Помогала семье младшая сестра тети Теси незамужняя Александра Богдановна Мейендорф, иначе — просто Сандра, или Сандришка, служившая секретаршей у мистера Спида Эллиота — представителя миллионера Гарримана, снявшего концессию по добыче марганцевой руды в Чиатурах на Кавказе. Сандра была особа легкомысленная. Она занимала комнату в общей квартире в Серебряном переулке. К ужасу старушек соседок, к ней ходило много народу таких же легкомысленных подруг, а также иностранцев.

2

Тогда арестовывали многих русских "за сношения с иностранцами" — тех, кто служил в посольствах, в торговых представительствах, в разных миссиях и кто был лишь знаком с иностранцами. Так, например, посадили Олега Волкова.

Ходил анекдот. Следователь спросил одну арестованную даму: "Были ли у вас сношения с иностранцами?" "Только один раз в Одессе, с греком",краснея, отвечала она.

Сестра Сандры Надежда Богдановна Раевская — тетя Надя и ее муж Александр Александрович — дядя Шурик неоднократно предостерегали ее: измени свое поведение. Но той было весело в большой компании иностранцев, и она не слушала благоразумных советов.

Дядя Шурик считался человеком крайне осторожным. Он служил в банке, очень любил музыку и по вечерам с женой постоянно уходил на концерты. Их квартира на Арбате, дом № 5, была просторная, и Сандра в отсутствие хозяев, случалось, приводила туда американцев танцевать под граммофон.

Дядя Шурик ввел правило, которое он передал только самым близким людям: когда приходите, трижды нажимайте кнопку звонка.

Во время германской войны он был артиллерийским офицером, а образование получил в Московском лицее. В том здании на Остоженке теперь находится Институт международных отношений.

Однажды парижские белоэмигранты-лицеисты решили отпраздновать какой-то юбилей лицея. На банкете они произносили речи и вспоминали своих "томившихся у большевиков" однокашников, говорили, что бедняги, несомненно, остались верными присяге государю и былым монархическим традициям. Речи эти были опубликованы в белоэмигрантской печати, в ГПУ их прочли и посадили всех бывших лицеистов — не только московских, но заодно и петербургских. Посадили и осторожного дядю Шурика Раевского.

Казалось бы, у него был ряд смягчающих обстоятельств: не титулованный, не имевший до революции недвижимой собственности, скромный советский служащий. На допросе он отвечал «лояльно», а бывших офицеров тогда еще терпели. Но в его, квартиру ходили иностранцы, а главное — он не сумел объяснить следователю, почему на кнопку звонка входной двери близкие люди нажимали три раза? Такой условный знак смахивал на существование антисоветской организации. И дядя Шурик по статьям 5810 и 5811 получил пять лет концлагеря.

Когда Надежда Богдановна на свидании узнала, в чем обвиняли ее мужа, она задумалась: кто же из близких мог рассказать в ГПУ о злосчастных трех звонках и кто назвал всех тех, кто к ним приходил? Рассуждая путем исключения, она догадалась, кто был предателем.

Еще когда дядя Шурик сидел на Лубянке, к его свояченице Сандре явились с обыском. Саму ее арестовать не посмели — все же она была секретаршей именитого американского бизнесмена.

В тот злосчастный вечер к ней случайно зашли мой зять Георгий Осоргин и мой двоюродный брат Алексей Бобринский. И их обоих забрали. Георгий избегал компании Сандры; зачем, по какому поводу понесло его на Серебряный — не знаю. Но он был человеком такой непоколебимой принципиальности, что все равно вряд ли долго проходил бы под ясным небом.

А Алексей, живший у нашего дяди Владимира Владимировича Голицына в Хлебном переулке, был еще совсем юноша. Где он тогда служил, не помню. Но ему нравилось, что его принимают в компанию взрослых, угощают, поят, и он искренне веселился.

Через десять дней его освободили, а Георгий был переведен в Бутырки. И моя сестра Лина с того времени стала раз в неделю делать ему передачи. Получая обратно листок со списком передаваемых вещей и продуктов, она читала единственную весточку от мужа: "Получил все сполна". И подпись. Впрочем, однажды на грязном полотенце, возвращенном из тюрьмы, были обнаружены две буквы, начертанные химическим карандашом, — НХ. Принялись гадать, что они означают. "Не хлопочите" или "Надежды хорошие"?

