Андрей, Алеша и я были высокого роста, а Костя был низенький. И продавец со словами "малолетним не отпускаем" нацедил нам три кружки вместо четырех. Сели за стол, усеянный окурками, с лужами пива, с блюдечками моченого гороха и кучкой воблы, взяли одну пустую кружку и по-братски разделили напиток на четырех. Будем дружить! — и разошлись по домам.

Потом я ходил в «Зубок» еще много раз — вдвоем с Андреем, втроем с Алешей. Костя избегал к нам присоединяться. А однажды я там встретил брата Владимира, и мы оба очень смутились. Выяснилось, что и он изредка посещает это заведение, и, наверное, потихоньку от жены.

А года три спустя «Зубок» закрыли, и, к нашему негодованию помещение превратили в общественную уборную, а потом дом, якобы мешавший движению по Садовому кольцу, был снесен.

Однажды Алеша Нестеров пригласил меня на свой день рождения. Он жил со своими родителями и сестрой Натальей на Сивцевом Вражке. Моя мать, узнав, что я иду к знаменитому художнику, велела ему передать, какое неизгладимое впечатление на нее — четырнадцатилетнюю — когда-то произвели его картины, посвященные преподобному Сергию.

Я пришел на празднество самый первый. Вышел невысокий плотный мужчина с бородкой, с острыми глазами, с характерным, неправильной формы лысым черепом. Здороваясь с ним, я скороговоркой выпалил слова матери. Он, видимо, остался очень доволен и просил ее поблагодарить.

Квартира Нестеровых по тому времени казалась роскошной. Хорошая мебель, фарфор, книги в шкафах, по стенам картины известных художников. Во второй комнате, не для обозрения всех приходящих, висели две картины художника: три монаха отдыхают под елью, и к ним подбегает лисенок, а, сзади лесная долина. И другое полотно — «Философы». Бредут вдоль лесной дороги в глубоком раздумье философ С. Н. Булгаков и священник отец Павел Флоренский…

Учился я, в общем, средне, а мог бы, кроме как по математике, получать одни «пятерки». Но тогдашняя советская педагогика отрицала пережитки прошлого, отметок вообще не было, только «удовлетворительно». Вот почему уроки я готовил лишь по математике, а по остальным предметам мне достаточно было более или менее внимательно прослушать объяснения учителя.

— Почему ты не готовишь уроков? — однажды забеспокоилась моя мать.

— Только дураки готовят уроки, — ответил я.

Примерно так же относились к школьным занятиям и мои соклассники. Многие из нас говорили:

— Были бы у нас отметки, мы учились бы совсем иначе.

Осенью 1927 года в наш класс поступила с опозданием на месяц моя двоюродная сестра Леля Давыдова.

Ее привезли родители — сестра моей матери Екатерина Сергеевна Давыдова — тетя Катя — и ее муж Александр Васильевич — дядя Альда. Их приняли в крестьянскую общину села Кулеватова Моршанского уезда Тамбовской губернии. И они с семьей жили (до поры до времени) благополучно в родовом, с колоннами, давыдовском доме. Дядя наравне с крестьянами пахал, сеял, собирал урожай. А его дочь стала жить у нас. Ей было грустно расставаться с родителями, и она вдали от семьи страшно тосковала. В классе ее прозвали Княжной. Из-за своей тоски она ни с кем дружбу не заводила, однако дома у нас, когда по субботам к нам приходили веселиться наши сверстники, она присоединялась к общей компании и играла в "сумасшедшую подушку" с тем же азартом, как и остальные. С тех пор уже много лет (с перерывом во время войны) я продолжаю с ней дружить.

Тетя Леля Шереметева с детьми собралась уезжать за границу. Еще летом в Глинково к ним являлся аккуратненький господинчик в сером костюме, в крагах, с остренькой бородкой. Это был ее родственник, сотрудник эстонского посольства, с детства в нее влюбленный. А тогда иностранцы могли разъезжать где хотели.

Любопытно, что однажды поздно вечером Петруша и я обнаружили под открытым окном их избушки сидящего на корточках молодого неизвестного. Сразу поняли, что это шпик, погнались за ним, но догнать не сумели.

