я провожу вас к Мартию Лютому, человеку простому и бесстрашному.

— Ему нечего бояться, — заверил О Джугий.

Так попал Горный рыцарь в палатку вождя протеста Мартия Лютого, отдав перед тем оружие стражникам.

С интересом рассматривал О Джугий сидящего перед ним за сколоченным из грубых досок столом на таком же непритязательном табурете плотно сбитого простоватого смельчака, не только восставшего против всесильного И Скалия, но нагнавшего на него страх.

— Так вы посланы этим лженебесным самозванцем? — в упор глядя снизу вверх на рослого посла, спросил Мартий Лютый.

— Я прибыл к вам не для того, чтобы обсуждать самозванство или правое владычество папия, доблестный воин и философ. Мне легче согласиться с вами, чем опровергать вас.

— Вот как? — удивился Мартий, пытливо вглядываясь в мужественное бородатое лицо рыцаря. — А не попадете ли вы за такие слова в лапы слуг недостойной службы увещевания?

— Вполне возможно, — согласился О Джугий, — тем более что моя жена уже находится в их когтях и ее судьба зависит от исхода нашей беседы.

— Ах, так? — еще больше удивился Мартий Лютый. — Чем же я могу помочь женщине, как водится, объявленной колдуньей или ведьмой? — И он указал посланцу на скамью перед собой.

— Вы угадали, мудрый вождь протеста, — сказал О Джугий, садясь. Именно такие обвинения грозят ни в чем не повинной даме, если я не договорюсь с вами о прекращении кровопролитной войны.

— О каком прекращении войны может идти речь, — вскипел Мартий Лютый, если ставленник Сатаны на псевдосвятом троне продолжает свое кровавое дело, именуемое «увещеванием»? И к ста тысячам невинных жертв присоединится еще и ваша жена! Не лучше ли вам перейти на нашу сторону и освободить ее силой?

— Это несовместимо с моей рыцарской честью. Помимо того, я сам превратил свой замок в неприступную крепость. Зачем же лишние жертвы? К тому же папийцы подло расправятся с узницей, едва начнется штурм.

— Если вы сами знаете цену папийцам, то как представить себе возможность смирить гнев протеста, ведущий нас против них?

— Я такое же воплощение протеста, правда, невысказанного, как и вы, и так же, как и вы, отвергаю божественность «наместника Всевышнего на Землии». Более того, вижу во всем происходящем в мире не разумную волю чью-то, а слепое действие Всеобщего Закона Развития Природы.

— Не кощунствуйте, посланец! Не хочу такое слышать! Я свято верю во Всевышнего, и никакие черные дела людские не убедят меня в отсутствии высшей воли.

— Я лишь хотел откровенно признаться вам, что еретические мысли мои, еще более преступные с точки зрения скалийской религии, чем ваши взгляды, уже сулят мне расправу, хотя я и родной брат Великопастыря всех времен и народов.

— Вот как? И вы не побоялись проникнуть ко мне, хотя я могу захватить вас как заложника? Еще бы! Родной брат самого Лжевеликопапия!

— Вы этого не сделаете, служа делу справедливости. Выслушайте предлагаемые Святиканом условия мира.

— Что может предложить ставленник Сатаны?

— Прекращение кровопролития и новый, построенный на справедливости и всеобщем равенстве уклад жизни единого для всех стран общинного монастыря, настоятелем которого предлагается стать Мартию Лютому. И монахи, и монахини этого всеобщего монастыря, не зная ни оков вечного брака, ни государственных границ, ни владетельных собственников, ни наследственных званий, будут равно трудиться под вашим началом. Вот это поручено мне предложить вам.