Потом она увидела, как на траву бросилась Лиззи.

– С ней ничего не случилось, правда, лейтенант Браун? – крикнула она. – Она не умрет?

– Она не может! – выкрикнула Джинкс и засуетилась у ног матери. Юджиния не видела юбку дочери, но чувствовала, как она хлестала по ее ботинкам. Джинкс металась из стороны в сторону, с силой топая по земле, словно одной только яростью можно воскресить мертвого.

– Мемсахиб?.. – спросил старший сайке, и два носильщика завыли. Издаваемые ими звуки напоминали тростниковую флейту, и Юджиния удивилась, откуда у них инструменты. Их не было во вьюках, но ведь это Африка, напомнила она себе. Здесь за каждым кустом прячется таинственное, всегда нужно быть готовым встретиться с чертом или ангелом.

– Юджиния? – спрашивал Джеймс. – Ты меня слышишь?

Он заглянул ей в глаза и легонько дотронулся до бровей.

«Да, – хотела она ответить. – Слышу. Со мной все в порядке». – Но не могла. Это было, как во сне, когда хочешь сказать, но не можешь.

– Сайке, быстро за доктором и фургоном. Скажи ему, возможно, мемсахиб сломала себе шею.

«Нет, нет, нет! – хотелось крикнуть Юджинии. – Не говорите так! Со мной все в порядке… Честное слово… Я в порядке».

Но у нее не поворачивалась голова, и тело не хотело шевелиться. Оно лежало там, где она упала, – недвижимое, оцепеневшее, бесчувственное, как камень. Юджиния закрыла глаза. Она вдруг почувствовала необыкновенную сонливость, сонливость, как у младенца; она не могла больше бодрствовать ни секунды.

– Посмотрите, она умирает! – пронзительно закричала Лиззи. Носильщики завыли и загомонили еще неистовей. Затрещала трава, заскрипела земля, казалось, камни стреляют, лопаясь пополам.

– Мама! О мама! – заплакала Джинкс. Юджиния ничего не чувствовала, только покой. Она погрузилась в сон. Она была очень маленькой девочкой и стояла в темном зале. Повсюду были букеты цветов – розовых, желтых, белых и кричаще пурпурных. Отбивали время часы, портьеры были задернуты, и она слышала, как из-за закрытых дверей отцовского кабинета доносились приглушенные голоса и шепот. Это голоса тетушек и бабушки, и еще дальних родственников и пожилых кузенов, но отца среди них не было. Отец все еще не спускался сверху. Потом открылась дверь, из нее вышла тетушка Луиза, а не Салли Ван, чтобы взять ее в кабинет. Тетушка Салли Ван сидела рядом с бабушкой Пейн. На них были высокие черные шляпы с яркими перьями, которые они повязали старыми выцветшими вуалями, и Юджиния почти не могла отличить одну от другой.

– Подойти сюда, – сказала наконец бабушка Пейн. – Я должна сообщить тебе очень печальное известие.

Джордж проснулся внезапно и сразу. Они все утро охотились и в лагерь не возвращались. Перекусить решили очень поздно, и он со всеми остальными соскользнул с седла и бухнулся на расстеленные на земле пледы и одеяла, даже не стянув с себя снаряжения и не умываясь. «Ну и картинка», – сказал себе Джордж, оглядывая остатки зачерствевших сырных корок и перевернутую бутылку кларета.

Смайт-Берроуз растянулся, прикрыв лицо шлемом, сэр Гарольд лежал с широко раскрытым ртом и храпел, на его лицо падали жаркие лучи солнца. Уитни попробовал устроиться поудобнее, но от этого выглядел еще нелепее, а Поль свернулся, как щенок, у ног отца.

Нужно двигаться дальше, решил Джордж, с трудом принимая сидячее положение. Нужно возвращаться в кетито.

– Нипора! – крикнул он, потом напомнил себе: «Нет, нет. В кетито пока возвращаться не будем. Потратим еще день-другой на сафари. Нет никакой нужды придерживаться этого проклятого расписания, придуманного Бекманом. Побродим вокруг Виктории-Ньянза еще немного. Я же обещал себе добыть еще одного носорога, а не кидаться сломя голову в дорогу на Борнео или куда там еще, чтобы участвовать в маленьких играх папаши».

