11. Иногда наши уловки дают сбой, и мы теряем контакт с аудиторией, с приемным ребенком, потому что действуем слишком преднамеренно. Целеустремленность — вещь искусственная, ее неестественность разрушает профессиональную игру. Заранее подготовленный план встречи, раздвоенные во время общения мысли создают дистанцию, и тогда оставаться терапевтом почти невозможно.
12. Если вы не можете говорить о моментах вашего прошлого, не можете защитить свое будущее, не стоит выставлять на обозрение и свое настоящее. Настоящее — самое хрупкое время и самое избегаемое, но вы можете пользоваться им только тогда, когда не беспокоитесь о своем прошлом и будущем.
13. Тому, кто занимается профессиональной терапией, всегда стоит опасаться повторения. Компульсивное повторение, одно из великих открытий Фрейда, превращает процесс в мертвое изложение. Повторение воспоминания — это рассказ, а не переживание. Делиться воспоминаниями не значит делиться собой ; это бегство от самого себя в рассказы о том, каким ты был, рассказы о прошлом или о том, что ты знаешь.
14. Серьезная опасность для профессионального терапевта состоит в обдумывании того, что сейчас происходит и как привести семью или пациента к «здоровому состоянию». Это означает, что вы находитесь вне самого себя, отдаляетесь от пациентов и перестаете быть терапевтом. Короче говоря, терапевт должен избегать раздвоенного мышления и использования техник. То, что раньше происходило спонтанно, становится нереальным от повторения или желания воспроизвести бывшее. Надо найти в себе смелость просто ждать, пока не проявится творчество терапевта, открыть простор для полета различных мыслей, а не пытаться придумывать выход, идя таким образом на поводу у пациента, превращаясь в его сверстника или даже соревнуясь с ним. Ожидание дает дорогу свободным ассоциациям, фантазиям, которыми можно поделиться; открывает простор личности, а не просто накопленным знаниям и рациональному мышлению.
15. Терапевт должен определить себя как представителя команды двух родителей, чему помогают даже такие искусственные меры, как запись разговора на магнитофон или присутствие наблюдателя за зеркалом. Но лучше всего — живое физическое присутствие. Пациент видит, что терапевт принадлежит к другому миру, что кто-то для него важнее, чем приемный ребенок под названием «пациент», и терапевтическая игра в актеров и зрителей — часть реальной жизни, идущей за пределами кабинета. К тому же, это напоминает пациенту, что и у него тоже есть реальная жизнь, от которой он склонен убегать в маленький мирок психотерапии, чтобы не отвечать за все ее страдания.
16. Трудно в нашем деле избежать диагноза. Все наши стремления определить характер диагнозом — хотя бы и системным — это ловушки. Мужчины на самом деле не бывают «холодными», «теплыми» или «нежными». Женщины не являются «доминирующими», «любящими» или «интеллигентными». Все эти слова — не более чем прилагательные, помогающие забыть, что человек — сложное, не поддающееся определению существо. Лучше всего об этом сказал Бейтсон в книге «Психика и природа»: «Я — это глагол», подразумевая: «Меня нельзя уловить». Когда мы пытаемся охарактеризовать кого-либо словами, человек исчезает и остается лишь наша фантазия.
Точнее будет следующее: лучший диагноз семье можно поставить, когда каждого ее члена просят описать взаимоотношения между всеми остальными, кроме себя самого: например, отец расскажет об отношениях между матерью и сыном, мать — об отношениях между отцом и сыном или отцом и его матерью. Никогда не надо позволять матери говорить о ее взаимоотношениях с сыном или мужем, поскольку тогда мы наткнемся на всевозможные рационализации и запрограммированные понятия, присущие любому человеку в его бредовой системе представлений о самом себе.
17. Хотя способность профессионального терапевта наслаждаться ролью приемного родителя и психологическим браком со своим партнером, членом команды, крайне важна, необходимо понимать, что эта радость равна страху или горю пустого гнезда; понимать, что ты стал искусственным приемным родителем на время, и оно когда-нибудь кончится. Процессу терапии угрожает одна пугающая меня вещь — искушение усыновить пациентов вследствие твоей потребности помогать и из-за их потребности найти нового родителя. Это развивается в общую бредовую систему, в которой пустое гнездо кажется невыносимым кошмаром, а «материнство» (или родительство) продолжается вечно.
