И я решил навестить тяжело больного Леву на дому. Как старый приятель, я имел на это полное право. Мало того, мне было позволительно явиться к нему вообще без доклада.
Но, если честно, я как раз и не хотел, чтобы Берман прослышал о моем нежданном визите.
На этот раз я о своих намерениях Плату сообщил. А то он начал обращаться со мной как с неразорвавшейся бомбой, стоящей на боевом взводе – с опаской и даже страхом, соблюдая дистанцию и не оставляя без присмотра. Занятый своими мыслями, Серега лишь вяло кивнул, соглашаясь, и продолжил что-то карябать на чистом листе бумаги. У него, насколько я знал, вновь обострились отношения с Машкой. Однако, теперь совершенно на иной почве, чем прежде – на сексуальной. Блудливая, а нынче укрощенная женушка ни с того ни с сего воспылала к мужу невиданной ранее страстью, и бедный страдалец Плат пахал в постели как проклятый, с вечера и до утра. Но это только в эротических фильмах мужик способен геройствовать ночь без остановки – чем-то же нужно заполнять куцый до неприличия сценарий какого-нибудь козла, сдвинутого на сексе. А Серега, замотанный и морально угнетенный событиями последних дней, был способен лишь на семейный максимум – три раза в неделю, в режиме скорого поезда.
Но упрямая Машка, настаивая на своих супружеских правах, была безжалостна и бескомпромиссна. В конце концов Плат решил ночевать в офисе, благо у Маркузика нашлась раскладушка. Однако наша героиня легко разгадала этот коварный план и в первый же вечер изъяла блаженствующего в тишине и покое Серегу из конторских стен в два часа ночи, приехав на такси. Плат, озверевший от такого надругательства над личностью, устроил ей громкий скандал, едва не закончившийся мордобитием, и пообещал в случае повторения подобных наездов подать на развод. Машка с перепугу притихла и заковала на время свою сексапильность в тяжкие оковы благоразумия. Но я был уверен, что не на долго. То же самое думал и Серега.
О, семейная жизнь! Как много в этом слове…
Для посещения Левы Бермана я выбрал вечернее время. Созвонившись с администратором "Дарвина" и выяснив, что маэстро до сих пор пребывает едва не в коме, я наступил на горло собственной песне – записного растратчика – и отправился к его дому пешком, таким образом сэкономив нашему О.С.А. энную сумму. Но, кроме финансовых соображений, мною двигали и иные мотивы – мне не хотелось в очередной раз наступать на грабли, нанимая такси. Теперь я уже просто боялся оставлять какие-либо следы – даже в таком вполне законном и невинном деле, как посещение тяжело больного приятеля. Я не был вполне уверен в своих предположениях, но странная болезнь Левы, никогда не страдавшего даже простудными заболеваниями /насколько мне помнилось/, вызывала у меня определенные подозрения. Впрочем, возможно я ошибался. Не исключено, что Берман подхватил в своей "земле обетованной" какую-нибудь экзотическую форму пустынной лихорадки, никак не проявляющейся в Израиле, но совершенно не переносящей русского духа, а потому в наших условиях освирепевшей и смертельно опасной.
Дом, где жил Лева, я помнил с детства. В свое время это было престижное строение, где жили в основном люди творческих профессий – папаша Берман работал режиссером в драмтеатре. Городскую шпану сюда не пускали, но во дворе дома какая-то строительная организация соорудила детскую игровую площадку, венцом которой являлся самый настоящий замок в миниатюре, сложенный из дикого камня, и мы всеми правдами и неправдами проникали в его крохотные кельи, чтобы всласть пофантазировать и насладиться запретным плодом курения. Нас гоняли – и дворники, и менты – но кто и что может остановить бесшабашную юность?