– Нипора! – еще раз крикнул Джордж. У подножия небольшого холма, подобно упорной цепочке муравьев, двигались носильщики, каждый знавший, что ему делать. Вьючные животные были уже готовы, ящики и корзины уложены. Посуду вымыли и снова упаковали. Джорджу оставалось только разбудить спутников – и в путь. Сейчас они могут дойти до родника, который видели вчера. Там в грязи много следов, но время дня было неподходящим. Если поспешить, можно успеть туда до наступления сумерек.

– Нипора!

– В чем дело, старина? – спросил сонный голос.

– Джордж! – окликнул его другой.

– Папа! – зашевелился Поль и закрыл лицо руками.

– Слушаю, Бвана Кхубва? – Нипора стоял рядом с Джорджем. – Мы готовы для господ, – произнес он медленно и отчетливо. – Мы идем до водопада Витория?

– Я передумал, – заявил Джордж, не осознавая этого сам. – Мы возвращаемся в кетито. В Найроби, – громко добавил он, потому что нипора стоял и непонимающим взглядом смотрел на него.

– Найроби! – как один вздохнули остальные и тут же принялись укладываться в дорогу.

– Но я думал… – начал было сэр Гарольд.

– Разве?.. – нерешительно произнес Уитни. Смайт-Берроуз ничего не сказал. Он наблюдал за Джорджем и сидел, не двигаясь.

– Я передумал, – резко ответил Джордж. Почему – он не смог бы объяснить. Не мог же он сказать им, что эта мысль пришла ему во сне. Добрые или дурные знаки, предзнаменования – это же абсурд.

– Я передумал, – ровным голосом повторил он.

Когда Юджиния еще раз проснулась, она лежала в своей постели в кетито, над ней озабоченно склонились доктор и миссис Дюплесси. Юджиния сразу увидела, что миссис Дюплесси страшно перепугана – она дышала прерывисто и неровно.

– Сядь, моя дорогая, – первое, что услышала Юджиния. – Оттого, что ты упадешь в обморок, ей лучше не станет.

Миссис Дюплесси повиновалась без препирательств – времени для споров не было.

– Вы слышите меня, Юджиния? – проговорил Дюплесси.

«Да», – хотела ответить Юджиния, но слово показалось ей таким длинным, что никак не укладывалось на языке. Пока она пыталась сложить его, у нее хватило времени подумать. Она думала о комнате Поля дома и о том, как наполнялась она солнечным светом. Она видела сидевшие рядком на подоконниках плюшевые игрушки, они походили на греющихся на весеннем солнышке людей. Видела преломление света в пузыристом оконном стекле – от него получалась маленькая радуга, которая перепрыгивала через кресло на кровать. Потом она услышала пение птиц и увидела, как ласточка пытается построить гнездышко под крышей. Комната была солнечной, а дети – что? Два и семь, и… три и восемь, или?.. Сколько им лет?

– М-м-м-м… – удалось наконец промычать Юджинии, и она открыла глаза.

– Слава Богу, – выдохнула миссис Дюплесси. – Она жива.

– А никто и не сомневался, что она жива, Джейн, – мягко напомнил ей доктор Дюплесси. – Правда, Юджиния? – Он похлопал ее по руке. – Как мы себя чувствуем? Есть переломы?

– М-м-м-м… – Юджиния попыталась покачать головой.

– Я шучу, моя дорогая. Ничего не сломано. Как голова?

– Жутко! – неожиданно засмеялась Юджиния.

Ее голос изменился до неузнаваемости. Можно было подумать, что говорит кто-то другой. Но она знала, что это ее голос и что где-то позади остался тихий, уютный мир.

– Очень неудачно вы упали. Напугали всех нас до смерти, – улыбнулся доктор Дюплесси, а жена запричитала:

– Я знала, я была уверена, что вы придете в себя! Слава Богу! – и потом засуетилась. – Пойду за девочками. Они так обрадуются!

– Ну, погоди чуточку, Джейн, – негромким голосом остановил ее доктор Дюплесси. – Дай Юджинии немного собраться с силами. Нет, скажи им, что с мамой все в порядке, если уж так хочется. Что очень скоро она поднимется. А потом можете все вместе открыть ту последнюю банку леденцов. Джейн вконец избалует ваших девочек, если вы не поторопитесь выздороветь, Юджиния, – подмигнул пациентке доктор Дюплесси.

– Я их совершенно не балую, Густав. Ты же сам знаешь. Бедняжки так перепугались и так беспокоились о своей мамочке, что я должна была…

– Знаю, знаю, дорогая. А теперь давай быстренько. Девочки ждут.