Господинчик фиктивно сочетался браком с тетей Лелей. Каким образом четверо ее детей были признаны и его детьми — не знаю. Дело с оформлением отъезда пошло, как у нас полагается, медленно. Весь сентябрь Шереметевы прожили в Глинкове, а потом нашлись добрые люди — приятельница моего дедушки Елена Сергеевна Петухова с сыном: они их приютили. И только в ноябре Шереметевы смогли уехать. На Белорусском вокзале их провожало человек пятьдесят, в том числе и два шпика. Об их дальнейшей жизни рассказывать не буду, скажу только, что вряд ли оба младших сына тети Лели — Петруша и Павлуша, если б остались в нашей стране, уцелели бы.

И светлое и темное

1

Заработка отца явно не хватало. Очень уж много у него набралось иждивенцев, случалось, до 12 человек, поэтому в еде и в одежде соблюдалась строжайшая экономия.

В те годы выходила "Финансовая газета", и старый знакомый отца сотрудник редакции предложил ему писать заметки и статьи на финансовые темы. Отец написал своему брату, дяде Саше в Америку и с того времени стал получать американские финансовые журналы. По вечерам он писал статьи, вроде: "Бюджет Бельгии", "Финансовое положение Канады" и т. д. Из осторожности он их подписывал только своими инициалами — М. Г.

Моя мать говорила, что когда он возвращался с работы, она по его лицу сразу догадывалась — статья напечатана и какую именно сумму он получил: три рубля, пять рублей или даже больше.

Между тем в Сергиевом посаде едва сводили концы с концами многодетные семьи дяди Владимира Трубецкого и дяди Алеши Лопухина.

Прельстившись большим заработком, дядя Владимир перешел в оркестр Сергиевского ресторана. Подвыпившие компании передавали музыкантам деньги, подносили им вина и водки. А водка недавно была введена в продажу — в честь председателя Совнаркома товарища Рыкова, и ее окрестили — «рыковка». Новая служба была для дяди Владимира тяжела и противна, он поневоле пристрастился к вину.

Помогали его семье бабушка и дедушка, отдавая почти все, что сами получали из-за границы. Родственники дяди Владимира посылали ему переводы, но не очень щедро. Он купил было корову, но она вскоре сдохла. Да и тетя Эля совсем не умела вести хозяйство. И все же дядя Владимир духом не падал: в свободные часы он брал ружье и шел в лес.

Положение дяди Алеши Лопухина было еще хуже. Обосновавшись с семьей в Сергиевом посаде, он вместе с Истомиными затеял изготовлять церковные свечи, но дело это не пошло. Кто-то посоветовал дяде Алеше купить чулочновязальную машинку. Обладавший природной сметкой механика, он быстро освоил эту цилиндрической формы штуковину и внес в вязание разные рационализаторские новшества.

Так, он вынимал каждую пятую вязальную спицу, и чулок получался ажурный, с прозрачными продольными полосками. И еще он придумал вязать пятку в два слоя ниток, поэтому чулок становился долговечным и для рекламы получил наименование "железная пятка", почти что по Джеку Лондону.

И с того времени года четыре подряд моя мать у каких-то китайцев покупала пряжу коричневых и бежевых оттенков. Раз в неделю к нам приезжал дядя Алеша с готовой продукцией, ночевал, играл весь вечер в бридж, а утром уезжал с деньгами и пряжей обратно в Сергиев посад. Моя мать, мои сестры Лина, Соня и Маша распространяли чулки между своими знакомыми, знакомыми знакомых. Покупали чулки охотно — и вид изящный, и долговечность, и относительная дешевизна привлекали многих. И в Сергиевом посаде половина женщин щеголяла в дяди Алешиных чулках, а сам он получил прозвание Чулочник.

Однако целый день крутить машину вручную казалось ему скучным. Он предпочитал, покуривая трубочку, с кем-либо беседовать на отвлеченные темы или читать свою любимую книгу — Елена Молоховец, "Подарок молодым хозяйкам". В доме распоряжалась энергичная жена дяди Алеши тетя Теся — Фекла Богдановна, которая в промежутках между готовкой пищи, беготней в лавочку, стиркой и т. д. успевала еще крутить машинку.

По примеру дяди Алеши и семья Истоминых тоже занялась вязкой чулок. Все же чулочный заработок был скуден, а число детей у дяди Алеши ежегодно прибавлялось, и через несколько лет их набралось семеро.