– Агнес слышать ничего не хотела о нашей поездке, – уточнил Рэй. – И кто мог бы обвинить ее? Ты же видела шрамы на его груди. Мартин никогда не рассказывает в подробностях, но мы с Дженни имеем довольно четкое представление о том, как эти шрамы там появились.

Мэй кивнула.

– Ну вот, к тому времени она презирала Сержа. Мартин уважал ее, но…

– Ему было пятнадцать.

– И его отец был самым результативным игроком в НХЛ. Так что мы намеревались на перекладных добраться от озера Лак-Верт до Торонто за двенадцать часов. Дело было в середине января, во время оттепели.

– Двенадцать часов? – повторила Мэй с недоверием.

– Ну, так вот, снега тогда выпало много, сугробы стояли большие, но день выпал солнечный, и мы не мерзли, и настроение было отличное. Сначала нас подобрал водитель грузовика, который ехал из Квебека в Монреаль, потом другой подвез нас большую часть пути до Оттавы, а уж оттуда мы на перекладных добрались до Торонто. Все шло нормально, без особых трудностей, но это пока мы не добрались до места.

Рэй рассказывал, как подростки нашли стадион, поговорили с кем-то в билетной кассе, но их оттуда прогнали. Они пытались пройти через проход для игроков, старались убедить охрану, что Мартин приходится Сержу сыном, показывали охраннику школьную карточку Мартина и вообще перепробовали все, что только могли придумать.

– Мы не сумели никого убедить. Серж имел репутацию весельчака и жизнелюба, закоренелого холостяка, болтавшегося в Лас-Вегасе. Ни в одном из его интервью никогда не упоминался сын, поскольку Серж знал, что Агнес убьет его, если он когда-либо обратит чье-то внимание на Мартина. Она хотела, чтобы ее сын вырос правильно – никакой известности, никаких шальных денег…

Мэй кивнула, сочувствуя своей свекрови, которую она никогда не встречала.

– Персонал катка и знать не знал о существовании Мартина. Позже нам говорили, будто Серж сделал все, чтобы тех двоих охранников, которые не провели нас к раздевалке, уволили. Но в тот день мы так и не прошли дальше ворот.

– Представляю, какие чувства вы испытывали. Мартин, вероятно, был подавлен и уничтожен.

– Мягко говоря – да. Мы пустились в обратный путь, и тут как раз погода переменилась. Не успели мы добраться до Беллевиля, где ветер хлестал с озера Онтарио, когда шторм превратился в снежную бурю.

– Снежную бурю? – переспросила Мэй.

Рэй кивнул:

– Ужасную. Снегопад был такой сильный, что мы не могли видеть друг друга на расстоянии двух футов. Мы замерзали. Никогда в своей жизни мы не испытывали подобного холода. Никогда.

Мэй закрыла глаза, размышляя над тем, какое расстояние преодолел Мартин, чтобы повидать отца. Столько испытать и не увидеть его!

– На нас были куртки и ботинки, но снегу намело по колено. Дорога опустела, никто не проезжал мимо. Стемнело. Пальцы рук и ног окоченели, подбородки примерзали к молниям на куртках. Эти ранки кровоточили, и кровь замерзала на ветру. Я думал, мы погибнем.

– И что же?

– Мартин никогда не позволяет мне терять надежду, – сказал Рэй. – Я всегда знал, что именно его вера по могла нам выжить той ночью.

Мэй чувствовала, что Рэй посмотрел на нее, но она не могла заставить себя поднять глаза.

– Он спас мне жизнь. – Рэй оглядел невысокие холмы. – Мы колошматили друг друга, чтобы согреться, а потом соорудили себе иглу, эскимосскую хижину из снега, и пережидали там, пока не закончилась снежная буря.

Мэй закрыла глаза, представляя себе это убежище из замороженного снега и льда.

«Мартин до сих пор живет в такой хижине», – подумала она. Вот только во что он верил сейчас?

– Не отказывайся от него, не порывай с ним, – неожиданно проговорил Рэй, осторожно коснувшись ее руки.

Мэй крепко сжала закрытые глаза, у нее перехватило дыхание. Это он отказался от нее, это он порвал с ней.

– Что он сказал тебе в тот день, когда я ждала его на выходе со льда? Он ведь прошел мимо меня.

– Он не говорил ничего.

– Ты защищаешь его. – Мэй впилась взглядом в Рэя.