18. Каждый родитель, изо всех своих сил стараясь помочь родному ребенку как можно полнее развиваться в этом мире, мучительно осознает свое бессилие. Сначала я думал, что бессилие приемного родителя, профессионального психотерапевта — просто хитрый ход. Ход, состоящий в том, чтобы его признать: бессилие — это факт. Когда я понял его реальность, мне стало ясно, что, как сумасшествие или самоубийство, так и ситуация бессилия требует двоих участников. Она неизбежна и заключена в духе самой психотерапии. Взаимодействие приводит к бессилию — не только терапевта, но и пациента. Опыт бессилия важен сам по себе. Когда им делятся, терапевт и пациент понимают, что этот опыт у них — общий. Он также становится метасобытием, поскольку они оба вышли за рамки своих отношений и вместе смотрят откуда-то сверху. Готовиться к встрече с метасобытием — это совершенно не то же самое, что пытаться найти потерянную силу.
19. Пожалуй, лучший способ научить другого свободным ассоциациям — самому быть творческой личностью. Способность делиться ассоциациями, фантазиями, теми мгновениями, когда вы перескакиваете от общения к своему бытию, освобождает пациента от его двоящихся мыслей о том, как вас ублажить или глубже вовлечь в сражение. Мы можем для этого, в частности, играть в своего рода «свободные мышечные ассоциации», кидая воображаемый мяч, трогая игрушки, спонтанно что-то рисуя, перемещаясь из мира двух людей, сидящих за столом и обсуждающих радости и ужасы жизни, к переживаниям человека, становящегося в большей мере самим собой и приглашающего тем самым другого видеть себя и тоже стать самим собой.
20. Оскар Уайльд как-то сказал: «Ничто не реальнее, чем ничто». Молчание — это общение. Метасобытие, пробуждение, свобода от социальных рамок, свобода от зацикленности на прогрессе. Оно ведет к индивидуации и к свободе быть вместе. Потребность играть в социальные игры и заполнять паузы может оказаться серьезной проблемой для терапевта, выросшего в городской культуре с ее бесконечными требованиями, а не в культуре, где хватает места для одиночества, медитации и бездумья (я называю такое состояние растительным ).
21. Существенно важно лишить «козла отпущения» его ведущей роли. С самого начала мы то же самое проделываем и со всей семьей, устанавливая свою роль приемного родителя. Следующим шагом следует убрать со сцены «козла отпущения» ясно показать, что наружность, симптом, фасад, маску, предлагаемые семьей, вы принимаете просто как искусственное покрывало, за которым прячется боль. Хотя я не вижу необходимости открывать эту боль, но уверен, что нельзя позволить семье жить в бредовом убеждении, что боль — это проблема. Проще простого помешать тому, кто играет «козла отпущения», оставаться в центре внимания: достаточно не слушать его и не обращать внимания на разговоры о нем. Можно перенаправлять разговоры, переходить от языка боли к языку предположений, намеков, исследования. Терапевт может даже поделиться своими фантазиями, смеясь над тем, насколько они неприложимы к реальному миру семьи. Тогда он упраздняет семейные игры с «козлом отпущения», сам занимая его место и вовлекая членов семьи в борьбу против терапевта. Научившись справляться с «козлом отпущения», которого играет терапевт, они учатся справляться и с членом семьи, играющим эту роль.
22. Односторонне-прозрачное зеркало часто помогает стать профессиональным психотерапевтом. Человек, находящийся по ту сторону зеркала, становится для семьи уже не приемным родителем, а третьим поколением. Семью опекает терапевт, выступающий в своей родительской роли, а ему помогает заботится о детях бабушка, которая рассказывает, что может случиться, что надо делать, что было сделано хорошо, а что плохо. И возникают любопытные взаимоотношения разных поколений. Говорят, что бабушка и внук сходятся, потому что у них общие враги. Здесь происходит то же самое. Третье поколение, за зеркалом, идентифицируется с семьей, а терапевт превращается в их общего врага, так что «бабушка» вместе с семьей объединяются в родительскую команду, несмотря на то, что один из них обладает верховным авторитетом, хотя и пытается говорить о своем равенстве с терапевтом.