Сейчас дом обветшал и даже, как мне показалось в сумерках, сгорбился, игрушечный замок рачительные несуны растаскали по камешку для строительства сортиров камерного типа на своих загородных фазендах, а старые тополя усохли и теперь напоминали подвешенные к небу за хвост скелеты огромных рыбин. Людей во дворе было немного, не то что в прежние времена, когда и стар, и млад спускались со своих колоколен на грешную землю, чтобы обсудить свежие новости и очень осторожно, под большим секретом, рассказать очередной анекдот о дряхлых кремлевских старцах, теснящихся в очереди к катафалку. Бродячие псы тоскливыми взглядами провожали наполненные снедью пластиковые пакеты, отягощавшие руки жильцов, спешащих укрыться за металлическими дверями квартир, летучие мыши чертили пока еще серое небо черными молниями, а одинокий сибирский кот в ошейнике, которого вывела на прогулку чопорная грымза, горящими изумрудной зеленью глазами беспокойно высматривал бездомных подружек, прячущихся по подвалам и чердакам в ожидание ночной охоты. Все было как прежде, за исключением того, что многое виделось не так, как в юности, а совсем по другому.
Окна квартиры Бермана, как я и ожидал, оказались зашторены. Она находилась на третьем этаже и во двор выходил только крохотный балкончик, прихоть какого-то чиновного идиота от архитектуры с красным партбилетом в кармане. На балконе с трудом мог поместиться лишь один человек и то если он был тонкий, звонкий и прозрачный. Мне доводилось бывать в таких домах. Чтобы выйти покурить на свежем воздухе, нужно было ждать свой черед добрых полчаса – и это если компания не превышала десяти человек.
Похоже, таким ненавязчивым способом советского человека приучали к бесконечным очередям за продуктами, шмотками и в начальственные кабинеты начиная с собственного жилища.
Я поднялся не лифтом – старым, дребезжащим уродцем, заключенным в сетчатую клетку – а по широкому лестничному маршу. Здесь мысль архитектора мне была понятна, в отличие от его последователей, проектирующих новые здания с немыслимо узкими лестничными пролетами – финишная прямая дороги в светлое коммунистическое будущее должна быть максимально удобной и помпезной.
Мне пришлось давить на кнопку звонка минут пять. Молчание за дверью меня не пугало, а только раззадоривало. Я не думал, что Лева и впрямь лежит в полном отрубе. Похоже, он просто прятался в своей обители от чего-то, пока мне неизвестного.
Наконец я услышал по другую сторону широкой деревянной двери какой-то шорох.
– Лева, это я, Стас! – теперь я уже пнул дверь ногой. – Открывай, я знаю, что ты меня слышишь.
Ответом мне было молчание. Но я точно знал, что маэстро никуда не ушел, а стоит, притаившись, и, как обычно, когда он сильно нервничает, грызет ногти.
– Дружище, я все равно не уйду. Открой, есть разговор. А иначе залезу через окно. Я так и сделаю, ты меня знаешь.
За дверью послышался крепкий мужской матерок, затем щелкнул замок и на пороге появился Лева, одетый совсем не по домашнему – в светлый костюм и черную рубашку.
– Тебе чего? – неприветливо буркнул он, не высказывая ни малейшего желания пропустить меня внутрь.
– Я апельсины принес, – изобразив повышенную степень радушия, я ткнул ему в руки пакет с цитрусовыми. – Пришел навестить больного.
– Навестил? А теперь иди своей дорогой. За апельсины спасибо – И он сделал попытку закрыть дверь.
Я быстро шагнул вперед и, легко отстранив Бермана, оказался в просторной прихожей.
– Лева, так не поступают с друзьями. Я ведь сказал – нужно побазарить.
– Стас, это хамство… – начал было Лева, но я его перебил.
– Если причина твоей болезни та, что я думаю, то ты в большой опасности. И ради бога, не лепи горбатого хоть передо мной. Закрывай дверь и ставь чай. Разговор может быть длинным и не очень приятным.
Лева посмотрел на меня, как рублем подарил. Но дверь все же замкнул и решительно потащил меня на кухню. Однако, я уже почуял, что стою на верном пути. След был свежий, горячий и пах дорогими французскими духами.
Кроме чая, оказавшимся крепким бразильским кофе, Лева угостил меня и хорошим армянским коньяком. Правда, он, вместо солидной тары, поставил какие-то серебряные рюмки-огрызки, похожие на наперстки, но я, не мудрствуя лукаво, быстро поменял свою на небольшой бокал. Маэстро лишь скривился негодующе, однако бурлящие в глубине души негативные эмоции не высказал.