– Нет, и не думаю. Я назвал его ослом, и он с этим согласился. Кто-то стал подсмеиваться над ним, мол, жена за Мартином даже в раздевалку прорвалась, так он схватил беднягу за горло с такой силой, что у того до сих пор на шее метки от пальцев Мартина.

– Что же с ним происходит?

– Не знаю, – признался Рэй, глядя как Дженни управляет воздушным змеем.

Темный силуэт змея на фоне темнеющего неба то парил, как голубь, то качался маятником, как летучая мышь.

– Он – мой лучший друг, но я не могу разгадать его мыслей.

Дженни и дети приблизились к дому, и Мэй слышала, как Кайли рассказывает им о завтрашней своей вечеринке на катке. Она нервничала, ведь она плохо каталась, и дети Гарднеров уговаривали ее ничего не бояться и бес страшно выходить на лед.

– Хотите прийти?

– Я не могу, – расстроилась Шарлотта. – Мне надо делать наряд для танца в школе.

– И у меня бейсбол. Жаль, Кайли, но извини, – сказал Марк.

Мэй укутала Кайли в свой свитер и усадила к себе на колени. Кайли скрывала свое разочарование глубоко внутри. Это вышло наружу поздно ночью, когда девочка уже спала и во сне звала Мартина. Она проснулась мокрая от пота и слез и все бормотала и бормотала те слова, с которых и начался весь этот кошмар:

«Соединить их. Натали говорит, что мы должны…»

Мэй все тщательно записала в синий дневник.

– Первая звезда. – Шарлотта показала на небо.

– Загадывай желание, – заторопила Дженни.

– Я желаю «Медведям» выиграть Кубок Стэнли, – сказал Марк.

– Хороший мальчик, – рассмеялся Рэй.

– Мне бы хотелось… – начала Шарлотта, но, как всякая девочка-подросток, ничего не произнесла вслух.

Крепче обняв Кайли, Мэй поцеловала ее волосы. Она наклонилась, чтобы спросить, какое у Кайли желание накануне ее дня рождения, и услышала горячий, едва слышный шепот. Ее дочь не хотела, чтобы кто-нибудь услышал ее:

– Я хочу, чтобы папа вернулся домой.

Если Мартин бывал в Бостоне, то каждый вечер он делал одно и то же: покинув лед или отель, садился в машину и ехал кататься. Он убеждал себя, что нуждается в свежем воздухе, перемене места, впечатлениях от езды, но нужна ему была одна Мэй.

Он обязательно проезжал мимо их бостонского дома, и если видел там ее машину и свет в окнах, все было прекрасно. Тогда он сам парковался где-нибудь на улице, находил место в тени и наблюдал за окнами, пока свет в них не гас. По выходным, когда Кайли не ходила в школу и они не оставались в доме, он ехал в Блэк-Холл, гасил фары, когда съезжал на проселочную дорогу, и убеждался, что Мэй в безопасности в своем доме на ферме.

За все дни, проведенные без них, только это приближало Мартина к относительному спокойствию духа. Иногда он видел, как Мэй задергивала шторы или тенью передвигалась из одной комнаты в другую, и тогда он делал шаг к двери, готовый подхватить ее на руки и признаться, что он сделал самую большую ошибку в своей жизни и все, что он хотел теперь, это начать сначала.

Однако гордость была его самым тяжким грехом. Он не мог придумать слова, которые скажет ей. Обнять Мэй – единственное, что приходило на ум, но если он хоть чуть-чуть успел узнать свою жену, это стало бы для них только началом. Они проговорили бы до рассвета, а то и много позже. Мэй обожала разговаривать с ним, и выстраивать связи, и докапываться до смысла загадок и тайн жизни. Мартин предпочел бы ничего не обсуждать. Тем более сейчас, когда он столкнулся с чем-то запутанным и непостижимым, вызывающим смятение чувств. Ни с чем подобным он раньше не встречался.

Рэй сказал ему, что Мэй приходила на каток. Рассказал, как выехал со льда и увидел его жену у двери в раздевалку. На Мэй было желтое платье, сказал Рэй. Еще он сказал, что она твердо хотела повидать Мартина. Рэй предложил ей пройти в зал заседаний, но Мэй объяснила, что она будет ждать Мартина, не сходя с места. Мартин, скорее всего, вышел прямо на нее.

Она побежала за ним в раздевалку. Входя в душ, Мартин слышал смех и свист, и некоторые из парней имели неосторожность поступить недальновидно и начали поддразнивать его.