Да, мы жили надеждами. Как часто наше настоящее казалось нам темным и безысходным. Но мы всегда надеялись на лучшее будущее…

Энергичные хлопоты за Георгия велись по нескольким линиям. Красавица Соня Бобринская ходила к Енукидзе, моя мать ходила к Смидовичу, а мой отец отправлялся в два адреса: к своему давнему знакомому доктору Гетье, лечившему вождей и их жен, а также в Политический Красный Крест к Пешковой. Он познакомил Екатерину Павловну со своей незадачливой дочерью Линой, и Лина получила право приходить к ней в неприемные дни и без очереди. Пешкова расспрашивала ее о нашей семье и о семье Осоргиных, кто что делает, чем занимается, и явно симпатизировала всем нам.

Но никакие хлопоты не могли освободить Георгия. На вопрос следователя: "Ваши политические убеждения?" — он не колеблясь ответил: «Монархист». Да еще добавил такое, что весьма довольные следователи записали в протокол. И Георгий получил десять лет концлагерей. Пешкова сказала Лине, что мог быть расстрел — так «вызывающе», по словам Ягоды, вел себя подсудимый на допросах.

Единственное, чем помогли хлопоты, — в Соловки Георгия не отправили, а оставили в "рабочем коридоре" в Бутырках. Остался в "рабочем коридоре" и Александр Александрович Раевский. Оба они присоединились к большой и дружной компании заключенных — моего дяди Николая Владимировича Голицына, его сына Кирилла и других наших знакомых.

С той поры в течение двух лет Лина раз в неделю делала передачу мужу и каждое воскресенье ходила к нему на сорок минут на свидание. С помощью Пешковой Георгий получил привилегию; приходили на свидание двое, на первую смену являлась его жена, на вторую — его отец или мать или кто-либо из его сестер.

3

Тогда многие сомневались, стоит ли метать бисер перед свиньями, то есть перед следователями, и за смелые, искренние ответы получать большие сроки, разбивая свое семейное счастье, оставляя семью иной раз без всяких средств к жизни. Вот дядю Владимира Трубецкого тогда же арестовали (в пятый раз), и он вернулся, а Георгий остался за решеткой, хотя монархистами являлись они оба. Наверное, и тот и другой были правы, Георгий не смог отречься от своих убеждений, а у дяди Владимира к этому времени было шестеро детей и следователям отвечал он "лояльно"…

На допросах нескольких арестованных наших знакомых выяснилось, что в ГПУ хорошо знают, кто и как кому приходится родственником, кто с кем дружит. Откуда знают, кто предатель? Арестованные после приговора получали свидание с близкими и, не сговариваясь, называли имя того предателя. Это мог быть только Алексей Бобринский, просидевший всего десять дней и выпущенный на свободу.

Мой отец очень серьезно меня предупредил, чтобы я как можно осторожнее разговаривал бы с ним. Я был совершенно ошеломлен. Все внутри меня содрогалось. Граф Бобринский, потомок царицы Екатерины, мой двоюродный брат, которого я искренно любил, и вдруг — предатель! Он ходит в ГПУ и там подробно рассказывает о всех нас, о всех своих знакомых и друзьях. Он ходит к нам, прислушивается к нашим разговорам…

Я считал народовольцев рыцарями без страха и упрека и знал: когда они обнаруживали проникшего в их ряды провокатора, то беспощадно убивали его.

У меня возникла дерзкая мысль: как и чем убить Алексея? Но думал я, так сказать, в теории. А в жизни оказывалось совсем наоборот. Здороваясь, я пожимал Алексею руку, разговаривал с ним, угощал его папиросами или брал папиросы у него. И другие обменивались с ним рукопожатиями, а девушки принимали его приглашения на танцы. Но когда он приближался, разговоры смолкали или переходили на нейтральные темы. Невидимая перегородка встала между ним и нами. Но он не был проницателен и, думается, первые два-три года и не догадывался о существовании той перегородки.